Надо, чтобы языческое не затмевало христианского, а уж тем более не заменяло его собою …
Обращаясь в субботу после вечерней службы к прихожанам, замечательный пастырь и очень мудрый человек, настоятель Храма во имя Святого Праведного Иоанна Кронштадтского в Жулебино, отец Димитрий Арзуманов (кстати, автор РНЛ), говорил о предстоящей Мясопустной седмице, которую обычно называют Масленицей. Отец Димитрий указывал на то, что обычно мы воспринимаем эту неделю как время обильной еды, печения блинов, потребляемых под алкоголь, время гуляний и безудержного веселья. Но ведь на самом деле седмица эта – подготовка к Великому посту. И христианин, напротив, должен, воздерживаясь уже от мясной пищи, очищать душу и тело, настраивая их на пост, готовить себя к нему, а в итоге попросить прощения у всех, кого вольно или невольно обидел, достойно, покаянно и смиренно, вступить в Великий пост. Седмица эта дана нам не для того, чтобы погулять напоследок, а напротив, для постепенного перехода к Посту от нашей обычной суетной жизни.
В словах отца Димитрия затронута одна из важнейших проблем современного русского (и не только русского) Православия – соотношения в нашем религиозном сознании христианского и языческого начал.
В проблеме этой, казалось бы, ничего нового нет. Переход к христианству в основном совершался от язычества, и неудивительно, что языческие элементы не только не исчезли сразу, но и «прижились» в христианстве в преобразованном, как говорят философы, «снятом» виде. Причем, наиболее заметным их влияние было в массовом «народном» православии, которое существенно отличалось от элитарного, а уж тем более от профессионального богословского. Причем, элементы эти столь тесно сливались с христианством, что порой разделить их уже было невозможно. Когда языческое полностью ассимилировано христианским, жестко подчинено ему и преобразовано им, это кажется не слишком страшным. Именно с языческим наследием связан национальный колорит различных ветвей Православия и христианства в целом. Иногда это даже забавно. Хуже, если языческое сохраняет автономию, а то и равноправие с христианским.
Однако даже в самом «подчиненном» виде языческие составляющие христианского в целом сознания остаются потенциально опасными, ибо представляют собой чуждый ему элемент, готовый «взбунтоваться» в любой удобный момент.
На мой взгляд, между язычеством и христианством – глубокая пропасть. Христианство – религия Духа, победившего плоть, подчинившего ее себе и преобразившего ее. Язычество – религия плоти, зову которой (в форме страстей) остается подвластным дух. Я недаром пишу «дух» с маленькой буквы, ибо дух, покорный плоти, таковым в полной мере не является – в подобной ситуации он – всего лишь слуга плоти, в самом печальном случае – ее марионетка.
Не случайно обращение к языческому наследию в эпоху Возрождения – это был бунт плоти против Духа. Бунт имел рафинированные, утонченные формы, дав великое искусство, которое, тем не менее, также было пронизано плотским началом. Но этот же бунт имел и низменные «народные» формы, отлично выраженные в знаменитом произведении Рабле. Там телесный низ, испражнения, грубые плотские наслаждения, «гротескный физиологизм» выступают в неприкрытом, явном виде. То, что у «титанов эпохи Возрождения» завуалировано, скрыто совершенством художественной формы, там представлено во всей бесстыдной «наготе». Любопытно, что бунт плоти сочетается с глумлением над Церковью и христианской этикой. Известный отечественный культуролог М.М.Бахтин написал книгу о Рабле, где подробно и достаточно сочувственно разбирал все эти «физиологизмы» как проявление торжества «жизни», «рождения», «плодородности» над мертвящей схоластической догмой официальной аскетической христианской культуры.
Еще любопытнее, что о книге Бахтина восторженно отзываются европейские постмодернисты – идеологи «тотальной аномии», провозгласившие безнормие единственной нормой, а вседозволенность образом жизни, введя единственное ограничение – запрет на «не дозволять». И снова – традиционное христианство там первый враг. Страшнее, правда, другое. То, что западное христианство, вместо того, чтобы вступить в решительную борьбу с всерастлевающим постмодерном, само постмодернизируется, стремясь не отстать от моды и не остаться «вне тренда».
В определенном смысле постмодернизм – языческий бунт. Ибо уничтожение норм означает уничтожение культуры, того, чем ограничил человек свои страсти. С девальвацией нравственных ценностей как условных и репрессивных провозглашается царство плоти, всеобщая гедонизация. Новое язычество – религия плоти и гедонизма, ставящая на службу низменным услаждениям все, что создала аскетическая цивилизация. К чему-то подобному призывал еще во второй половине прошлого столетия неофрейдист Маркузе, провозглашая смену «цивилизации Прометея», основанной на «принципе реальности (производительности)», «цивилизацией Орфея и Нарцисса», основанной на «принципе удовольствия».
Увы, Россия тоже не осталась в стороне от неоязыческого Ренессанса. Процесс этот идет с двух сторон – со стороны влияния постмодерна и тотальной аномии и со стороны сохранившихся в нашей культуре языческих элементов, дремавших до поры до времени. Стимулирующими факторами выступают также прерыв христианской традиции, порожденный советским периодом нашей истории и образовавшийся после краха марксистской идеологии духовный вакуум 90-х. Одним из проявлений нового Ренессанса стало распространение неоязыческих культов различных видов: родноверия, анастасизма и т.д. Из этой же серии, на мой взгляд, псевдовосточные увлечения типа йоги, учения Рерихов и прочие. Туда же можно отнести и сатанизм (хоть и есть здесь особенности). В язычестве утверждается культ тела, плодородия, плотской силы, плотских желаний, самоутверждения, доминирования – все «как в природе». Но «в природе», как говорят христиане, искаженной грехом. «Что естественно, то не безобразно», утверждают неоязычники и под видом «природного» практикуют бесстыдство, разврат, гедонизм, эгоизм. Языческая свобода для них – свобода телесных желаний. Недаром важнейшим компонентом неоязыческих обрядов в массовом варианте выступают всякие «голые» развлечения, а предметом поклонения — изображения половых органов. В этом плане любой сексшоп – языческое святилище.
И не надо искать здесь глубины. Идеология и практика разнузданного гедонизма, капитуляция перед «зовом плоти», а то и потакание ему — ничего более.
Но обособленные языческие культы – еще полбеды. Хуже, когда язычество проникает в Православие, «объязычивание» Православия. Я оставлю сейчас в стороне осуществляемую «сверху», через определенные группы гиперлиберальной интеллигенции, постмодернизацию Православия. Об этом писал в ряде статей, опубликованных на сайте Аналитического Центра Святителя Василия Великого (ссылка 1 и ссылка 2). Остановлюсь на «народных» элементах, связанных с языческими компонентами нашей культуры, а также потерей преемственности христианского сознания. Сначала курьезная история.
Молодой священник после окончания семинарии отправился служить в глубинку одной из среднерусских областей. Народ в целом был добрый, почтительный, в храм ходил, к батюшке относился с уважением. И вот первый в его священнической практике покойник. По-христиански проводили усопшего в последний путь и батюшку зовут на поминки. А там, как водится, блины. Самый большой и красивый блин кладут на тарелку священнику: «Кушайте, батюшка!» и внимательно смотрят на иерея. «Какие благочестивые люди, — подумал тот, — пока священнослужитель не начнет есть, они и к поминкам не приступят» и скушал блинчик. «Оооох, — пронесся облегченный вздох, когда батюшка с аппетитом проглотил последний кусочек, — пошла душа в рай!» Батюшка испытал некоторое недоумение и покосился на сидящего рядом певчего, приехавшего помогать ему на службе. Певчий ехидно улыбался. «Как блинчик, батюшка? — тихонько спросил тот, – хорошо пошел?» «Слава Богу, а что?» «Так блинчик этот – особый. Он на лице покойника лежал, с тех пор как тот преставился… Подогрели, распарили и на поминках — священнику. Если проглотит, не подавится – пошла душа в рай! Примета такая». Батюшка поперхнулся: «Да как же ты… да что же ты молчал, зараза этакая?» «Почему – зараза? — притворно обиделся ликующий певчий, – Обычай у нас такой…» Иерей, давясь от рвотных позывов, путаясь в полах подрясника, выскочил из-за стола и кинулся в ближайшие кусты…
На следующих поминках он был мудрее. И когда ему снова при всеобщем напряженном молчании поднесли блинчик, решительно изрек: «Этот не буду! Дайте другой». Родные и близкие покойника сильно обиделись. И не только обиделись, но и написали жалобу архиерею: «Священник не пускает душу в рай!» Что ответил архиерей – не знаю.
Конечно, курьезно, но не слишком опасно. Хотя это и показывает уровень «христианизированности» нашего сознания в самом традиционном народном варианте. Гораздо хуже то, что происходит в более просвещенных местах поближе к цивилизации. Даже не затронутые постмодерным влиянием массы Православие воспринимают весьма своеобразно, превращая его в пустое обрядоверие, выбирая из него как раз более близкие и понятные им языческие компоненты, исторически сросшиеся с собственно христианскими. Они искренне считают, что быть православным значит купаться на Крещение в проруби, на Пасху есть куличи (символизировавшие, кстати, изначально детородный мужской орган), а на Масленицу (Мясопустную неделю) печь блины и потреблять их под алкоголь. При этом, что такое исповедь, Причастие и литургия, они даже не знают. А вопрос о Символе веры ставит их в окончательный тупик. Одна моя студентка на семинаре гордо заявила: «Я — православный человек!» «А когда последний раз причащались?» — спросил я. Покраснела: «В выходной, с ребятами в общежитии… Но чуть-чуть!» Последнее добавила, чтобы я худого о ней не подумал. «Ясно. А Символ веры знаете?» «Конечно!» — ответствовала радостно – «Крест!»
Нет, современный массовый «гомоправославус» и в таинствах поучаствовать может, воспринимая их, правда, как магические языческие обряды, сродни заговорам, колдовству или заряжению воды. Литургия целиком для него, конечно, долговато будет, но свечку поставить, маслицем помазаться, крещенской водицы набрать – с удовольствием. Полюбились также венчания (это ничего, что через полгода — на развод), крещение и различные освящения. Порядочных священников даже коробит, по-моему, когда их зовут освящать все подряд.
Помню, купил дачу. Зашел в ближайший храм к очень искреннему и честному сельскому батюшке. «Хочу дом освятить!» Тот меня совсем не знал, посмотрел испытующе и с тоской какой-то: «А зачем хотите?» «Ну как…. Положено, чтобы жилось хорошо». «А Вы считаете, что от того, что я молитвы почитаю и водой окроплю, все хорошо будет? Хорошо в этом доме будет, только если Вы сами будете стремиться по-христиански в нем жить, вот тогда и освящение во благо и Господь Вам поможет. А если – просто так, а жить будете неправедно, то только зло выйдет, а не благо…» Я почему-то решил тогда подождать с освящением…
Освящаем машины, а потом на них нарушаем правила, лихачим, сквернословим, а кто в них и непотребством занимается…
Вот любопытный у меня недавно случай вышел с освящением машины. Поехал в свою любимую Нилову на Рождество. Один из паломников попросил нашего общего знакомого и наставника отца Иакова освятить машину. Тут я вспомнил, что моя тоже не освящена, уже девятый год на ней так езжу. «Отец Иаков, и мне освятите!» «Конечно, Олег Анатольевич, освятим…» Честь по чести освятили и поехали все вместе на благословенный Оковецкий источник. Расположен он в глухом лесу, красота и благость там непередаваемые! А отец Герман, скитоначальник, — незаурядный человек и интереснейший собеседник. Пока помолились, окунулись в источник, набрались водички, пообщались с отцом Германом, стемнело. Стекла замерзли, видно плохо, стал я разворачивать свой немалый автомобиль и бац!- бампером в дерево. Насупившись, поворачиваюсь к невозмутимо сидящему рядом отцу Иакову и вопрошаю: «И как же это понимать, батюшка? Девять лет без царапины, а тут только освятили и сразу в дерево?» «Искушение, Олег Анатольевич, Вам, – ответствует со своей неподражаемой улыбкой отец Иаков, — Вы что думали, я машину освятил, теперь и в зеркала смотреть не надо? Освящение – не магия, а Образ Пресвятой Богородицы, что у Вас на зеркальце висит, – не оберег. А искушение Вам Господь попустил, чтобы вразумить от греха мшелоимства. Слишком Вы, Олег Анатольевич, к вещам привязываетесь. Подумаешь, бампер! Стоит ли из-за этого в уныние и соблазн впадать». Задумался я и устыдился. А ведь, правда, к вещам привязываюсь, сколько нервов и сил (не только моих) потрачено из-за пятен на одежде, царапин на машинах, детских рисунков на обоях… Оно того стоило? Бедных сыновей так запугал, что они к моим вещам и прикоснуться боятся.
И вот что интересно. На следующее утро, при дневном свете, отправился оценивать ущерб. Машина у меня большая и крепкая, рамный джип. Но у данной модели есть одна неприятная особенность – при любом, даже относительно небольшом, соприкосновении с деревом или столбом бампер трескается, на это сетуют многие владельцы. А я «приложился» весьма ощутимо. Но после вчерашнего разговора с отцом Иаковом переживаний не было, да и Нилова избавляет от мирского уныния. Отчищаю грязь, сдираю лед, ищу разлом. А там – ничего. Только крооохотная царапинка, на память о произошедшем.
Ладно, таинства и обряды. А как мы полюбили всякие обереги! Жалуются на коммерцию в храмах, так люди сами скупают тоннами кольца, браслеты, ремни, кошельки, шапочки и т.д. с религиозной символикой. И себя, и все свое имущество обвешивают! Добро бы относились к святым изображениям, как должно, да нет, не видят разницы между подковой на счастье или жабой в кошелек для привлечения денег и Образом Спасителя, Богородицы или святых. Особенно интересно, когда продаются, например, подковы с приклеенным к ним Образом. Наверное, чтобы никому не обидно было. Вот такая подкова с Образом Спасителя, увы, тоже может служить символом нашего массового православия.
Способно ли это пестрое пустое обрядоверие с телесным уклоном противостоять гедонизирующему разложению постмодерного неоязычества, или они, «наконец, встретившись, обнимутся»?
Можно печь блины на Масленицу (и даже рюмочку пропустить), можно купаться в проруби на Крещение, можно есть на Пасху куличи. Но важно при этом помнить, где духовное, христианское, а где историческое, от язычества идущее. И надо, чтобы языческое не затмевало христианского, а уж тем более не заменяло его собою. Иначе недалеко до того, что Плоть победит Дух, и, называя себя православными, мы легко станем добычей того, кто задействуя нашу плоть, низменными страстями порабощает душу, не только отвращая нас от Спасителя, но и низводя до положения крысы, не способной перестать давить на рычажок, связанный манипулятором с центрами удовольствий в ее примитивном мозге.
Крыса эта, кстати, быстро умерла. Причем от истощения.
