Наперво, следует элементарно определиться с тем, что есть «будущее» в данном вопросе. Будущее как завтрашний день, безусловно, гарантировано всем нам просто в силу того, что само время втащит нас в него. Единственный шанс для язычества избежать будущего — массовое коллективное самоубийство или тотальное вероотступничество.
Говоря о «будущем язычества», чаще подразумевают какую-то желаемую траекторию развития либо гадают о дальнейшем развертывании нисходящих либо восходящих тенденций, т. е. речь идет о планировании и прогнозировании. И вот здесь следует внести четкое различение между будущим, которое a) гарантировано элементарно b) и всячески планируется, готовится и устраивается, — и аутентичностью, связанной с глубинным фундированием этого язычества в бытии.
Слово «аутентичность», безусловно, уже тоже весьма затаскано в языческом дискурсе, поэтому здесь следует сделать лишь пару оговорок для носителей альтернативных структур сознания, по сей день застрявших в откровенно бессмысленных спорах. А именно: аутентичность не означает беспрекословной достоверности лекалам фольклора и этнографии, и каким-либо аналогичным шаблонам. Точно также аутентичность не имеет ни чего общего с индивидуальным или коллективным (т. н. «общинным») самоубеждением в том, что «уж мы-то точно настоящие язычники». Все это, зачастую, является надуманной чушью и перевозбуждением «собственной важности», и на подкорке осознается и самими говорящими.
Аутентичность (подлинность) здесь отсылает к конкретным понятиям из философии, а именно к неразделимому проживанию бытия-в-мире в своем собственном, корневом и подлинном режиме. Речь идет об аутентичности как об откровении, внесубъектном самораскрытии [субъект здесь появляется как одно из следствий этого самораскрытия, а не как его автор и интентор] и собственной принадлежности к бытию в высшем смысле, а не в форме пар соответствий «образец-копия», «прошлое-современное», «достоверное-выдуманное» и т. п.
Собственно, развитие всей европейской, и Россия тут не будет никаким исключением, истории есть постепенная утрата этой аутентичности. Связи не столько с историческими культурно-религиозными корнями или с метафизической инстанцией Божественного (все это тоже важно, но является, своего рода, фатальными следствием), а с самим бытием.
Это порождает ситуацию отчуждения, которую можно описать довольно просто как постепенное развитие (во всех смыслах) культурных, интеллектуальных, метафизических и религиозных форм, в отрыве от их глубинного бытийного источника. Т. е. наличие язычества — есть, развитие язычества — есть, будущее — есть, и даже кажимая глубина, ширина и плотность проработки тем, — тоже есть. Но аутентичности как принадлежности к бытию нет. Тем самым даже громоздкая и фундаментальная «картина мира» предстает пустой и оторванной от онтологических корней. Такое язычество есть, но оно не бытийствует. [В принципе, на этом элементарном различении бытия и сущего строится все самое важное.]
Мы оказываемся во вполне понятной ситуации, когда настоящее и будущее могут существовать и декларировать, навязывать и планировать себя вообще без какой-либо подлинности; как форма глубинного досуга и «ролевой игры» посреди прорвы экзистенциальной скуки человека в мире. Как предельно убедительный культурный, новорелигиозный мираж.
В рамках «будущего без подлинности», у современного язычества есть самые разные траектории, которые десятилетиями мусолятся как среди последователей славяно-русского родноверия, так и среди русскоязычных последователей германо-скандинавской традиции. Среди них такие нелепицы, как «государственное признание язычества», — на которое оно не способно в принципе, кроме бравирования юридически бесполезными бумажками «религиозная группа» (casus volhva). Или «всеобщее объединение», — возможность и идея которого фактически опровергнута многодесятилетним опытом. Много ещё какие позитивные и негативные варианты будущего язычества можно назвать и рассмотреть критически или апологетически.
В тоже время, аутентичность была и может быть вообще без какого-либо будущего, например, во смерти, во жертве здесь и сейчас. Либо без предложения и конкурентной борьбы на рынке «языческих прожектов». Очевидно, что последнее предпочтительнее просто в силу элементарной правоты и истинности такой позиции, — обращения к самому апофатическому истоку. К ключу, где не просто «чище вода», а где она впервые проступает как таковая; и даже глубже.
Аутентичное «бытие-язычником-в-мире» вообще никаким образом не принуждает и не означает обязательной траектории к государственному признанию, влиянию на общество, созданию «мощных общинных союзов, сетей, училищ» и т. п., не имеющих онтологического статуса пабликов и каналов в сети Интернет.
Можно ли с позиций аутентичности говорить о будущем? Безусловно, если эта аутентичность достигнута либо, как минимум, поставлена на горизонте как единственно онтологически важный вопрос; а все остальное — лишь вариативные прикладные следствия его решения. Но вопрос аутентичности в его подлинном значении вообще никак не стоит на повестке [нео]языческого дискурса, либо он вновь и вновь возвращается на какие-то этнографические и иные глупые анти-интеллектуальные рельсы (магия и магические услуги, «как делать обряд», «кто был Божеством Неба у славян», «что почитать», «вот новая ПИЕ-реконструкция x» и т. п.).
Фундаменталь-онтологический вопрос об аутентичности — это вообще не об этом; это предмет уже совсем другого разговора в другом месте и тональности.
Будущее же может быть самым разнообразным, но без подлинности все это не имеет никакого значения и говорить об этом в чем-то даже глупо и пусто. С нашей субъективной точки зрения, такое будущее и вовсе не нужно.
Альманах «Вещий» №3 | 2023
