Сводчики ПВЛ, трудившиеся над нею со второй половины X до начала XII в., не касались проблемы этноса и родины варяжской руси, самым деятельным образом участвующей с середины IX столетия в жизни восточных славян. Для них этой проблемы просто не существовало, т. к. они, пояснял И.Е.Забелин, хорошо знали, о ком вели речь, поэтому не считали надобным входить в подробности, в свое время всем известные, и в первую очередь, конечно, тем, кому был адресован их труд. Вместе с тем летопись, хотя нигде прямо не говорит ни о родине варяжской руси, ни о ее языке, в то же время дает исчерпывающую информацию по этим вопросам. В ее недатированной части граница расселения варягов на западе локализуется довольно четко: они сидят, пояснял летописец конца X в., по Варяжскому морю «ко въстоку до предела Симова, по тому же морю седять к западу до земле Агнянски...». Норманист М.П.Погодин в свое время установил, что летописец начинал «Симов предел» с Волжской Болгарии, а не с южных берегов Каспийского моря, как это обычно утверждалось в нашей историографии под влиянием византийских хроник. Земля же «Агнянска» — это не Англия, как ошибочно считают поныне, а южная часть Ютландского полуострова, на что впервые указали в XIX в. антинорманисты Н.В.Савельев-Ростиславич и И.Е.Забелин.

Еще И.Н.Болтин, следует заметить, сказал, что «англяне», названные летописью в перечне «варяжских» народов, «занимали те места, где ныне герцогство Шлезвикское, Стормаргия, Вагрия и некоторую часть от герцогства Мекленбургскаго и Лавенбургскаго: и по ныне в герцогстве Шлезвикском одна небольшая область... называемся Англен или Ангелен». Но, по словам историка, летописец говорит не об этих англах, «а о живших в Швеции, в Смаландии и в Скании...». Показательно, что норманист В.Томсен, рассматривая приведенный летописный отрывок, также выразил сомнения в привязке «земли Агнянски» к Англии и задавался

вопросом: «англичане или англы в Шлезвиге?». В юго-восточной части Ютландского полуострова обитали до своего переселения в Британию англо-саксы (отсюда «земля Агнянска» летописи, сохранившаяся в названии нынешней провинция Angeln земли Шлезвиг-Толштейн ФРГ), с которыми на Балтике долго ассоциировались датчане: даже во времена английского короля Эдуарда Исповедника (1042-1066) названия «англы» и «даны» смешивались, считались чуть ли не тождественными, а мифологическими родоначальниками датчан являются Дан и Ангул. С англосаксами на востоке соседили «варины», «вары», «вагры», населявшие Вагрию. Именно они, как доказано историком А.Г.Кузьминым, и были собственно варягами. Затем варягами, о чем речь шла выше, стали называть на Руси всю совокупность славянских и славяноязычных народов, проживавших на южном побережье Балтики от польского Поморья до Вагрии включительно, а еще позднее — многих из западноевропейцев.

Полная ясность обстоит в ПВЛ и с языком варягов. Летопись, рассказывая об основании ими в Северо-Западной Руси городов, носящих, на чем справедливо акцентирует внимание А.Г.Кузьмин, исключительно славянские названия — Новгород, Белоозеро, Изборск, тем самым говорит, что языком их общения был именно славянский, а не какой-то иной язык. Комментатор Сказания о славянской грамоте, привлеченного киевским летописцем в конце X в. и помещенного в ПВЛ под 6406 г., словами, что «словеньскый язык и рускый одно есть...», «настойчиво подчеркивает славянское происхождение руси...». В НПЛ младшего извода под 854 г. читается, что «новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска», т. е. «от рода варяжьска» происходит, как отмечает А.Н.Сахаров, «не верхушка, не дружина, а именно «людье» — все новгородское население родственно варягам-руси». По мнению И.Е.Забелина и А.Г.Кузьмина, новгородцы, относя себя к потомкам варягов Рюрика, считали их славяноязычными. Фраза, что «новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска», дана новгородским летописцем, как он сам же подчеркивает, применительно к своему времени («до днешняго дни»), что указывает на начало XII, либо на вторую четверть XIII в., и здесь, конечно, нет и речи о том, что, как полагают норманисты, новгородцы «от рода шведского», якобы являясь потомками «засадного», по характеристике А.А.Молчанова, норманского корпуса, до начала XI в. расквартированного на постоянной основе в Новгороде.

Политическая раздробленность русских земель резко сузила горизонты видения летописцами как настоящего, так и прошлого, и во многих случаях была «разорвана и связь времен». В результате чего разговор о варягах, ушедших в небытие вместе с Киевской Русью, потерял былую актуальность, а память о них начинает постепенно ослабевать. Серьезную проверку на прочность ей пришлось выдержать в страшный период нашествия и владычества монголов, но при этом она не сотрется вовсе. Процессы образования централизованного государства, подъем национального самосознания наших предков, устремленного в будущее, но произрастающего на осмыслении пройденного ими пути, вызвали летописцев закономерное обращение к истокам своей государственности, у которых стояли варяги. Будучи хранителями и сберегателями исторической памяти народа, в принципиальных вопросах которой, по их понятиям, не должно быть белых пятен, они напомнили соотечественникам родину варяжской руси — южное побережье Балтийского моря. Впервые эта территория была названа в «августианской» легенде, повествующей, как «воевода новгородскы» Гостомысл перед своей кончиной созвал сограждан и сказал им: «Съвет даю вам, да послете в Прусскую землю мудра мужа и призовите князя от тамо сущих родов римска царя Августа рода». Они же шедше в Прусскую землю и обретошя там некоего князя имянем Рюрика, сущя от рода римска царя Августа...». Считается, что в основе легенды лежит «Послание Спиридона-Саввы», созданное, по И.Н.Жданову, в последнем десятилетии XV или в начале XVI в., по С.В.Думину и А.А.Турилову на рубеже этих столетий, по Р.П.Дмитриевой и А.Л.Гуревичу в 10-х — начале 20-х гг. XVI века. Я.С.Лурье полагает, что уроженец Твери и бывший митрополит Литвы Спиридон-Савва переписал рассказ о происхождении владимирских и тверских князей из какого-то тверского сборника, составленного в первой половине XV в., когда шла феодальная война в рамках московского правящего дома и когда тверской великий князь Борис Александрович выдвигал свои претензии на общерусскую власть. Ныне больше принята точка зрения Дмитриевой, согласно которой «Послание» было написано по заказу правительственных кругов Василия III между 1511-1521 гг., а первая редакция официального «Сказания», вобравшая в себя основные идеи «Послания», относится к периоду до 1533 года. В 1984 г. исследовательница уточнила, что первая редакция была составлена не позднее 1527 г. «Сказание о князьях владимирских» И.П.Еремин датировал второй половиной XV в. (не ранее 1480 г.). Имеются факты, подтверждающие это мнение и показывающие, что «Сказание» бытовало в указанное Ереминым время. Только исключительно под его влиянием в некоторые общерусские летописные своды конца XV — начала XVI в. были внесены изменения в той части ПВЛ, где говорится о расселении славян и где появляется фигура Гостомысла. Так, в сокращенных летописных сводах 1493 и 1495 гг., сводах 1497 и 1518 гг. сообщается, что «словене же пришедше с Дуная, седоша около озера Ильмеря и прозвашася своим именем, и сделаша град, и нарекоша и Новъград, и посадиша и старейшину Гостомысла».

Появление «августианской» легенды было продиктовано притязаниями России на равное место среди европейских держав. Но равность им вытекала из равности исторического начала, поэтому родословная московских великих князей была возведена, что тогда было в порядке вещей, к Августу «кесарю», наиболее почитаемому европейскими монархами из всех правителей древности. По причине того, объясняют наши книжники, что «при нем бысть... Рожество Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа», в связи с чем и династия Рюриковичей «не худа же рода бяху и не незнаема, но паче преименита и славна римскаго кесаря Августа...». К тому же в лице Августа, отмечал И.Н.Жданов, «сходилось все величие былого, от него же разошлась власть и сила по отдельным странам; ставленники Августа сели и в Египте, и в Сирии, и на берегах Истра, и там, где обитают угры, и на побережье Вислы». Как подчеркивает С.В. Перевезенцев, «удревление генеалогии московских государей на максимально возможный срок позволяло рассматривать историю самой России как часть общемировой истории, в которой Россия занимает самое достойное место». Естественно было ожидать, что русские книжники, установив «родство» Рюрика с римским императором, связали бы его, как это проделали, например, молдаване и литовцы с родоначальниками своих династий, непосредственно с самим Римом. Но наши мыслители, отступив от принятых канонов, вывели Рюрика не из Рима, не из Италии, а с Южной Балтики, которая во времена могущества «вечного города» находилась далеко на периферии мировой истории и ничем в ней не отметилась. И назвать летописцев в качестве родины Рюрика именно Южную Балтику, игнорируя тем самым наиболее престижные, по понятиям того времени, территории для корней правящих домов, могла заставить только традиция, освященная временем и имеющая широкое распространение. С.А.Гедеонов видел в «августианской» легенде общенародное предание о южнобалтийском происхождении варяжской династии, говоря при этом, что «не от сказки об Августе и Прусе родилось предание о поморской отчизне варяжских князей, а наоборот». Р.П.Дмитриева допускала мысль, что при ее создании могли быть использованы «какие-то устные легенды». А.Г.Кузьмин связывает истоки «августианской» легенды с Южной Балтикой, указывая, что в ее пределах «очень рано существовали предания, увязывавшие основание разных городов Юлием Августом», например, знаменитого Волина в устье Одера. Уточнив затем, что она зародилась в Понеменье, где, согласно источникам, существовала «Черная (т. е. Чермная — красная) Русь». В представлении о выходе Рюрика с южного берега Балтики, в целом резюмирует историк, «можно увидеть отражение еще живой традиции». Обращает на себя внимание тот факт, что «Сказание», давая информацию о родине варягов, персонифицированных Рюриком, ни словом не обмолвилось о его этносе. Это молчание весьма красноречиво, и оно показывает, что в те годы никто не сомневался в славянском происхождении и Рюрика, и варягов. Тема их языковой и этнической принадлежности будет прямо затронута в восточнославянских источниках лишь двести лет спустя — во второй половине ХVII века. По мнению А.Л.Гольдберга, несмотря на сюжетное сходство эпизода приглашения Рюрика в варяжской и «августианской» легендах, в последнюю «был вложен иной смысл: старое предание, связывавшее род Рюриковичей с некогда могущественными, но давно сошедшими со сцены варягами, было заменено новой легендой, удачно вводившей Русь в круг мировых держав». Такой взгляд, резко противопоставляющий эти два памятника, проистекает лишь из допуска, что варяги были норманнами. Как полагал М.А.Алпатов, в «августианской» легенде преднамеренно была произведена смена этноса первых русских князей, в результате чего они из шведов были превращены в пруссов или же в римлян. Но вывод Рюрика «от рода римска царя Августа» никак не был связан с этнической атрибуцией варягов. Это хорошо видно хотя бы из латинского перевода «Родословия великих князей русских» (изданного в 1576 г. в Кельне под названием «Краткая генеалогия великих князей Московских, извлеченная из их собственных рукописных летописей») для ознакомления с ним западноевропейцев, где читается, что «приде на Русь из немец, из прус, муж честен от рода римска царя Августа кесаря, имя ему князь Рюрик». Совершенно очевидно, что русские той поры не считали Рюрика одновременно и немцем, и пруссом, и римлянином, и что его немецко-прусско-римское обрамление не является этническим индикатором, а указывает лишь на выход варяжского князя из пределов Западной Европы, но не на его принадлежность к какому-то конкретному народу. «От рода римска царя Августа» — это, по сути, та же регалия царского достоинства, что и «дары Мономаха», и которая, в связи с пресечением корня Ивана Грозного, по наследству перешла Василию Шуйскому, а затем Романовым. Причем, последние вообще не имели к Рюриковичам никакого отношения.

И антагонизма между легендами, конечно, нет, как и нет противопоставления «варяжского» начала предков правящей династии «римскому». В связи с чем распространение «Сказания» в историографии не привело к угасанию в ней традиции ПВЛ, и варяжскую легенду продолжают вносить в летописи либо в первозданном виде, либо пропитанную мотивами «августианской» легенды (Рюрик «иже прииде из варяг в великий Новъград со двема братома своими и с роды своими, иже бе от племени Прусова... Прус же брат... бысть римского кесаря Августа», или «идоша за море к варягом и пруси, иже сице звахуся варязи»), либо оба рассказа мирно соседствуют на страницах одной и той же летописи. Сами Рюриковичи, говоря о своих корнях и выводя себя «от рода римска царя Августа», ни в коей мере не отказывались от своего варяжского начала. Так, в одной из рукописей XVI в. читаются две приписки царевича Ивана, сына Ивана Грозного: «Списано бысть сие многогрешным Иваном русином, родом от племени варяска, колена Августова» и «приписано бысть сие... Иваном... колена Августова, от племени варяжского, родом русина...». Пройдет не так уж много времени, и «римская» версия начала русского правящего дома, выполнив задачу, поставленную перед ней потребностями российской государственности, сойдет на нет. Так, например, в Синопсисе (1674) о связи Рюрика с Прусом и Августом уже не сказано ни слова. Ее слабый отзвук можно услышать лишь во фразе, что Владимир Святославич «от корня Августа цесаря римского». В Иоакимовской летописи (1740-е гг.) нет уже и того, что читается в Синопсисе.

В XVI в. «Сказание о князьях владимирских» становится выразителем государственных интересов России в ее внутри- и внешнеполитической деятельности, и мыслью о южнобалтийской родине Рюрика проникнуты многие памятники того времени. Продолжает она громко звучать в следующем веке, в веке начала нового периода в русской истории, времени серьезных потрясений России и основательных изменений в ее экономической и общественно-политической жизни, что опять же заставляло наших мыслителей всматриваться в прошлое своего Отечества, искать там ответы на злобу дня, заглядывать в день грядущий. Их приемы исторического изучения уже были настолько высоки, что XVII столетие признано в науке качественно новым этапом в русской историографии. Южную Балтику как родину варягов называет «Хронограф» С.Кубасова (1626 г.), согласно которому «по скончании же Гостомыслове» за Рюриком «послаша в варяги в Прускую землю...». Тот же адрес дает «Повесть о происхождении славян и начале Российского государства», созданная в середине XVII в. и отразившаяся во многих летописных сводах. Ее авторы направляют новгородских послов «в Прусскую землю», «в Прусскую и в Варяжскую землю», «в Прускую Варяжскую землю».

Именно о южнобалтийских и именно о славянских истоках руси утверждают памятники, возникшие в середине и в третьей четверти XVII в. в Малороссии. Так, Бело-Церковский универсал Богдана Хмельницкого (28 мая 1648 г.) констатирует, что руссы «из Русии, от помория Балтийскаго альбо Немецкаго...». Далее он говорит о неком князе, под предводительством которого древние руссы взяли Рим и четырнадцать лет им обладали. Канцелярист Войска Запорожского С.В.Величко в 1720 г. в своем «Сказании о войне козацкой з поляками» передал слова «Универсала» о родине руссов в несколько иной редакции: «...руссов з Ругии от помория Балтицкого албо Немецкого...». Назвал он и имя предводителя руссов — «Одонацера», т. е. Одоакра, в 476 г. свергшего последнего императора Западноримской империи и в течение тринадцати лет владевшего Северной Италией. После четырехлетней борьбы (489-493) он был убит вождем остготов Теодорихом. Историк VI в. Иордан причисляет Одоакра к ругам-русам (genere Rogus), а в позднем средневековье он герой именно западнославянских исторических сказаний, где именуется «славянским» князем, но чаще всего «русским» (польский историк XV в. Я.Длугош называл Одоакра «русином») или «ругским» князем, герулом с острова Рюген (Южная Балтика), известного по источникам еще как Русия (Russia), Ругия (Rugia), Рутения (Ruthenia), Руйяна (Rojna). Именно два первых названия, надо заметить, зафиксированы в «Универсале» и труде Величко.

Память об Одоакре, а, следовательно, память о его русской, южнобалтийской родине, сохранялась не только в южнорусских землях, но и в пределах Северо-Западной Руси. Косвенным тому подтверждением является «Повесть о взятии Царьграда фрягами», читаемая в НПЛ под 1204 г., и где в числе руководителей Четвертого крестового похода назван Бонифаций, маркиз Монферратский: «Маркоc от Рима, в граде Бьрне, ид еже жил поганыы злыи Дедрик». О Теодорихе (Тедрике), резиденция которого находилась в Вероне, именовавшейся у германских народов Берном, в Новгороде, самим своим началом обязанным варяжской руси, помнили по пришествию более семи столетий после гибели «русского» Одоакра. Причем помнили, указывает А.Г.Кузьмин, «как о заклятом враге Руси». И новгородскому читателю XIII в. его имя было известно настолько, что им можно было пояснять, подмечает исследователь и такую еще немаловажную деталь, даже географические ориентиры (Берн). При этом Кузьмин выражает уверенность, что новгородский летописец ХШ в. «помнил» о событиях V века явно опираясь на устную традицию, может быть уже записанную к этому времени... и она оказывается достоверней весьма разноречивых записей об этнической принадлежности Одоакра».

И.Э.Клейнберг, напротив, считает, что летописная реминисценция относится не к историческому лицу, королю остготов Теодориху, а к излюбленному персонажу немецкого средневекового героического и сказочного эпоса Дитриху Бернскому. Соглашаясь с Н.А.Мещерским, указавшим на нижненемецкую форму имени «Дедрик», Клейнберг говорит именно о северогерманском источнике, из которого, посредством выходцев из вестфальских городов на Русь был занесен образ Дитриха Бернского. А так как в норвежской «Саге о Тидрике» Дитрих воюет с русскими, то русские поэтому видели в нем своего злейшего врага, в связи с чем, заключает исследователь, к нему приложены эпитеты «поганый» и «злыи». Показания «Универсала» Богдана Хмельницкого и известия С.В.Величко, свидетельствующие в пользу очень большой популярности Одоакра среди казаков и русских, боровшихся с Польшей, а следовательно, и знания ими Теодориха, его убийцы, не позволяют принять выводы Клейнберга. О широкой известности Одоакра, а опять же и всех обстоятельств его биографии, в том числе, конечно, и имени Теодориха, говорят также слова Самойло Зорки, сказавшего в августе 1657 г. при погребении Хмельницкого: «К тебе обращаю я тщетное слово; возлюбленный наш вождь древний русский Одонацарь...». Вместе с тем обращает на себя внимание тот немаловажный факт, на который указал А.С.Хомяков: предание о Теодорихе сохранялось только в бывших «землях вендов приодерских... и это предание совершенно местное», неизвестное в остальных германских землях.

Адресатами «Универсала» являлись, как сказано в его заглавии, «Малороссийской украины жителям и казакам». Величко еще более расширяет его аудиторию: «...На всю Украину Малоросийскую, по обоих сторонах Днепра будучу, и в далнии города руские засланный». Составители этого документа, поднимая массы на борьбу с польскими поработителями, обратились к давней своей истории, и это обращение, чтобы достичь поставленной цели, могло быть наполнено только понятным всем содержанием. М.О.Коялович увидел в «Универсале» стремление книжников «удовлетворить потребности народа перенестись к своему родному прошедшему и воодушевиться доблестью его лучших представителей». Прав в своем заключении и Ю.Д.Акашев, что апелляция к Одоакру вряд ли была уместной, если бы простому люду не было известно его имя «и если бы оно не было связано с историей росов». Конечно, и Н.В.Савельев-Ростиславич нисколько не ошибался, заключив в 1845 г., что русские в XVII в. «считали неоспоримым славянское происхождение своих князей с Балтийского Поморья, а не из Скандинавии». Синопсис, вышедший в 1674 г. из круга, близкого архимандриту Киево-Печерской лавры И.Гизелю, впервые специально заостряет внимание на языке, а, следовательно, и этносе варягов: «Понеже варяги над морем Балтийским, еже от многих нарицается Варяжское, селение своя имуще, языка славенска бяху...». До сих пор эта тема в восточнославянских источниках не поднималась, ибо в границах бывшей Киевской Руси в них видели только славян. Нисколько не сомневался в этой истине и автор Синопсиса. Ее он озвучил именно как абсолютную истину лишь потому, что в украинской литературе того времени, обращавшейся к прошлому на весьма широком круге источников, в том числе и западноевропейских, появилась разноречивая информация о варягах. Это хорошо видно на примере Густинской летописи. Ее переписчик в 1670 г. в главе «О варягах» после фразы «варязи се есть народ храбрый и славный» указывает, что «Стриковский нарицает их шведами». После чего сообщает, что «межи Французскою землею, и Италиею есть земля, нарицаемая Варягская», а «князи и люди тоя земле варягами нарекошася». Сам же вывод по обзору мнений о варягах у него весьма категоричный: «Но мню, яко наша Русь не от сих варяг князя себе с перваго Рурика привезоша». В идущей следом главе «О прусех» он пишет, что «прусов неции варягами нарицах», от них Русь «избраша себе первого князя Рурика», приводит совет Гостомысла послать «в прусы ко варягом». Автор приписки к Густинской летописи, что «Стриковский нарицает» варягов шведами, ошибался, причем ошибался самым серьезным образом. Польский историк М.Стрыйковский, труд которого «Хроника польская, литовская, жмудская и всей Руси» был издан на его родном языке в 1582 г. (на русский переведен в 1688 г.), ничего подобного не говорил. У него в начале разговора о варягах в качестве предположения сказано, что если москвичи, новгородцы и псковитяне называют Балтийское море, омывающее Пруссию, Швецию, Данию, Ливонию, Финляндию и часть московских земель, Варяжским морем, то «похоже... что или шведские, или датские, или прусские князья из граничащих с ними стран у них правили». В этой части он с самыми незначительными вариациями повторил мысль С.Герберштейна, от которой тот, надо заметить, высказав ее лишь как плод ложного заключения, тут же отказался: «Впрочем, поскольку сами они (русские. — В.Ф.) называют Варяжским морем море Балтийское, а кроме него и то, которое отделяет от Швеции Пруссию, Ливонию и часть их собственных владений, то я думал было, что вследствие близости (к этому морю) князьями у них были шведы, датчане или пруссы». И уже следующей строкой Герберштейн излагает свою знаменитую версию происхождения варягов из южнобалтийской Вагрии, что также довольно близко к оригиналу передает Стрыйковский.

Приведенный материал не позволяет согласиться с мнением М.А.Алпатова, полагавшего, касаясь известия Синопсиса о славянском происхождении варягов, что в этом случае его автор, увлеченный идеей единства народов России и Украины, стремился исключить «чужеземный элемент» из их прошлого. Но таковыми варяги эпохи призвания никогда не мыслились, как и не мыслились они скандинавами. Представлением о славянской природе варягов, прибывших к ним с южного берега Балтийского моря, всегда и жило восточнославянское общество, особо подчеркнув этот факт в ходе борьбы за воссоединение Малороссии с Россией, за воссоединение некогда единого народа, одна часть которого была поставлена перед реальной угрозой потери своего этнического лица, языка, веры. И этот факт не только дополнительно призывал к незамедлительному восстановлению утраченного единства, но и, вместе с тем, обосновывал историческое (законное) право на это перед кем бы то ни было. Традиция, видящая в варягах славянских насельников Южной Балтики, отразилась в отечественных источниках первой половины XVIII в. По свидетельству М.П.Погодина, у него на руках имелись списки описания русских монет, поднесенных Петру I, где в пояснении к указанию западноевропейского хрониста Гельмольда (XII в.) о проживании славян в южнобалтийской Вагрии добавлено — «меж Мекленбурской и Голштинской земли... И из выше означенной Вагрии, из Старого града князь Рюрик прибыл в Новград...». Старый град — это Старгард, в 1157 г. переименованный (скалькированный) в немецкий Ольденбург (Oldenburg) в Голштинии, в древних землях вагров, что на западном берегу Балтийского моря. Информацию о Вагрии совсем необязательно связывать только с Гельмольдом. Своими корнями она уходит в русскую историю. Так, в древнейшем списке «Хождения на Флорентийский собор» (2-я четверть XVI в.) уточняется, что когда митрополит Исидор и его свита плыли в мае 1438 г. из Риги в Любек морем, то «кони митрополичи гнали берегом от Риги к Любку на Рускую землю». Первоначальная редакция «Хождения», как уже указывалось, была написана в конце 30-х гг. XV в. Любек расположен на р. Траве, разделявшей в прошлом владения вагров и ободритов, и эту территорию русские в середине XV и в первой половине XVI в. именуют «Руской землей». Иоакимовская летопись, созданная в 1740-х гг., представляет варяга Рюрика славянином, сыном средней дочери Гостомысла Умилы и правнуком Буривоя. Еще И.И.Срезневский заметил, что имя Гостомысл встречается у балтийских славян. А.Г.Кузьмин совершенно оправдано заострял внимание на том факте, что «сами имена Гостомысла и Буривоя (его отца) известны только у западных славян». Свидетельства вышеприведенных памятников о южнобалтийской родине варягов обычно объявляются в науке принадлежностью поздней историографической традиции, якобы легендарной по своей сути, поэтому о них весьма снисходительно отзываются в разговоре об этносе варягов. Но, рассуждая так, исследователи при этом не видят главного: «Сказание о князьях владимирских», «Хронограф» С.Кубасова, «Повесть о происхождении славян и начале Российского государства», Бело-Церковский универсал, Синопсис, описание монет, поднесенных Петру I, Иоакимовская летопись, несмотря на то, что часть из них действительно несет в себе легендарные мотивы, характерные вообще для памятников средневековья, являются, во-первых, продолжением той традиции, чьи истоки лежат в нашей древнейшей летописи — в ПВЛ. Во-вторых, что они находят себе полное подтверждение в весьма значимых западноевропейских памятниках. И первым среди них следует назвать труд вышеупомянутого Сигизмунда Герберштейна, посла Священной Римской империи германской нации, посещавшего Россию в 1517 и 1526 годах.

Этот любознательный немец, проявляя исключительный интерес к варягам, был категоричен в своем выводе, что их родиной могла быть только южнобалтийская Вагрия (по его словам, «область вандалов со знаменитым городом Вагрия», граничившая с Любеком), заселенная славянами, которые, как он акцентирует внимание, «были могущественны, употребляли, наконец, русский язык и имели русские обычаи и религию. На основании всего этого мне представляется, что русские вызвали своих князей скорее из вагрийцев, или варягов, чем вручили власть иностранцам, разнящимся с ними верою, обычаями и языком». Н.В.Савельев-Ростиславич и В.Б.Вилинбахов считают, что вывод посла отразил сохранившееся в народной памяти представление о славянском происхождении варягов (последний вместе с тем подчеркивал, что Герберштейн опирался на какие-то якобы известные ему летописные источники).

Действительно, Герберштейн, родившись в Крайне — славянской области Австрии и с детства зная язык местных славян, мог узнать в России многое из того, что никогда бы не услышали в частной беседе с русскими или не прочитали бы в недошедших до нас памятниках другие западноевропейцы. Такое предположение весьма правдоподобно, хотя Герберштейн констатировал, что в России «про варягов никто не мог сообщить мне ничего определенного, помимо их имени». Вместе с тем ему была известна «августианская» легенда, которую он охарактеризовал как «бахвальство русских». Но при этом бахвальством посол назвал лишь действительно фантастическую генеалогию, выводившую трех братьев-варягов «от римлян». А вот само указание легенды на южнобалтийское побережье как на родину варягов могло послужить для него отправной точкой в разысканиях, ответ на которые он нашел в Западной Европе. Герберштейн, выполняя дипломатические поручения, посетил многие европейские государства, в том числе Саксонию, Бранденбург, Мекленбург, включавшие в себя земли полабских и балтийских славян, и где он мог познакомиться с преданиями, проливающими свет на таинственных варягов. Но всего вероятней, что информацию о варягах дипломат получил в Дании, в которой побывал с важной миссией императора Максимилиана I буквально перед своей первой поездкой в Россию: в январе-апреле 1516 г. (в Москву он отправился несколько месяцев спустя — в декабре того же года). Проезжая по территории Дании, значительную часть своего пути Герберштейн как раз проделал по Вагрии (от Любека до Гейлигенгавена), с 1460 г. входившей в состав датского королевства. Как следует из его рассказа, он беседовал с потомками вагров, которых впоследствии сблизил с русскими, отметив общность их языка и обычаев. От них же Герберштейн, несомненно, почерпнул сведения о прошлом Вагрии, которые затем соотнес с известиями русских источников, что и позволило ему поставить знак равенства между варягами и южнобалтийскими ваграми, а не варягами и скандинавами. Знаменитый Г.В.Лейбниц, философ, математик, физик, языковед, проявил свои незаурядные способности, как известно, и на поприще истории. С 1676 г. и до своей кончины, последовавшей в 1716 г., он находился на службе герцога (с 1692 г. — курфюрста) Брауншвейг-Люнебургского и Ганноверского в качестве придворного советника и библиотекаря. С 1685 г. на него были возложены обязанности придворного историографа, задача которого заключалась в написании истории брауншвейгской династии, в связи с чем он вел большую работу по сбору материала и для чего в 1687-1690 гг. совершил поездку по Южной Германии, Австрии и Италии. В апреле 1710 г. Лейбниц в письме к берлинскому библиотекарю и ученому М.В. Ла Крозу, изучавшему историю восточной церкви, русскую историю и филологию, сообщил свое мнение относительно страны, откуда прибыли варяги. Как он полагал, «это Вагрия, область, в которой находится город Любек, и которая прежде вся была населена славянами, ваграми, оботритами и проч.». Отмечая, что «Вагрия всегда была страною с обширною торговлею, даже еще до основания Любека», ученый заключил: «Поэтому название этой страны у славян легко могло сделаться названием всего моря, и русские, не умевшие, вероятно, хорошо произнести звук гр, сделали из Вагрии варяг».

Лейбница к выводу о Вагрии как родине варягов привели, как минимум, две причины. Во-первых, занятия историей герцогства Брауншвейг-Люнебургского и Ганноверского, включавшего в себя земли, на которые некогда распространялась власть сильнейшего на Южной Балтике славянского племени ободритов (бодричей)-реригов. Главным же городом ободритов был Рарог, расположенный у Висмарского залива, и который датчане именовали Рерик (Rerik). Это название, которое Лейбниц увязал с именем Рюрик, и могло направить его мысль в соответствующем направлении, в правильности которой ученого еще больше укрепил Герберштейн. Во-вторых, он, начиная с 1690-х гг., проявлял все более возрастающий интерес к России и ее истории. По крайней мере, с 1697 г. в центре его внимания находится проблема корней русской правящей династии. Так, прося графа Пальмери познакомить его с Ф.Я.Лефортом, официально числившимся главой «великого посольства», он свою просьбу аргументировал тем, что «хотел бы узнать различные подробности как насчет родословного происхождения царя, о чем у меня есть рукописная таблица...». В связи с чем В.И.Меркулов высказал предположение, что занятия Лейбница русской историей могли вывести его на оригинальный западноевропейский материал, например, древние родословные.

Важно подчеркнуть, что, зная исландские саги и историю скандинавских народов, Лейбниц, как и в свое время Герберштейн, отождествил варягов не со шведами, а прежде всего со славянами и в качестве их местожительства также назвал южнобалтийское побережье. Вместе с тем он не мог не отдать дань уже набиравшему тогда в Западной Европе силу норманизму. «Итак, — сообщал он в том же письме Ла Крозу — Рюрик, по моему мнению, был датского происхождения, но пришел из Вагрии или из окрестных областей». Его, как видно из этих слов, не твердое убеждение, а всего лишь предположение, что Рюрик был датчанином, объясняется, во-первых, тем, что, по его словам, Вагрию несколько раз покоряли датчане. Во-вторых, к этому мнению его могли подвести авторы XVII в., выводившие Рюрика «из Дании», что и было ошибочно истолковано ученым в этническом смысле (так, кстати, понимали это «свидетельство» и маститые исследователи XIX в., видя в том еще один довод в пользу норманства варягов). В-третьих, к выводу о датском происхождении родоначальника русской династии Лейбница могла подтолкнуть и информация Титмара Мерзебурского о нахождении датчан в Киеве. А этого автора он хорошо знал: в 1707 г. труд Титмара был издан им в первом томе собрания исторических источников «Scriptores rerum Brunsviecrnsium». Весьма многозначителен тот факт, что Вагрию Герберштейн и Лейбниц рассматривают в неразрывной связи с Любеком. И это не только потому, что они хотели тем самым пояснить своим современникам местонахождение древней Вагрии. Любек ряд средневековых источников помещает именно «в Руссии». Так, утверждают, например, западноевропейские документы XI и конца XIV (1373 и 1385) века. Выше говорилось, что Любек полагает в «Руской земле» и русский автор «Хождения на Флорентийский собор» в 30-х гг. XV столетия.

В «Зерцале историческом государей Российских», написанном на латинском языке проживавшим с 1722 г. в России датчанином А.Селлием (ум. 1746), Рюрик с братьями также выводится из Вагрии («...три княжие, Рурик, Трувор и Синав все братья родные из Вагрии в Русскую вышли землю званны...»). Селлий, надо сказать, являлся сотрудником Г.З. Байера, с именем которого принято связывать само начало норманизма. Именно по совету последнего он занялся русской историей. Но во взгляде на этнос варягов Селлий был абсолютно независим от своего наставника. Этот факт, несомненно, объясняется тем, что в своем выводе датчанин вполне мог опираться, как и когда-то Герберштейн, на предания, бытовавшие в Дании, в том числе и среди дальних потомков вагров. Как «человек значительной эрудиции, занимавшийся в нескольких немецких университетах», Селлий, конечно, не мог не придать значения услышанному. То, что такого рода предания имели место быть и долгое время звучали на Южной Балтике, зафиксировал в 1840 г. француз К.Мармье. Посетив Мекленбург, расположенный на землях славян-бодричей и граничащий на западе с Вагрией, он записал легенду, что у короля ободритов-реригов Годлава были три сына — Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный, которые, идя на восток, освободили народ Руссии «от долгой тирании», свергнув «власть угнетателей», и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Белоозере. По смерти братьев Рюрик присоединил их владения к своему и стал основателем династии русских князей, царствующей до 1598 года. В науке, важно отметить, подчеркивается независимость «макленбургских генеалогий от генеалогии Рюриковичей на Руси».

С.Н.Азбелев видит в свидетельстве Мармье «отзвук» сведений, восходящих к Герберштейну, который иногда воспринимается, по его характеристике, «в полунаучной публицистике» как самостоятельный исторический источник. Но, во-первых, посол лишь пересказывает «августианскую» легенду, и у него, естественно, отсутствует информация о короле ободритов-реригов Годлаве, сыновьями которого выступают наши варяжские князья. К тому же Герберштейн подчеркнул, что братья «по прибытии поделили между собой державу, добровольно врученную им русскими», и датирует их приход на Русь, согласно летописям, 862 г. Легенда же, записанная Мармье, говорит, что братьям пришлось выдержать борьбу с угнетателями русских, против которой те «больше не осмеливались восстать», и лишь только затем они, собираясь «вернуться к своему старому отцу», по просьбе благодарного народа заняли место их прежних королей, и относит все эти события к VIII веку. Подробности такого рода указывают именно на самобытный характер мекленбургской легенды. Во-вторых, предания, с которыми соприкоснулись в XVI-XIX вв. многие западноевропейцы, — это голоса самой истории, которые слышали они от самих южнобалтийских славян или их ближайших потомков. Совершено справедливы слова А.Г.Кузьмина, что Герберштейн отразил «вполне еще живую традицию». Действительно, дипломат говорит об остатках славян, «живущих кое-где на севере Германии за Эльбой», пристально всматривается в жизнь славянского населения Вагрии, приводит чье-то мнение, «что, как полагают, Балтийское море и получило название от этой Вагрии».

И эта живая история еще долго не пресекалась: славянский язык звучал на нижней Эльбе до начала XVIII в., а на левом берегу ее среднего течения он сохранялся до конца этого столетия. Под напором ассимиляционных процессов народная память, по сравнению с языком, значительно прочнее и дольше удерживает свои позиции, поэтому она сохранила, даже в лице уже онемеченного населения Мекленбурга, важный факт из истории его славянских предков, факт, отстоящий от них ровно на целое тысячелетие. В 1876 г. И.И.Первольф засвидетельствовал, что у потомков люнебургских славян (нижняя Эльба), представлявших собой осколок мощнейшего ободритского союза и в начале XVIII в. перешедших на немецкий язык, сохранились многие славянские обычаи и нравы. Причем историк отметил, что даже до сих пор «они гордо называют себя «вендами» и не охотно смешиваются с окрестными «немцами». Здесь же он пояснил, что быт люнебургских славян на рубеже XVII-XVIII вв. описывал, «исходя из уцелевших памятников их языка». Южнобалтийские предания возникли не на пустом месте и отражают собою реальные события, память о которых была распространена на весьма значительной территории и не стерлась в веках. Примечательно, что они бытовали на бывших землях вагров и ободритов-реригов, тесно связанных между собой: вагры с VIII в. входили в состав племенного союза последних. И предание о призвании на Русь Рюрика с братьями — это отголосок их общей истории. В целом, как подытоживает Кузьмин, на южном побережье Балтийского моря «вплоть до XVIII в... не сомневались в южнобалтийском происхождении варягов и рода Рюрика. При этом, однако, не было уверенности в его племенной принадлежности».

Предания Южной Балтики, по сути, воспроизводят «западноевропейские генеалогические записи позднего средневековья...». Еще в XVI в. в немецких источниках вновь появились, отмечает В.К.Ронов, мотивы славянских корней местных немецких княжеств: «ободритская» в Мекленбурге и «сербская» в Бранденбурге. А уже в следующем столетии немецкие историки и специалисты в области генеалогии Ф.Хемниц и Б.Латом установили, что Рюрик жил около 840 г. и был сыном ободритского князя Годлиба, убитого датчанами в 808 г. В 1708 г. вышел в свет первый том знаменитых «Генеалогических таблиц» И.Хюбнера, неоднократно затем переиздаваемых (в 1725 г. был опубликован четвертым изданием в Лейпциге). Династию русских князей он начинает с Рюрика, потомка вендо-ободритских королей, пришедшего около 840 г. с братьями Синаусом и Трувором в Северо-Западную Русь. В 1753 г. С.Бухгольц, проведя тщательную проверку имеющегося у него материала, привел генеалогию вендо-ободритских королей и князей, чьей ветвью являются сыновья Годлиба Рюрик, Сивар и Трувар, ставшие, по словам ученого, «основателями русского дома». Весьма примечательно, что немцы Хюбнер и Бухгольц, выстраивая родословную русских князей, не связывают их происхождение со Скандинавией, хотя тогдашняя Европа была в курсе ее якобы шведского начала, о чем особенно много говорили во второй половине XVII — 30-х гг. XVIII в. шведские историки. В начале XVIII в. в Германии звучали дискуссии по поводу народности Рюрика. Так, в 1717 г. между учеными из северонемецкого г. Гюстрова Ф.Томасом и Г.Ф. Штибером вспыхнула полемика, в ходе которой Томас отверг мнение о скандинавском происхождении Рюрика и вывел его из славянской Вагрии. Приведенный материал со всей очевидностью показывает, что южнобалтийская теория происхождения варяжской руси опирается на древнюю традицию, которая красной нитью проходит через многие восточнославянские памятники X-XVIII веков. Она явственно звучит в эпоху Киевской Руси на страницах ПВЛ, слабо, но все же прослеживается в источниках периода раздробленности Руси, что хорошо видно на примере новгородского летописания первой половины XIII века. Во время создания и существования централизованного государства южнобалтийская традиция особенно ярко отразилась в большем числе русских и украинских источников. В Западной Европе параллельно и совершенно независимо от традиции, очерченной рамками ПВЛ и Иоакимовской летописи, на протяжении многих столетий также существовала практика выводить варягов с территории Южной Балтики и относить их к славянам. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что она была зафиксирована представителями разных западноевропейских общностей, которых, конечно, никак нельзя отнести к антинорманистам и обвинить их в ложно понятом патриотизме. Других традиций, связывающих варягов с другими этносами и с другими территориями, в историографии нет.

И одновременное существование двух версий южнобалтийской традиции — восточноевропейской и западноевропейской, совпадающих даже в деталях, — факт огромной важности, прямо указывающий на ее историческую основу. Логическим продолжением южнобалтийской традиции являются труды М.В.Ломоносова. Поэтому, как верно замечает А.Г.Кузьмин, «говорить о Ломоносове как о родоначальнике антинорманизма можно лишь условно: по существу, он восстанавливал то, что ранее уже было известно, лишь заостряя факты, либо обойденные, либо произвольно интерпретированные создателями норманно-германской концепции». Но если южнобалтийскую теорию никто не создавал и она самым естественным образом вытекает из предшествующей историографии, опирающейся на реальные события, то совершенно иначе обстоит дело с норманской теорией, не имеющей основы, т. е. лишенной того, что превращает предположение в достояние науки — источниковой базы, и искусственно вызванной к жизни великодержавными замыслами Швеции XVII в.

Круг известий в пользу южнобалтийской и славянской природы варягов не замыкается восточно- и западноевропейскими памятниками. Об этом же свидетельствуют и арабские авторы. Ад-Димашки (1256-1327), ведя речь о «море Варенгском» (Варяжском), поясняет, что варяги «есть непонятно говорящий народ и не понимающий ни слова, если им говорят другие... Они суть славяне славян...». Ко времени ад-Димашки варяги давно сошли с исторической сцены, давно были завоеваны немцами южнобалтийские славяне, на Руси термин «варяги» давно уже стал синонимом выражениям «немцы», «римляне», «латины». Поэтому, слова ад-Димашки являются повтором, как это предполагал еще С.А.Гедеонов, очень древнего известия. В связи с тем, что ПВЛ речь ведет не просто о варягах, а о варяжской руси, то огромную ценность для историков приобретают известия восточных памятников о языковой и этнической принадлежности руси. Так, Ибн Хордадбех отметил не позже 40-х гг. IX в., что русские купцы есть «вид славян», а их переводчиками в Багдаде выступают «славянские рабы». Из последних слов следует только одно заключение, к какому, например, пришел недавно норманист А.Н.Кирпичников: «Языком русов был скорее всего славянский...». Ибн ал-Факих (начало X в.) дает параллельный вариант чтения этого же известия, но говорит о «славянских купцах». А.П.Новосельцев установил, что Ибн Хордадбех и Ибн ал-Факих «пользовались каким-то общим, нам не известным источником», что ведет отождествление руси и славян на Востоке к очень раннему времени. Как минимум, к первым десятилетиям IX в. или даже к концу VIII века. Ал-Истахри в 930-933 гг., основываясь на труде ал-Балхи, написанном около 920-921 гг., вслед за ним констатировал: «Русы. Их три группы. Одна группа их ближайшая к Булгару, и царь их сидит в городе, называемом Куйаба... И самая отдаленная из них группа, называемая ас-Славийя, и (третья) группа их, называемая ал-Арсанийа...». Его продолжатель Ибн Хаукаль в 969 г. посетил юг Каспия, где записал рассказ о разгроме Хазарии русами, подчеркнув при этом, что «самая высшая (главная)» группа русов — это «ас-Славийа». Сведения о трех группах русов восходят, отмечается в науке, ко второй половине IX века. В.Б. Вилинбахов, обращая внимание на тот факт, что арабские источники называли Балтийское море то «варяжским», то «славянским», заключает: «можно полагать, что эти два понятия были синонимичными».

Славянство руси констатируют применительно к очень раннему времени и западноевропейские памятники. В «Житии Кирилла», написанном в 869-885 гг. в Паннонии (Подунавье), рассказывается, как Кирилл в Корсуне в 860-861 гг. приобрел «Евангелие» и «Псалтырь», написанные «русскими письменами», которые помог ему понять русин. Речь здесь идет о глаголице, одной из славянских азбук. Славянство руси зафиксировал Раффельштетгенский устав (904-906). В этом таможенном документе, написанном в сугубо деловом стиле, в числе купцов, торгующих в Восточной Баварии, названы «славяне же, отправляющиеся для торговли отругов или богемов...». А.В.Назаренко выводит основную денежную единицу устава «скот» (skoti) из славянского языка, что указывает на весьма давнее знакомство немцев со славяно-русскими купцами, начало которому было положено в IX, а может быть, в VIII веке. В отношении того, о каких русах идет речь в уставе, нет сомнений: по мнению ряда зарубежных и отечественных ученых, имеются в виду подунайские руги, пришедшие сюда из Прибалтики. Русин, с которым в Корсуне встретился Кирилл, явно тяготеет к тем «русским» областям, которые связаны с Причерноморьем. Очень трудно сказать что-либо конкретное по поводу русов арабских известий. Как заметил А.Г. Кузьмин, «руссами» восточные авторы в разных местах и в различные периоды называли не одно и то же население».

Но ясно, что ими не могли быть скандинавы, ибо в конце VIII — начале X в. те не бывали в Причерноморье, а тем более в Багдаде. К тому же, история скандинавов не знает никакой руси, что сразу же исключает их из числа народов, среди которых следует искать эту загадочную русь. Вместе с тем на просторах Европы второй половины первого и начала второго тысячелетия многочисленные источники локализуют, помимо Киевской Руси, Русь Прикарпатскую, Приазовскую (Тмутаракань), Прикаспийскую, Подунайскую (Ругиланд-Русия), в целом, более десятка различных Русий. Но особенно много их предстает на южном и восточном берегах Балтийского моря: Любек с окрестностями, о. Рюген (Русия, Ругая, Рутения, Руйяна), район устья Немана, побережье Рижского залива (устье Западной Двины) и западная часть Эстонии (Роталия-Руссия) с островами Эзель и Даго. Часть сообщений арабских авторов о руси имеет отношение именно к ним. И именно с балтийскими Русиями, в пределах которых проживали славяне и ассимилированные ими народы, связан сам факт призвания варяжской руси.

/Приводится по изданию: Фомин В.В. «Варяги и Варяжская Русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., «Русская панорама», 2005./

Поиск

Журнал Родноверие