В сравнительно небольшой, но весьма содержательной статье советского и российского историка и филолога, специалиста в области русского средневековья, доктора исторических наук Александра Васильевича Назаренко (род. 1948) под названием «О язычестве славян» (1-е изд. 2002) читаем:
«...очертим (по необходимости бегло) круг тех особенных сведений, которыми, благодаря описаниям западных авторов XI–XII столетий, наука располагает о языческой религии славянских племенных союзов лютичей, или велетов, ободритов и стодоран, населявших указанный ареал. Все эти сведения, по сути дела, так или иначе касаются лишь одной, хотя и очень существенной стороны дела, а именно храма и жречества. Кроме того, значительно более широким и специфическим оказывается сам спектр имен языческих божеств.
В первую очередь следует упомянуть подробные описания двух больших святилищ — главных храмов племенного союза лютичей в Ретре. Вот как описывает храм Сварожича, главного божества велетов, в Ретре знаменитый саксонский хронист начала XI в. мерзебургский епископ Титмар: „В области редарей (одно из племен лютичского союза. — А.Н.) находится треугольная крепость с тремя воротами по имени Радегощь, со всех сторон окруженная большим лесом, который местные жители почитают священным. Двое ворот открыты для всеобщего доступа, восточные же, самые маленькие, ворота выходят на тропинку, которая ведет к близлежащему неприютного вида озеру. В крепости располагается только искусно построенное деревянное святилище, покоящееся на фундаменте из рогов различных зверей. Снаружи стены его, насколько достигает взор, украшены различными прекрасно вырезанными изображениями богов и богинь. Внутри стоят рукотворные боги, у каждого вырезано имя; они страшны на вид и одеты в шлемы и брони. Главный зовется Сварожич, и все язычники особенно почитают его. Кроме того, их боевые значки могут выноситься оттуда только в случае войны и лишь пешими воинами. Для тщательного присмотра за этим святилищем туземцы назначают специальных служителей. Когда народ собирается там для жертвоприношений идолам или для усмирения их (богов. — А.Н.) гнева, служители имеют право сидеть, тогда как прочие остаются стоять. Служители тихо перешептываются друг с другом и в трепете роют землю, а в ямки бросают жребии, желая узнать исход какого-либо сомнительного дела“ (следует пространное описание гадания с помощью священного белого коня и т.п.).
Еще более пространное и детальное описание храма Святовита (или, в лехитской огласовке, Свентовита), главного бога руян, а после упадка Ретры во второй половине XI в. — вероятно, и всех прибалтийских славян, оставил работавший в конце XII в. датский хронист Саксон Грамматик. „Середину града (Арконы. — А.Н.) занимала площадь, на которой можно было видеть построенное из дерева искуснейшим образом святилище, почитавшееся не только из-за великолепия обрядов, но и вследствие могущества расположенного в нем идола. Наружные стены здания на всем протяжении были украшены тонкой резьбой и содержали всевозможные живописные изображения, грубые и безыскусные. Для входа были открыты одни-единственные двери. Сам же храм замыкался двумя рядами ограды, из которых внешняя, вплотную примыкающая к стенам, была покрыта пурпурной кровлей, а внутренняя, опиравшаяся на четыре столба, вместо стен имела роскошные завесы и соединялась с внешней только благодаря кровле и немногочисленным потолочным перекрытиям. В храме удивленному взору представал громадный идол, превышавший размерами всякий образ человеческого тела, с четырьмя головами на стольких же шеях, из них две были обращены лицом к груди, и столько же — к спине. Далее, из расположенных как спереди, так и сзади [голов] одна смотрела направо, а другая — налево; они были изображены с бритыми бородами и подстриженными волосами — вероятно, искусство художника подражало прическе руян. В правой руке он держал рог, тщательно выделанный из различного рода металлов, который сведущий в обрядах жрец ежегодно имел обыкновение наполнять чистым вином, гадая по свойствам жидкости об урожае будущего года. Левую он упирал в бок наподобие лука. Плащ его был изображен спускавшимся до голеней, которые были изготовлены из разных сортов дерева и так искусно соединены с коленями, что место соединения можно было различить только при самом внимательном взгляде. Ступни касались земли, а их опоры были скрыты под землей. Неподалеку можно было увидеть повозку и носилки идола, равно как и множество атрибутов божества. Наиболее удивительным из них был внушительной величины меч, ножны и рукоять которого наряду с великолепной резьбой снаружи украшала блестящая серебряная отделка“. У руян, согласно Саксону (который черпал свою информацию от участников разорения Рюгена датчанами в 1168 г.), были похожие храмы, посвященные также и другим, более локальным, божествам. Так, на юге острова располагалось такое святилище бога Руевита (Rugiaevitus), представленного семиглавым идолом; на его поясе висело семь мечей, а восьмой он держал в руке; кроме Руевита, здесь поклонялись также Поревиту и Поренуту (Porevitus, Porenutius). В 1128 г. подобные сооружения видел в одном из городов лютичей в верховьях реки Пене известный немецкий миссионер, бамбергский епископ Оттон; там были „богато и с удивительным искусством украшенные храмы, которые жители того города выстроили за триста талантов“. Имеется еще ряд аналогичных указаний на языческие храмы в других местах — например, в честь Триглава у племени гаволян (близ современного Бранденбурга) в первой половине XII в.
Во многих такого рода рассказах подчеркивается существование при храмах авторитетного и всеми почитаемого жречества, роль которого усугублялась тем, что в святилищах хранилась общественная казна племени. По свидетельству писавшего в 1159 г. Херборда, одного из биографов уже упомянутого Оттона Бамбергского, поморяне в один из четырех храмов Щецина, „следуя древнему обычаю предков, сносили по закону десятины добро и оружие, захваченное у врагов, равно как вообще всю добычу, взятую в сражениях — морских или на суше. Там же они хранили золотые и серебряные кубки, которые использовались для гаданий и для питья во время пиров их знатью и повелителями — и в дни таких торжеств их выносили, будто из ризницы“. Здесь характерна ясно выступающая культовая роль языческих общественных пиршеств. Примерно то же самое читаем в уже цитировавшейся „Славянской хронике“ Хельмольда о святилище Святовита на Рюгене в 60-е гг. XII в., которое хронист называет главным у славян из-за „особого культа“ („specialis cultus“), отправляемого там: „Жрец пользуется у них (руян. — А.Н.) бóльшим почетом, чем князь. Они посылают войско туда, куда указывает жребий. Если они побеждают, то золото и серебро складывают в казну своего бога, а остальное делят между собой“. По всей вероятности, жрецы имели право созывать племенные сходки с участием князя, как о том можно судить, например, по эпизоду, когда жрец Святовита собирает такую сходку, узнав о намерении приезжего христианского священника организовать богослужение для христианских же купцов. Жрецы не только отправляли религиозные функции, но и вели дипломатические переговоры; так, во время похода ободритского князя Генриха на руян (вероятно, в 1123/4 г.) именно жрец Святовита выступает в качестве посла руян на мирных переговорах с Генрихом. Со всех славянских земель в храм Святовита поступали „установленные взносы на богослужение“ („statutae sacrificiorum impensae“); эти „взносы“, которые в другом месте Хельмольд прямо именует „данью“ (tributa), носили ежегодный характер. Непременную подать (lеgitima) в святилище платили также и заезжие купцы, в том числе и христиане. Есть даже топонимические и археологические признаки существования прихрамовых земельных угодий и хозяйств — например, преимущественное возделывание овса в окрестностях арконского храма (для содержания священных коней).
Итак, перед нами предстает картина весьма дифференцированного языческого культа, с развитым храмостроительством, с обособившимся слоем чрезвычайно влиятельного (как политико-идеологически, так и экономически) жречества. Естественно даже задаться вопросом, не имело ли такое загадочное в своей необычности явление, как упразднение в X–XI вв. института княжеской власти у лютичей в пользу народоправства, одной из своих причин ту конкуренцию, которую составило князьям возвысившееся со временем жречество? При многообразии племенных божеств (по словам Титмара Мерзебургского, на рубеже X–XI вв. каждое из племен лютичского союза „имело свой храм и своего почитавшегося язычниками идола“) налицо далеко зашедшее выделение общих главных культовых центров — Ретры и Арконы. Это, конечно же, не могло быть наследием более древней эпохи, являясь, напротив, результатом эволюции. К такому же выводу нетрудно прийти и на основе ономастических наблюдений. Почитавшийся в Ретре Сварожич имел другое имя — Радегост (Radigast, Redigast), этимологически явно связанное с названием племени редарей, на территории которых находилось святилище. Следовательно, мы имеем дело с культом древнего общеславянского солярного божества Сварожича, который (культ) сначала под „племенным“ именем Радегоста модифицировался в племенной культ редарей, а затем в силу обстоятельств (центрального места редарей в лютичском союзе) эволюционировал в надплеменной культ лютичей, хотя и сохранил в самóм названии след своего племенного происхождения. И по форме основная масса имен эльбо-одерских божеств, несомненно, вторичного происхождения: они либо калькируют распространенные антропонимические модели (Святовит, Яровит, Руевит, Поревит, Редигост и т.п.), либо являются метафорическими определениями (Триглав). Результатом эволюции была, очевидно, и неоднократно подчеркиваемая источниками многоликость изображений славянских божеств, которая скорее всего выражала развившуюся со временем синкретичность функций, объединившую в себе более „узко специализированных“ древних богов; вряд ли такому предположению может противоречить наличие многоглавых изображений божеств у других, более древних народов — например, у кельтов или римлян: здесь, скорее всего, уместно видеть естественное типологическое сходство.
Все сказанное подводит ко второму ответу на поставленный выше вопрос: данные о развитом язычестве эльбо-одерских славян нельзя без принципиальных оговорок распространять на славянство в целом, так как оно явилось итогом специфической эволюции в особых исторических условиях. О том, что это были за условия, скажем в заключение. Сейчас же обратимся к данным археологии, которые ярко подтверждают сделанные наблюдения.
В самом деле, бесспорные остатки или предполагаемые следы святилищ-храмов, подобных тем, что описаны Титмаром Мерзебургским, Саксоном Грамматиком, Хельмольдом и другими авторами и что столь явно выступают специфическим отличием лютичско-ободритского региона в письменной традиции, археологически обнаруживаются только на территории племенного союза лютичей, т.е. между нижним Одером и морским побережьем, по обоим берегам реки Пеене; это подтверждает сделанное еще Т. Пальмом на основании письменных источников заключение, согласно которому языческое храмостроительство у славян ограничивалось прибалтийскими землями. Наиболее выразительны раскопки датируемого по остаткам керамики IX–X вв., а по данным дендрохронологии — третьей четвертью X в. языческого святилища в Грос-Радене, на лютичско-ободритской границе, где была вскрыта бревенчатая столбовая постройка размером 11×7 м, стены которой были украшены резными символическими антропоморфными изображениями; внутри был найден хорошо сохранившийся тонко орнаментированный глиняный сосуд, вероятно предназначавшийся для ритуального употребления; по всему периметру храм был обнесен оградой. Реконструируемый на основе этих данных облик святилища живо напоминает описание арконского храма у Саксона Грамматика. Аналогичные, хотя и значительно менее ярко выраженные археологические древности обнаружены в Фельдберге, в самом центре племенного ареала лютичей: остатки деревянного храма размером примерно 10×5 м, которые по керамике датируются VII–IX, а по данным радиоуглеродного анализа — IX–X вв.
Уже на расположенных южнее, по Средней Эльбе, землях полабских сорбов никаких признаков языческого храмостроительства не зафиксировано. То же самое можно сказать о территориях Чехии и Польши, а также о южно- и восточнославянском ареале. Для них характерен совсем иной, явно более архаичный тип языческого святилища — открытые площадки овальной формы, иногда с каменной вымосткой, со следами подножия идола в центре; изредка прослеживаются столбовые ямы для легкого навеса. Типичным признаком таких святилищ являются неглубокие ямки с остатками сожжений — прямые аналогии тем гадательным лункам, которые „в трепете“ вырывали жрецы лютичей, согласно описанию Титмара (еще одно наглядное доказательство тому, что сложные храмовые обряды лютичей и руян были результатом исторического развития). Такие святилища были изучены И.П. Русановой и Б.А. Тимощуком на примере находящихся в верховьях Днестра, в местах, близких к месту находки Збручского идола.
Итак, наблюдается многозначительное полное совпадение письменных и археологических свидетельств об ареале распространения языческих храмов у славян. Оно, конечно же, требует объяснения. Немецкий археолог И. Херрманн выдвинул гипотезу, согласно которой традиции языческого храмостроительства были принесены велетами из мест их предыдущего обитания в Прикарпатье, где велеты заимствовали их у остатков тамошнего кельтского населения, у которого подобная храмовая архитектура была, как известно, достаточно развита. Вряд ли такую гипотезу можно признать убедительной; ее искусственность разве что лишний раз свидетельствует о таинственности самого феномена. Дело даже не в том, что заселение славянами эльбо-одерского междуречья относится уже к концу VI–VII в., тогда как отдельные археологические остатки велетских храмов лишь с большой натяжкой можно датировать ранее IX в. (по письменным источникам, как уже говорилось, они фиксируются и того позднее, с начала XI в.). Куда важнее, что славяно-кельтские контакты, якобы обеспечившие заимствование кельтских храмостроительных традиций, должны были бы относиться к концу I тысячелетия до н.э.; иными словами, пришлось бы допустить, будто познакомившиеся с кельтскими храмами предки велетов почти тысячу лет хранили воспоминание о них, чтобы затем „в новом окружении и в особых исторических условиях они (храмы. — А.Н.) испытали еще один расцвет“. Думается, что пока не будут обнаружены недвусмысленные следы более ранних, чем конец I тысячелетия н.э., культовых построек славян, причем именно в Северном Прикарпатье, предполагаемой зоне активного славяно-кельтского взаимодействия, гипотеза И. Херрманна никоим образом не может быть принята.
При нынешнем состоянии знаний остается предположить одно — ускоренная эволюция языческого культа у лютичей и соседних с ними племенных союзов ободритов и стодоран имела место именно в IХ–ХII вв. Уже сами эти хронологические рамки неизбежно наводят на мысль, что она, эта эволюция, стала результатом постоянной конфронтации полабских славян с немецкой военной угрозой. В этой многовековой борьбе религиозный фактор подчеркнуто использовался обеими сторонами как политический инструмент. Христианство, несомое на конце меча внешним врагом, неизбежно превращало язычество из комплекса этнически окрашенных верований в национальную религию, которая явно двигалась по пути консолидации культа. Именно конфронтация с немецкой церковью, которая для полабских славян была церковью завоевателей, придавала их языческому культу порой черты исключительной свирепости — вплоть до жертвоприношений христиан, лучше — священников. Восстание полабских славян 983 г. руководилось, похоже, из Ретры, так же как и заговор против пронемецки настроенного христианского князя ободритов Готшалька, убитого язычниками в 1066 г.: пленные христиане, захваченные в ходе восстания, разразившегося сразу после убийства, среди которых был и мекленбургский епископ Иоанн, были доставлены для триумфа именно в Ретру, где голова Иоанна была принесена в жертву Радегосту.
Показательно, что из западнославянских народов, непосредственно соседствовавших с Германской империей, этнически выжили именно те, которые уже в IX–X вв. приняли христианство и вошли в имперскую политико-юридическую систему (лужицки
