Антрополог Наталья Конрадова ездила к уральским мари и выпивала с их покойниками: деревенские мертвецы остаются деятельными членами семьи и после смерти. Но это не просто языческая экзотика, просто мари помнят то, что мы забыли всего пару поколений назад — но скорее всего очень скоро вспомним.
«Моя соседка умерла, и приснилась мне во сне, — рассказала нам одна уральская марийка, — Я, говорит, дома шагу не могу ступить, у меня по дому проволока. Проволока обыкновенная. Я думаю: «Господи, почему это мне приснилось?» Звоню ее дочери, а та говорит: «А знаешь, наверное, почему? Цветов мы понатыкали поверх могилы, а они же из проволоки!» Они убрали цветы и потом ее снова во сне видели, в красивом платье»
С тех пор, как психоанализ объяснил сны нашими репрессированными желаниями и страхами, их не принято пересказывать чужим. У марийцев, живущих на Урале, отношение ко снам устроено иначе: это важный канал коммуникации с мертвыми. После смерти человек не уходит в небытие, а находятся в состоянии, похожем на полужизнь. Его нельзя встретить в реальности, но можно увидеть во сне — до тех пор, пока о нем помнят. От покойников можно получить важную информацию с того света, например, предупреждение о грядущих неприятностях, болезнях и смертях. Хотя гораздо чаще они приходят, чтобы чего-нибудь попросить или пожаловаться.
Когда-то сон и смерть были такими же многозначительными и в других традициях, а не только у марийцев. Но в 16 веке Иван Грозный взял Казань и подчинил себе все живущие на территории ханства народы. Часть марийцев спасалось от насильственной христианизации и от русской армии и бежала с Волги на восток, на Урал. Благодаря бегству их традиционная культура неплохо сохранилась.
На дворе 21 век, позади несколько волн миграции, колонизации и глобализации, а в марийских деревнях по-прежнему видят вещие сны и передают покойникам еду на тот свет.
Что бы ни думал современный городской человек о загробном мире, как бы ни стремился избежать его, он вряд ли достигнет той же гармонии со смертью, какую хранит деревенская культура. Оправившись от шока при виде экзотических ритуалов кормления покойников и историй о встречах с ними, он начнет завидовать деревенским. Они-то хорошо помнят, что когда-нибудь умрут. И точно знают, что их ждет после смерти.
Больше всего марийские представления о мире мертвых похожи на то, что описывал американский фантаст Филип Дик в романе «Убик». «Варварство, — говорит его персонаж Герберт, — Похороны — это каменный век». Герберт управляет Мораториумом Возлюбленных Собратьев. Его бизнес — хранить тела тех, кто уже умер, но некоторое время продолжает свою «полужизнь» и может выходить на связь с живыми. В мире «Убика» разным людям отмерены разные сроки полужизни, после чего наступает «окончательное перерождение». И если родственники готовы выложить крупную сумму за возможность продолжать в это время общение с умершими, они заказывают услуги Мораториума.
Филип Дик создал одно из самых сильных описаний смерти для человека городской культуры — как она выглядит изнутри, с того света, и какими зыбкими могут оказаться границы между мирами. Он искал если не вечности, то утешения, которого рано или поздно ищет любой городской человек. И при этом удивительно точно воссоздал то отношение к смерти, какое до сих пор можно обнаружить в традиционной деревенской культуре. Особенно, если забраться подальше от властей, производств и культурных центров.
Сходство марийских снов с научной фантастикой 1960-х не так уж и случайно. В это время новое поколение американцев осознало, что рациональная западная культура больше не отвечает на вопросы о смысле смерти. В поисках ответов Калифорния и вслед за ней вся Америка заболела темой расширения сознания — будь то ЛСД, эзотерика, йога, освоение космоса или компьютерные сети. И стала интенсивно исследовать опыт других культур, не потерявших связь с традицией, а значит, и с мертвыми. Тех, которые еще полвека назад называли варварскими. Поэтому, в частности, связь с умершими в Мораториуме поддерживается при помощи симбиоза технологий — не только электроники, но и телепатии, перспективы которых виделись одинаково радужными в конце 1960-х.
***
Во время похорон марийцы стараются класть покойнику с собой все самое необходимое, без чего не обойтись на том свете. Есть вещи, которые они кладут, потому что так было принято испокон веков — например, три нитки разных цветов, чтобы качаться на качелях, три палки, чтобы отгонять змей и других животных, полотенце, мешочек с деньгами («чтобы взаймы не просила ни у кого, без денег-то куда?»), иногда бутылку водки, чтобы передать своим родным, умершим раньше. А есть личные предметы, любимые, которыми человек все время пользуется при жизни. Одной покойнице, например, не хватало расчески и бигудей, так что родственникам пришлось относить их на могилу. Разумеется, речь шла не вообще о бигудях, а именно о тех, которыми она пользовалась. Потому что ничего нового, купленного в магазине, на тот свет передавать нельзя — покойник не сможет пользоваться этими вещами. «В новых вещах нельзя хоронить, — объясняли нам, — а если все-таки у человека нет старой одежды, то мы режем новую. Купили ему, например, брюки и ножницами порезали, чтобы он в новой одежде не умер. А если похоронить в новой одежде, человек не может ее носить, она до него не доходит. Сколько раз во сне людям снилось: «Галоши не мои, я босиком хожу»».
Правила проводов на тот свет довольно строгие, хотя и не сложные. Важно собрать все необходимое, чтобы потом не пришлось передавать снова, сделать в гробу окошко, чтобы покойник не жаловался, а также правильно себя вести. Например, ни во время похорон, ни сразу после нельзя плакать, потому что тогда «они шибко тревожно на том свете ходят». Так одна женщина жаловалась во сне своей соседке, что лежит в воде, потому что живые слишком много плачут по ней. А другой покойник, наоборот, никогда не снится своей вдове, потому что ее слеза попала на его гроб во время похорон. Нельзя плакать — связь нарушится.
Но самое главное в отношениях марийцев с их мертвыми — это еда. Поминать их — значит кормить. И большая часть жалоб, которые они сообщают, приходя во снах, касается их голода. А если покойник на том свете ходит голодный, это не только негуманно по отношению к ним, но может и грозить мелкими неприятностями. Один покойник все время требует еды — заказал вдове семь лепешек, потом квашеную капусту, потом грибы.
«Чего захочет, то и приношу ему, — рассказывала она нам, — Если не кормишь, снятся же!»
Помимо снов, когда покойников кормят по требованию, есть специальные дни в году, когда все деревенские поминает своих мертвых. Во-первых, это четверг на «марийской пасхе», весной, когда покойники покидают кладбище, чтобы погостить у себя дома. По-марийски этот праздник называется «кугече» и почти не имеет отношения к христианской Пасхе, хотя и приходится на ту же неделю. Покойников, даже самых родных, нельзя пускать туда, где живут живые, поэтому ночью на четверг, перед самым рассветом, их кормят в доме, но за пределами матицы, потолочной балки, отделяющей жилую горницу от хозяйственных построек. Лучше всего кормить покойников в сенях. Зажигают свечи, часто самодельные, крошат еду, льют водку и приговаривают «это тебе, Петя» — иначе угощение не дойдет до адресата. Покойники часто проявляют себя — если свечка или зажженная сигарета весело трещат, значит ему нравится. «Сколько покойников, например, у бабушки в семье, у нас в роду было — вот столько свеч ставили в золу. И вот начинает она угощать. Рано начинает. Печь топит, оладьи, яички крашеные. Свечки ставит и зажигает, называет по имени и говорит: «Ой, до того сын Миша обрадовался — прямо горит». Потом провожали».
Еду потом скармливают домашним животным: если покойник поел, то живым уже не стоит.
Так они гуляют до начала июня, когда наступает Семик — родительский день. На Семик покойников провожают на кладбище, где снова кормят на прощание и просят не возвращаться до следующей пасхи. «После Пасхи до Семыка, как говорится, дух покойников на свободе».
Семик — это уже что-то знакомое. Это бывает не только у марийцев, но и в русских деревнях. И когда-то было повсеместно, у славян и финно-угров, но традиция закономерно уходит, уже почти ушла. Сегодня многие горожане все еще ездят на кладбище на Пасху и в родительскую субботу перед Троицей. Иногда даже кладут на могилу яйцо, кусок хлеба, ставят стопку водки. Так принято, так делали бабушки, и они бы хотели, чтобы им тоже так делали. То есть приносили поесть, кормили бы. О чем горожане, конечно, вряд ли думают.
В традиции — как она была описана в начале 20 века этнографом Дмитрием Зелениным — Семик предназначался не всем покойникам, а только умершим не своей смертью, раньше срока. Такие покойники доживали свою «полужизнь» между мирами и были особо опасными — могли приносить засуху, наводнение, падеж скота и болезни. Поэтому за ними нужно было по-особому ухаживать — кормить в особые дни, хоронить не на общих кладбищах, а, например, на перекрестках дорог, чтобы каждый проезжающий мог бросить лишний камень или ветку на могилу. Иначе они выбирались из земли и приходили в деревню. Сегодня даже в марийских деревнях на Урале, где традиция сохранилась лучше всего, умерших не своей смертью почти не отличают от обычных покойников, и на Семик кормят всех родных. Обязательно приговаривая, чтобы уходили и не беспокоили.
***
Границы между этим миром и иным у марийцев все же есть. Не так просто их пересечь, а если это происходит, значит, случилось что-то важное. Не нужно лишний раз ходить на кладбище — оно открывается только в дни похорон и на Семик. А самое главное, что покойники, будь они самыми любимыми и родными, перестают быть самими собой — теряют свойства человеческой личности и становятся агентами того света. Похожим образом выступают умершие персонажи Филипа Дика — с той только разницей, что они выходят на связь только по вызову живых и никак больше не проявляют себя в их мире. «Мы — те, которые здесь — все больше и больше проникаем друг в друга, — Описывает героиня «Убика» переход от полужизни к перерождению, то есть окончательной смерти, — Все больше моих снов вовсе не обо мне... я бываю в местах, которых никогда в жизни не видела, и совершаю не свои поступки...»
Вся деревенская жизнь пронизана ритуалами защиты этого мира от мира мертвых. Во время похорон, «пасхи» и Семика покойного убеждают уйти обратно, не мешать живым, ни в коем случае им не помогать. ««Скотину смотреть не помогайте, сами смотрим!» Потому что они помогают уже по-своему, получается. Наоборот помогают», — так нам это объясняли деревенские. Уходя с кладбища во время похорон, принято сжигать лишнюю одежду умершего и перешагивать через дым, чтобы покойник остался на месте, а не побежал за ними обратно в деревню. Выходя за ворота кладбища, нужно покорить местных духов, чтобы они хорошо выполняли свои охранные функции.
Разумеется, речь идет не о зомби и прочих оживающих мертвецах из кино. Марийского покойника никто в реальности не видит, но его присутствие можно обнаружить по некоторым признакам. Если не дать ему вовремя попариться в бане, он опрокинет тазик. Если не покормить в пасху или Семик, то он, невидимый, придет в дом и тогда начнут плакать маленькие дети. Все, что происходит в этом мире, особенно неприятности, имеет свои причины в мире ином.
Чтобы избежать этих неприятностей, нужно вовремя кормить покойников и выполнять их просьбы.
И все это касается только деревенских. Деревня — это не просто улицы с домами, магазин, школа или клуб. Это специальное пространство, внутри которого работают свои законы и правила. Въезжая в деревню или выезжая из нее, стоит попросить духов о защите.
Приходя на кладбище, покормить его хозяина и пару подчиненных ему духов. Переходя через речку, лучше молчать. В определенные дни пасхи нельзя убирать в доме, в другие — обязательно идти в баню. Правил этих довольно много, но действуют они только в границах деревни. С духами вообще все время разговаривают, за что марийцев часто считают колдунами. Неважно, какими словами произносить просьбу: для мелкой бытовой магии нет специальных заклинаний. «Язычные мы, языком молимся», — сказала нам одна марийка, объясняя, что готовых текстов мы не найдем.
Марийцы, переехавшие в город, могут приезжать на Семик на деревенское кладбище, где похоронены их родные. Но покойники никогда не будут их преследовать в городе — их возможности ограничены деревней, в которой они умерли и похоронены. Они носят на том свете только то, что носили при жизни, и посещают только те места, где бывали до смерти. Они могут присниться и горожанину, но вряд ли придут к нему в квартиру, чтобы бросать тазики или пугать детей. Связь их тела и их призрака очень прочная, прямо как у Филипа Дика — разговор с умершим возможен только на территории Мораториума, где лежит его замороженное тело.
Никто, на самом деле, не знает, что происходит на том свете. Приходящие во снах покойники об этом не рассказывают, да расспрашивать их не принято. Старшие марийцы иногда обещают присниться родственникам после своей смерти и рассказать, но никогда не выполняют своих обещаний. Бывают случаи, когда удается заглянуть по ту сторону. Нам такие истории встретились дважды. Одна произошла с женщиной, которая впала в кому на две недели и попала на тот свет. Там она общалась с мертвыми, которые категорически запретили ей пересказывать их разговоры после возвращения к живым. Единственное, что они попросили передать — что нельзя хоронить в красном платье. «Ткань с белой и черной ниткой, которую выткали — вот только в эти платья покойных можно одевать. А красное нельзя, потому что они потом перед огнем будут стоять. Гореть будут». Так рассказывала женщина после того, как вышла из комы. Но с тех пор она тоже умерла, и нам эта история досталась в пересказе ее соседки. Другой случай был у мужчины, который собирался покончить с собой. И тоже была пересказана человеком, который снял с него веревку и тем самым спас: «Пришел, говорит, к воротам, а ему там раскидали иголки. Если, говорят, ты за определенное время успеешь собрать, мы тебя отпустим. А там другой покойник, Василий-то, помог, говорит, собрать. И он успел. Пока я его снял с петли, обратно привел в чувство, вот ему это, говорит, привиделось».
***
Узнавая подобные истории, мы сначала поражались их экзотичности. В наших экспедициях мы с каждым разом выкапывали все новые подробности загробной жизни, все новые сны и истории о покойниках, которые всегда где-то рядом с живыми — только позови. Нам казалось, что мы открыли мир, в котором наяву происходит все то, что мы читали в самых фантастических и страшных сказках. Не будучи марийцами, мы боролись со страхом не заговорами, а шутками, но всякий раз на обратном пути, выезжая на трассу, чувствовали облегчение — сюда действие марийского того света не распространяется. Так ведут себя городские жители, решив побольше узнать о жизни и смерти в деревне. Потому что они сами, если и навещают родных на кладбищах и в крематориях, то просто приносят туда цветы.
Но вообще-то поведение уцелевших деревенских исторически скорее норма, чем экзотика. И цветы на кладбище — это тоже жертвоприношение умершим предкам, остатки старых культов, когда покойника нужно было регулярно кормить и в целом сохранять с ним хорошие отношения. Модернизация смерти началась относительно недавно, и пока еще мы тоже занавешиваем зеркала, чтобы покойники не проникли в мир живых, и видим наших умерших родственников во снах. Хотя и не спешим рассказывать об этом соседям, с которыми часто не знакомы. Разница только в том, что марийцы не забыли смысла этих действий, потому что веками оберегали свою культуру и религию от чужих.
Городская мобильность и анонимность вряд ли позволит когда-нибудь вернуться к старым культам в полной мере. И пока все идет к тому, что мы предпочтем вариант Филипа Дика, где новые технологии побеждают старую магию. В этом смысле мемориальные странички в фейсбуке — это первые послания из будущего Мораториума.
Экспедиции были проведены на грант фонда «Хамовники».
