Если группе современных условно-православно верующих взрослых людей раздать бумагу, карандаши и попросить изобразить Бога так, как они его себе видят и представляют, то для многих это творческое задание становится затруднительным. Для художественной выразительности просто не хватает фантазии.
Наблюдал некогда такой эксперимент. Рисуют образ, навязанный массовой культурой — бородатого старика в «ночнушке», православный крест, здание церкви, вид на Землю из космоса, Библию, человека, отдалённо похожего на Христа, икону. Самое оригинальное — гигантский знак вопроса на весь лист. Люди, воспитанные и живущие в одних и тех же реалиях, одной веры, одной церкви, общих понятийных правил — не знают, не могут представить как выглядит некто, кого они обезличенно величают Богом.
А ведь у людей древности это никаких затруднений не вызывало. Рисовали, лепили скульптуры, вырезали из дерева, кости, камня и других подручных материалов. И замечу, что очень персонифицированно, атрибутивно, согласно идеям мифа или сказания о данном божестве. Если проще, то божество воспринималось как личность, с определённой внешностью, чертами характера, пониманием и отображением, возложенных на него функций в природе и обществе. Любой язычник в любой части света и тысячу лет назад и сейчас легко изобразит своих богов и объяснит почему именно так, а не иначе. Спроси австралийского аборигена, эскимоса, индейца Амазонии об их боге (богах) — получишь подробный рассказ о его внешности, характере, привычках, пристрастиях, что любит, что нет.
Нет, дело не в «талантливом» язычестве или «бездарном» христианстве. Дело в том, что для современного человека разные области знаний существуют отдельно друг от друга. Наука, религия, культура, искусство отстоят друг от друга достаточно далеко и подразделяются на множество внутренних течений. Более того, зачастую многие из этих видов знаний отвергают или игнорируют прочие. Мифологическому же сознанию прошлого был присущ синкретизм — сочетание разнородных начал в общую систему, объединение воедино всех знаний, которыми обладает человек. Логическое и эмоциональное сливались, одушевляя весь мир и объясняя всё существующее на свете, всё происходящее на глазах и протекающее через жизнь людей. Прям начиная от того, кем и зачем сотворён мир, заканчивая тем, почему утром важно встать с той ноги.
Мифология была способом смотреть на мир, а мифологическое сознание органично вмещало в себя абсолютно всё — основы религий, ритуально-магические практики, различные формы искусства, ремёсел, формы и навыки социального общения, даже знания, которые мы сейчас отнесли бы к научным. Всё это являлось коллективным опытом и передавалось последующим поколениям в виде мифологии. Именно мифы создавали и поддерживали принятые в коллективе этические ценности и нормы поведения. Всё это принималось просто так, не требуя обдумывания, критического восприятия, отсева лишнего и дальнейшего выбора в пользу «за» или «против». Это даже нельзя уложить в рамки и представления современного принятия «на веру». В одном моменте бытия создавалась непрерывность течения времени, диктуя какое поведение будет уместным и правильным. По сути, миф является законом там, где ещё не существует государственных, юридических и правовых норм.
Категории мифа легко допускали мысленное объединение объекта с толкованием развивающего его слова. Словесного сравнения совершенно различных предметов и явлений по их внешним качествам было вполне достаточно для их смыслового сближения. В синкретичном сознании, где всё происходит из всего и во всё перетекает, вполне достаточно внешнего сходства, чтобы считать его тождеством. Например, нож — это клык, звёзды могут стать глазами ночи, солнце — катящимся колесом, молния — стрелой, вершина горы, покрытая облаками — домом богов и т.д. Причинно-следственные связи подменяются прецедентом, отображая тождественность возникновения (генезиса) и сущности предмета или явления. Таким образом, основным назначением мифа было создание вечной вневременной модели, примера, в соответствии с которым человек должен строить свою жизнь. И до тех пор, пока соблюдается установленный порядок вещей, пока его соблюдает и продолжает ритуал, миропорядок будет стабилен и понятен.
Времена изменились, цивилизованное человечество основательно сменило вектора своего мышления. Однако, миф как первооснова сослужил великую службу в становлении человеческого сознания в целом. Он пустил в человека глубокие корни, заложив сам фундамент человеческого. Ведь нечто схожее с мировосприятием далёких предков мы теперь называем красивым словом «символизм». Когда некий предмет или явление, не теряя своей сущности и предназначения, может получать значение другого, совсем не похожего предмета или явления. Проще говоря, одно по-прежнему легко заменяет другое как символ. Это та часть нас, присущая именно мифологическому мышлению, от которой нам никуда не деться и не отказаться. Символизм наполнил всё то нелинейно-рациональное в нашей жизни, что вызывает искренние и очень глубокие эмоциональные переживания — литературу, музыку, художественное и изобразительное искусства. Проходят тысячелетия, а нам символично до сих пор понятно, что огонь способен «съесть» дерево, небо — «плакать» дождём и «гневаться» громом, что солнце «катится» за горизонт и т.д. Мы по-прежнему определяем эти поэтичные сравнения как «красиво». Удивительно, что при всех наших научных знаниях, мы даже в быту не констатируем явления как физические действия и химические реакции.
Не так уж мало сохранилось в нашем сознании от древнего восприятия мира как мифа. И всё сохранившееся, выражаемое эмоциями, лежит за пределами строгого логоса.
Допускаю и ошибочность выводов, но похоже, что сама возможность абстрактного мышления, понимание иносказательного — это и есть трансформировавшееся наследие мышления мифологического. Всё, что является якобы из небытия и веками вдохновляет людей слова, искусства, творчества, ремёсла несёт в себе неизгладимый отпечаток древнего символического тождества. Мы всё ещё способны понимать и воспринимать абстрактность и метафоричность синкретичного мира. Нам по-прежнему нравятся образные, полные смысловой иносказательности литературные тексты, богатство речи, нас удивляет и притягивает экспрессия картин, скульптур, воплощающих нечто вечное и неделимое. Наш дух все ещё захватывают те или иные этнические ритмы, нам нравится нечто понятийно-непрямолинейное, воплощенное в необычных новых формах.
Вот на этой ноте, распознав» в нас теперешних наследие древнего мифологического мышления, можно было бы порадоваться и поставить жирную точку. Но нет, синкретичной картины мира нам себе не вернуть. Поделив мир на категории знаний, человек смог более пристально рассмотреть каждую из категорий и отобрать наиболее приемлемые. Взрастив некоторые из них, он уже не способен воссоединить их с некогда отвергнутыми и оставленными без внимания. Как только синкретизм восприятия знаний даёт о себе знать, раздел, отвечающий за логос, делит его на разные реальности и миропонимания, безжалостно выдавливая мифологическое. Нам достались своего рода сильные анахронизмы в виде проецирования своего образа мышления (априори искажённого) на Время Мифов.
Да, новоязычество по-прежнему исполнено символизма, возможно, даже в излишне гипертрофированной форме. Мы можем нарисовать, описать, объяснить и обосновать своих богов. Это даёт повод думать о себе лучше, заостряя один из анахронизмов, но мы уже никогда не скажем об этом так, как это сделали бы люди Времени Мифов.
Нам доступно заглядывать из каждого из разрозненных разделов знаний в ту общую синкретичную картину. Периодически в каждом из этих разделов знаний мы отыскиваем с ней параллели, подтверждая наличие или отсутствие её части в данном разделе. На этих хлипких основаниях и строится уверенность новоязычества, что «вот у нас да, традиционное язычество, а вон у тех нет». Просто те зашли, например, не из науки, а из творчества. И безусловно любой новаторский подход может быть подвергнут критике под предлогом, что «это может привести к долбославию». Но ведь и наукой новоязычество уже давно и по большей части безуспешно ищет поводы и способы отмежеваться от долбославия. А это уже другая крайность — оборонительно-тупиковая позиция, с неспособностью уже оставить долбославам долбославное и необходимостью постояно доказывать, что «это всё другое».
В этом вся суть новоязыческие споров. Мы тупо заходим на эту территорию синкретичного мира с разных краёв, а встретившись начинаем рассказывать, где были и что видели, что язычество именно такое, «каким именно я его узнал». Никакой общей картины. Скорее это стало чем-то схожим с подростковым «пояснением за шмот» — «какое ты право имеешь носить то, что сейчас на тебе надето, и не подделка ли это!?» Говоря проще, мы сами множим новоязыческие реальности. И в этом не было б ничего плохого, если бы мы по-язычески умели соединять разрозненные знания в общее. Но пока нет. Былой симбиоз духовного, материального и научного, где боги естественны и вполне отчётливо своим существованием объясняют мир, а мир объясняет богов — невозможен. Пока у одних превалирует долбославие, вторые, видя это, не могут никак ослабить научно-рационалистическую линейку, а третьим регулярно приходится постоянно своим и чужим «пояснять за богов». И у всех есть свой здравый, но вырванный из синкретичной картины мифа смысл...
