Желание во что бы то ни стало найти у славян мифологические параллели античным Богам и Богиням не раз играло с «кабинетными мифологами» злую шутку. Не избежал этого даже такой общепризнанный светоч российской науки, как М.В. Ломоносов, в XVIII в. впервые введший в оборот «бога» Чура.
В своей «Древней Российской истории» он писал:
«Древнее многобожїе въ Россїи сходствующее съ Греческимъ и Римскимъ подтверждается еще, сверьхъ письменныхъ извѣстїй, другими примѣчанїями. Что значатъ извѣстныя въ скаскахъ Полканы, изъ человѣка и коня сложенные, какъ Греческихъ центавровъ? не Гиганты ли Вóлоты? не Нимфы ли въ кустахъ и при ручьяхъ сельскою простотою мнимыя русалки? Не соотвѣтствуетъ ли Царь морской Нептуну, чуды его Тритонамъ? Чуръ поставленному на межѣ между пашнями Термину?»
[Ломоносов 1766. С. 100–101]
Вскоре гипотезу М.В. Ломоносова подхватили и поддержали первые российские «мифологи», например, М.И. Попов:
«ЧУР, Славенскїй Богъ межей. Госп[одинъ] Ломоносовъ признаетъ его охранителльным Божествомъ полей и пашенъ, и сравниваетъ его съ Римскимъ Богомъ Терминомъ»
[Попов 1772. С. 208; ср. также: Попов 1768. С. 47]
М.Д. Чулков в «Абевеге русских суеверий» приводил сходное описание:
«Чуръ, Славяне признавали сего бога хранителемъ межей, полей и пашенъ, и оный больше всѣхъ прочихъ боговъ имѣлъ власти надъ чертями»
[Чулков 1786. С. 317; ср. также: Чулков 1782. С. 263]
Г.А. Глинка писал:
«Чуръ. Почитался богомъ межей. Онъ не имѣлъ храмовъ; но былъ божество умственное. Его просили о сохраненїи межей на поляхъ. Въ разсужденїи виду, можетъ быть не представляли ли его камни положенные для опредѣленїя между полями границъ? Слово чуръ и нынѣ употребляется, означая воспященїе [буквально: „обращение вспять“, согласно словарю В.И. Даля, — прим. В.] какого либо дѣйствїя. Сїе слово у колдуновъ таинственное, коимъ они призваннаго чорта опять прогоняютъ. Въ заключенїе скажу, что я не ручаюсъ за свое словопроизведенїе: я намѣкнулъ только мою догадку: а догадка для сего не есть еще самоистинна»
[Глинка 1804. С. 92‒93]
А.С. Кайсаров, вслед за М.В. Ломоносовым, также соотносил Чура с римским Термином/Терминусом:
«ЧУРЪ. Чуръ былъ у Рускихъ то, что Терминусъ (божество границъ) у Римлянъ. Римской богъ, изображаемый сперва четыреугольнымъ камнемъ, въ послѣдствiи времени получилъ однакожъ голову; а нашъ Терминусъ напротивъ того остался навсегда безголовымъ, и Чуръ все остался чурбаномъ, какихъ и нынѣ еще находится множество на поляхъ нашихъ»
[Кайсаров 1810. С. 207; ср. также: Kayssarow 1804. S. 45 (гл. «Czur»); Кайсаров 1807. С. 207]
П.М. Строев в «Кратком обозрении мифологии славян российских» писал:
«Я думаю, что и Чуръ (если только онъ подлинно былъ божествомъ Славянорусскимъ), коего обыкновенно щитаютъ богомъ границъ, межей (Греческимъ Термомъ) былъ также богомъ домашнимъ, хранителемъ жилищь (Пенатомъ), что доказываетъ извѣстное чуранье» [Строев 1815. С. 33‒34]
М.И. Касторский — то ли в шутку, то ли всерьёз, — полагал, что слово «чурбан» происходит от искажённого «Чур пан»:
«Панъ Чуръ, такъ невѣжливо превращенный нами в чур-бана, останавливаетъ на мѣстѣ всякую дѣйствующую нечистую силу»
[Касторский 1841. С. 181]
Гипотезу эту активно поддержал барон Д.О. Шеппинг в своих «Мифах славянского язычества»:
«Панъ Чуръ однимъ своимъ появленiемъ въ какой нибудь домъ изгоняетъ изъ него всѣхъ нечистыхъ духовъ, которые всегда при входѣ въ домъ чурются, чтобъ узнать присутствiе въ немъ или отсутствiе Чура. Вотъ почему при появленiи бѣса или домоваго стòитъ только назвать Чура (зачураться) и призракъ тотчасъ исчезнетъ; какъ хранитель имущества является Панъ Чуръ у многихъ Славянъ богомъ границъ»
[Шеппинг 1849. С. 77].
Впрочем, в «Кратком очерке русской мифологии» автор самого Чура соотносит с «дедушкой домовым»: «духи-покровители семьи и дома: Родъ, Чуръ (Щуръ) и Дѣдушка Домовой, связаны родственными узами съ ихъ живущими потомками и настоящими хозяевами избы. Хозяинъ нерѣдко употребляется въ смыслѣ Домоваго, такъ что дѣйствительный хозяинъ является земнымъ представителемъ покойнаго его прародителя — Дѣда или Щура — пращура» [Шеппинг 1862. С. 24].
Однако уже Н.М. Карамзин справедливо возражал М.И. Ломоносову:
«Чуромъ именовался въ старину рубежъ; но чтобы Славяне обожали въ немъ Термина, о томъ не имѣемъ никакого историческаго свѣдѣнія»
[Карамзин I 1842. Ст. 60 (Примечанiя къ I тому)]
Но если М.В. Ломоносов утверждал «божественность» Чура ненавязчиво и с вопросительной интонацией, многие его последователи, включая некоторых наших современников (особенно — авторов популярной литературы), кажется, отвергли всякие сомнения в том, что Чур — это один из Богов древних славян. Так, например, в опубликованном в 1995 г. сорокатысячным тиражом «Словаре славянской мифологии» под редакцией Е. Грушко и Ю. Медведева читаем: «У наших предков-язычников он [Чур, — прим. В.] был божеством не самого высокого ранга, однако имя его до сих пор повсюду знают и чествуют. Он почитался покровителем и оберегателем границ поземельных владений. На межах своих участков земледельцы насыпали бугры, огораживая их частоколом, и такого бугра никто не смел разрыть из опасения разгневать божество. Порубежная полоса считалась неприкосновенной, никто не мог переступить ее своевольно. В определенные дни глава семейства обходил владения по этой черте, гоня перед собою жертвенных животных, пел гимны и приносил дары божеству; здесь же, на некотором расстоянии друг от друга, ставились крупные камни или древесные стволы, носившие названия термов. В яму, в которой утверждался терм, клали горячие угли, хлебные зерна, караваи, плоды, лили мед и вино. Здесь все было подвластно Чуру, и место, где он главенствовал, а порою и показывался, получало таинственное освящение, и потому за черту родовых владений не дерзали переступить враждебные духи.
Позднее на межах начали ставить изображение самого Чура.
Несмотря на грубость работы и ничтожность того материала, из которого вырубались, они почитались священными и неприкосновенными. На полях, отвоеванных у дремучих лесов и необозримых степей, Чур оберегал границы владений разных хозяев, удерживал дерзких и своевольных нарушителей, останавливал чужую разгулявшуюся соху, тупил расходившийся топор.
Олицетворяли Чура в деревянном изображении, имевшем форму кругляша, короткого обрубочка толщиной в руку. На нем вырезались условные знаки, обозначающие владельцев того или иного участка земли. Такие обрубки сохранили древнее название свое в известных словах, уцелевших до нашего времени: чурбак, чурбан, чурка, чурбашка.
Также Чур охранял человека и все его добро от нечистой силы: как житель проезжих-прохожих дорог, он имел более всех власти над чертями. Поэтому при опасности до сих пор советуют вспомнить этого бога и зачураться, сказав: „Чур меня!“, то есть попросить: „Чур, побереги меня!“ Даже тайны мыслей человека он охраняет. Если кто-то скажет тебе что-то неприятное, зачурай его: „Чур тебе на язык!“ — и злое пожелание не сбудется. Ну а найдешь что-то ценное и не захочешь ни с кем делиться, тут же взмолись: „Чур, мое!“ — и добрый древний божок побережет твою находку только для тебя одного»
[ССМ 1995. С. 327‒329]
Справедливости ради отметим, что данный образ «бога» Чура в основе своей был разработан отнюдь не сомнительными современными мифотворцами, а крупнейшими представителями кабинетной мифологии и науки, каковой она была в XIX в.
Своё — поистине триумфальное — шествие по страницам многочисленных словарей славянской мифологии Чур начал в 1868 г. после выхода в свет второго тома «Поэтических воззрений славян на природу» А.Н. Афанасьева — автора, безусловно, талантливого, но слишком (чересчур!..) доверявшего литературным описаниям П. Древлянского (П.М. Шпилевского), легкомысленно выдававшего свои художественные произведения за этнографию.
А.Н. Афанасьев писал (этимологические представления данного автора оставим здесь без комментариев):
«Въ народныхъ русскихъ преданiяхъ и заклятiяхъ уцѣлѣло воспоминанiе о древнемъ миѳическомъ существѣ Чурѣ. Въ санскритѣ čur означаетъ: жечь; слову этому въ русскомъ языкѣ соответствуетъ: кур-ить (звуки ч и к въ славянскихъ нарѣчiяхъ взаимно смѣняются: чадить и кадить, почить и покой и т.п.). Отъ санскр. čur образовались слова: чурка, чурáкъ (чурбакъ, чурбанъ) — обрубокъ дерева, толстое полѣно, съ помощiю котораго возжигается на домашнемъ очагѣ огонь, подобно тому, какъ палица (палка) стоитъ въ связи съ глаголомъ палить, а жезлъ съ глаголомъ жечь. Чуръ — это одно изъ древнѣйшихъ названiй, какое давалось домовому пенату, т.е. пылающему на очагѣ огню, охранителю родоваго достоянiя. Бѣлоруссы до сихъ поръ разсказываютъ, что у каждаго хозяина есть свой Чуръ — бог, оберегающiй границы его поземельныхъ владѣнiй; на межахъ своихъ участковъ они насыпаютъ земляные бугры, огораживая ихъ частоколомъ, и такого бугра никто не посмѣетъ разрыть из опасенiя разгнѣвать божество. Очагъ и теплая изба прикрѣпили человѣка къ землѣ, сдѣлали его осѣдлымъ и создали понятiе поземельной собственности. Каждая семья, имѣя своихъ боговъ и свой культъ, должна была владѣть и отдѣльнымъ домомъ, пользоваться отдѣльнымъ участкомъ земли. Это жилище и поле, обработываемое родичами, со всѣхъ сторонъ облегала порубежная полоса, которая считалась неприкосновенною; никто не могъ переступить ее своевольно. Въ опредѣленные дни глава семейства обходилъ по этой чертѣ, гоня передъ собою жертвенныхъ животныхъ, пѣлъ гимны и приносилъ дары; здѣсь-же, въ нѣкоторомъ разстоянiи другъ отъ друга, ставились крупные камни или древесные стволы, носившiе названiе термовъ. Въ яму, въ которой утверждался термъ, клали горячiе угли, хлѣбныя зерна, караваи, плоды, лили медъ и вино. Римляне, при постройкѣ города, запрягали въ плугъ тельца и юницу и обводили кругомъ глубокую борозду, которая должна была означать границу города; въ томъ мѣстѣ, гдѣ слѣдовало быть воротамъ, подымали плугъ и борозды не проводили. Кто входилъ въ городъ не воротами, а перелѣзалъ черезъ ровъ и стѣну, тотъ подвергался смертной казни. По общему убѣжденiю индо-европейскихъ народовъ, межа была священною чертою; межевые столбы и камни, поставляемые для разграниченiя имѣнiй, служили вещественными, символическими знаменiями владычества родовыхъ пенатовъ, и наглядно для всѣхъ указывали на рубежъ, начиная съ котораго земля, со всѣми ея угодьями и постройками, находилась подъ ихъ покровительствомъ и охраною. Деревянный столбъ (чурбанъ) былъ принимаемъ за воплощенiе Агни, такъ какъ въ немъ таится живой огонь, добываемый тренiемъ, и такъ какъ деревомъ питается священное пламя очага; камень же — символъ небеснаго пламени, которое возжегъ богъ-громовникъ своимъ каменнымъ молотомъ и низвелъ на очагъ въ видѣ молнiи. Чтобы захватить чужое поле, надо напередъ измѣнить рубежъ, низвергнуть охраняющее его божество. Такое святотатство подвергало виновнаго жестокой кáрѣ: „его домъ (говоритъ этрускiй законъ) исчезнетъ, его племя угаснетъ; земля не будетъ приносить ему плодовъ; градъ, ржа и небесныя молнiи истребятъ его жатвы; члены его покроются язвами и изсохнутъ“. Прiобрѣтая землю, германцы бросали на нее молотъ, и такимъ образомъ освящали право на поземельную собственность. По нѣмецкому повѣрью, люди, которые не уважаютъ святости границъ, передвигаютъ межевые камни и хозяйничаютъ на чужихъ нивахъ, подвергаются за то проклятiю, и по смерти души ихъ блуждаютъ по воздуху, безъ пристанища. По мнѣнiю чеховъ, тотъ, кто повреждаетъ у сосѣдей межевые камни, по смерти своей осуждается таскать тяжелый камень, или душа его, не обрѣтая нигдѣ покоя, носится по полямъ блуждающимъ огонькомъ. Отъ тѣсныхъ стѣнъ избы и двора охранительная власть домоваго распространилась на весь поземельный надѣлъ, принадлежащiй роду; Чуръ, по бѣлорусскому преданiю, оберегаетъ поля и пашни, состоящiя въ опредѣленной межѣ. Въ народныхъ заклятiяхъ доселѣ призывается имя Чура, и хотя это бóльшею частiю дѣлается безсознательно, тѣмъ не менѣе они важны, какъ любопытные обломки незапамятной старины. Заклятiя: „чуръ меня!“ „чур наше мѣсто свято!“ произносятся при разсказахъ о злыхъ духахъ, при совершенiи гаданiй и волшебныхъ чаръ; сила этихъ словъ заключается въ призывѣ свѣтлаго, дружелюбнаго божества, присутствiе котораго заставляетъ удаляться демоновъ мрака. Мѣсто, гдѣ показывается Чуръ, получаетъ таинственное освященiе, и потому за черту родовыхъ владѣнiй, находящихся подъ его охраною, не дерзаютъ переступать враждебные духи. Приступая къ гаданiямъ, къ добыванiю подземнаго клада и въ другихъ случаяхъ, когда можно опасаться дьявольскаго навожденiя, необходимо обвести себя круговою линiей; линия эта очерчивается зажженою лучиною или восковою свѣчою, при обычномъ воззванiи къ Чуру („Чур! наше мѣсто свято“), и служитъ самою надёжною оградою отъ злобы демоновъ. Поэтому глаголъ чураться въ областныхъ говорахъ значитъ не только: „клясться Чуромъ“, но и „очерчиваться“ (въ переносномъ смыслѣ: удаляться, отстраняться отъ кого-нибудь); а слово чуръ получило значенiе проведенной черты (межи), какъ это очевидно изъ наречiя через-чуръ и пословицы: „черезъ чуръ и конь не ступитъ“; в тверской губ. чурà — стой! не трогай! Бѣлорусское заклятiе: „чуръ табѣ на языкъ!“ (то же, что выраженiе: „типунъ тебѣ!“) и малороссiйское: „цуръ тобѣ, пекъ тобѣ!“ состоятъ въ призванiи карающей силы огня на языкъ насмѣшника, ругателя, или на голову обидчика; интересно сопоставленiе слова пекъ (отъ глагола печь, пеку) съ словомъ чуръ, как рѣченiй синонимическихъ, тождественныхъ по значенiю. Согласно съ своимъ основнымъ характеромъ, Чуръ является въ заклинанiяхъ и божествомъ, освящающимъ право собственности: „чуръ пополамъ!“ „чуръ вмѣстѣ, или одному!“ „чуръ мое!“ — восклицанiя, которыя обыкновенно раздаются при нечаянной находкѣ чего-нибудь двумя или нѣсколькими спутниками, смотря по желанiю ихъ раздѣлить найденное, или овладѣть имъ безъ раздѣла. Понятiе собственности у народовъ первобытныхъ было нераздѣльно съ представленiемъ очага; о частной собственности не знали, всѣмъ имуществомъ владѣлъ родъ сообща, который (какъ лицо юридическое) и былъ настоящимъ собственникомъ, или говоря строже — собственникомъ было божество домашняго огня: въ немъ, съ одной стороны, видѣли источникъ всякаго богатства, начало всякаго прiобрѣтенiя, а съ другой стороны — чтили въ немъ представителя родственнаго единства, старѣйшаго праотца. Такое сочетанiе различныхъ понятiй запечатлѣлось и въ словѣ чуръ; ибо другая его форма щуръ, сохранившаяся в названии пра-щуръ, указываетъ на предка-основателя рода» и т.д.
[Афанасьев II 1868. С. 89‒93]
Для сравнения приведём описание П. Древлянского:
«Чýръ-богъ. Чýръ-богъ — богъ границы. До сихъ поръ еще есть остатки вѣрованiя, будто у каждаго хозяина есть свой Чýръ-богъ на границѣ его участка земли. Поэтому-то и теперь еще сохраняется обычай въ Бѣлоруссiи — насыпáть на границѣ своихъ участковъ высокiй земляной бугоръ. Бугоръ этотъ огораживаютъ частоколомъ, и никакой дерзкiй не осмѣлится разрыть этотъ священный бугоръ, опасаясь, чтобы тѣмъ не разгнѣвать Чýръ-бога, который тамъ живетъ и охраняетъ землю хозяина отъ хищности звѣрей и грабительства людей. Поговорка: Чуръ табѣ на языкъ! — посадилъ бы ты на своемъ языкѣ Чýръ-бога, т.е., далъ бы ты границу своему языку, или перестань говорить!»
[Древлянский I 1846. С. 19; ср. также: Древлянский 2002. С. 264]
Однако, вопреки утверждению П. Древлянского (П.М. Шпилевского) и мнению А.Н. Афанасьева, имеющиеся в нашем распоряжении этнографические данные не подтверждают наличия у белорусов верования в Чура как в Бога.
Хотя в настоящее время у нас нет никаких древних свидетельств почитания славянами Бога по имени «Чур», само слово «чур» в русском языке, безусловно, имеется.
Так, например, в словаре В.И. Даля находим:
«ЧУРЪ м. стар. грань, граница, рубежъ, межа; и понынѣ || край, предѣлъ, мѣра. Не ступай за чуръ, за черту. Не лей черезъ чуръ; это черезчуръ много, мало, противъ нужнаго, должнаго. По чур наше! || <...> Чуръ, нар. и мжд. выражаетъ условiе, уговоръ, запретъ, требованье, постановляя что правиломъ, закономъ, мѣриломъ, предѣломъ. Чуръ меня! въ играхъ, не трогай меня, я въ сторонѣ. Чуръ меня отъ него! нвг. смл. не хочу его. Чуръ молчать! Чуръ пополамъ, о находкѣ. Чуръ одному — не давать никому! то же. Цуръ ему, юж. ну его, чуръ съ нимъ. Чурá! твр. чуръ, стой или не тронь, болѣе въ играхъ. Чурáть, кричать чуръ, оговаривая что хочешь. Чурай скорѣе находку, поколѣ кто не увидалъ! [Чурать]ся, ограждаться словомъ чуръ, зачурать себя самого. Чурайся от вражьей силы. Чертú кругъ да чурайся, кричи: чуръ меня!» и т.д. [Даль IV 1882. С. 615]
Этимологический словарь М. Фасмера сообщает: «чур I „граница, рубеж, межа; мера“, выделяется на основе слова чересчýр. Сравнение со ср.-в.-н. gehiure „мягкий, милый“, др.-англ. hīеrе, др.-исл. hýrr „радостный, дружелюбный“ впоследствии Бернекером отклонено. Ничего не дает сопоставление *чуръ с др.-исл. skor ж. „разрез, зарубка“, англ. sсоrе „зарубка, счет“, которые скорее связаны с нов.-в.-н. sсhеrеn „стричь“, вопреки Ильинскому. Другие предполагают родство с чýрка, принимая при этом для чуръ знач. „межевой, пограничный столб“. Младенов реконструирует и.-е. *skeu̯r- „резать“.
II, в выражении: чур меня́, чур, чур чура́, укр. цур! „сгинь, убирайся!“, блр. цур тобе́ — то же. Пытаются произвести чур из чув. tšаr „стой!“ (стар. *tšǝr), а чересчýр — из чув. tšaruzǝ̂r „безгранично“, что сомнительно. Кроме того, считали *čurъ эвфемистической заменой слова чёрт, напр. Бернекер, Хаверс, тогда как Зеленин смело толкует *čurъ как „боже, упаси!“ и производит его из греч. ϰύριος „господь“. Совершенно нелепа гипотеза о заимствовании из др.-сканд. Тý-r „бог войны“, вопреки Погодину. Местн. н. Чурово в Новгор. губ. не говорит ни о каком божестве, вопреки Погодину и Максимову; см. против этого Ильинский, собственное сближение которого с курнóсый, кургýзый и цслав. кѹрѣлъкъ „идол“ тоже ошибочно. Более спорно сближение слова *čurъ, якобы первонач. „домовой, пенат, родич“, с прáщур. Существование божества *Čurъ, принимаемое мифологами старшего поколения, не доказано» и т.д. [Фасмер IV 1987. С. 385‒386]
Данные топонимики свидетельствуют о бытовании в дореволюционной России целого ряда названий, содержащих корень «чур», как, например, Чуровичи (посад Черниговской губ. Новозыбковского у.) или Чурозеро (в Архангельской губ.) [Брокгауз‒Ефрон XXXIX 1903. С. 65], однако связь данных топонимов с однокоренным теонимом представляется не доказанной.
Ряд исследователей XIX в., включая цитированного выше А.Н. Афанасьева, не без успеха разрабатывали гипотезу о связи Чура с образом предков — пращуров.
Так, например, С.М. Соловьёв в первом томе своей «Истории России с древнейших времён» писал:
«Въ значеніи Рода, божества-покровителя, является щуръ, дѣдъ, прадѣдъ, что ясно изъ употребительнаго пращуръ; щуръ предполагаетъ форму чуръ, подъ которымъ именемъ собственно и извѣстно божество, охраняющее родъ, домъ. Это божество призывается и теперь безсознательно въ опасностяхъ, особенно когда простолюдинъ думаетъ, что онъ подверженъ злобѣ духовъ: „Чуръ меня! Чуръ меня!“ — говоритъ онъ тогда. Можно положить, что Чуръ и Родъ одно и тоже; можно думать также, что, съ упадкомъ родоваго быта и съ усиленіемъ христіанства на счетъ язычества, Чуръ или Родъ перешелъ въ Домоваго»
[Соловьев I 1893. Ст. 76‒77]
С.М. Соловьёву вторил его ученик В.О. Ключевский:
«...обоготворенный предок чествовался под именем чура, в церковнославянской форме щура; эта форма доселе уцелела в сложном слове пращур. Значение этого деда-родоначальника, как охранителя родичей, доселе сохранилось в заклинании от нечистой силы или нежданной опасности: чур меня! т.е. храни меня дед. Охраняя родичей от всякаго лиха, чур оберегал и их родовое достояние. Предание, оставившее следы в языке, придает чуру значение, одинаковое с римским Термом, значение оберегателя родовых полей и границ. Нарушение межи, надлежащей границы, законной меры мы и теперь выражаем словом чересчур; значит, чур — мера, граница. Этим значением чура можно, кажется, объяснить одну черту погребального обряда у русских славян, как его описывает Начальная летопись. Покойника, совершив над ним тризну, сожигали, кости его собирали в малую посудину и ставили на столбу на распутиях, где скрещиваются пути, т.-е. сходятся межи разных владений. Придорожные столбы, на которых стояли сосуды с прахом предков — это межевые знаки, охранявшие границы родового поля или дедовской усадьбы. Отсюда суеверный страх, овладевавший русским человеком на перекрестках: здесь, на нейтральной почве родич чувствовал себя на чужбине, не дома, за пределами родного поля, вне сферы мощи своих охранительных чуров»
[Ключевский I 1923. С. 139]
Некоторые исследователи XIX‒XX вв. связывали «чур» и «чёрт/чорт», тогда как другие, напротив, предполагали этимологическую связь этого слова с «господь» (κύριος) [Зеленин II 1930; Страхов 1993 и др.].
Д.К. Зеленин в работе «Табу слов у народов восточной Европы и Северной Азии» замечал:
«Заклинание чур! цур! превратилось местами в подставное слово для заклинаемого существа, т.е. для чорта: украинское цур ему! чорт с ним, польское cur чорт, из украинского. Полная аналогия этому в великорусском наше место свято! заклинательная формула, сделавшаяся эвфемистическим именем для заклинаемого, и в немецком Gottseibeiuns — чорт, собственно же: да будет с нами бог!
Относительно происхождения самого слова чур мы не можем согласиться с предположением Э. Бернекера о том, что здесь имеется эвфемистическое изменение слова чорт, служащее предохранительным восклицанием. Проще видеть тут греческое ϰύριος господь, подобно тому, как греч. Κύϱιλλος, Кирилл, дало славянское имя Чурила. Употребление заклинания чур согласно с предположением, что здесь имя бога, но не мирится с гипотезою о том, что здесь имя чорта»
[Зеленин II 1930. С. 93]
Во второй половине XX в. Н.И. Толстой высказал предположение о возможной связи междометия «чур» с фаллической символикой [Толстой 1985. С. 431‒437]. Его гипотезу впоследствии развивали и уточняли другие исследователи [Дуличенко 1994. С. 125‒127]. Здесь же можно вспомнить сохранившиеся до наших дней многочисленные античные гермы, служившие путевыми и межевыми знаками, с часто изображавшимся на них фаллосом. По утверждению Геродота, подобные изображения делали ещё пеласги — народ или совокупность народов, населявших Грецию до возникновения Микенской цивилизации.
Современный этимологический словарь под редакцией А.К. Шапошникова производит слово «чур» от *чуръ или *щуръ — «пень», восходящего к праслав. *čurъ, первоисточником которых считают и.-е. *[s]keu- — «резать, отрезать, отделять». Наличие же в древнеславянском пантеоне «бога» Чура современная наука, в отличие от большинства исследователей XVIII‒XIX вв., единодушно отвергает, не находя достаточных исторических оснований для признания его существования.
На иллюстрации: «Гермес Пропилей (Привратный)» — герма, авторство которой приписывается Алкамену (V в. до н.э.). Археологический музей Стамбула. Рядом — герма с изображением Геракла. Античная Мессена (совр. Месини)
