Разговор с фольклористом о праздниках – народных, религиозных, сельских и городских. О соотношении религиозной и народной традиций.
Николай Александров: Фольклорист Варвара Добровольская сегодня у нас в гостях. И говорить мы будем о разных праздниках – народных, религиозных, о соотношении религиозной и народной традиции, о праздниках сельских и городских. Или по крайней мере о том, каким образом сельские праздники адаптируются к городской среде. Варвара Добровольская – гость программы «Фигура речи».
Варвара Евгеньевна, здравствуйте. Рад новой встрече с вами. И сегодня у нас вновь будет разговор о языке обычаев, если угодно, о фольклоре в таком наиболее общем смысле этого слова. И, наверное, мы сделаем такой весенний акцент. Но для начала вообще вспомним, что такое этот годовой цикл, сезонные праздники. Я понимаю, что, наверное, у многих современных читателей и современных людей, даже интеллигентных и образовательных, существуют уже хрестоматийные книги, сейчас доступные, вроде «Лета Господне», где сезонность как раз подчеркивалась еще и бытовой стороной. Но все-таки, если говорить об этих праздниках годового цикла, какие в первую очередь имеет смысл назвать?
Варвара Добровольская: Конечно, когда мы говорим о традиционных праздниках, то мы акцентируемся на том, что называется праздниками великими – то есть на Рождестве, на Крещении, Благовещении, Успении и так далее. На Пасхе, естественно. А для традиционной культуры это не совсем так. Потому что если мы посмотрим на русскую деревню, то главным праздником для жителей той или иной деревни всегда был их престол. Престолов обычно было два: либо зимний и летний, либо весенний и осенний. Либо они как-то по-другому делились. Но, тем не менее, два праздника, которые считались центральными для деревни. Причем, эти праздники могли быть самые незначительные. Какой-нибудь день Евдокии Мученицы, например. И когда ты говоришь «А как же Рождество или Троица?», тебе говорили: «Это у всех, а это наш праздник».
Николай Александров: То есть имеется в виду престол, храм имени, посвященный тому или иному святому. И это идентификация, которая связана.
Варвара Добровольская: Это тоже очень сложно. Потому что когда мы говорим о селе, то да, чаще всего это те престолы, которые есть у церкви в этом селе. Но когда мы говорим о деревне, принадлежащей этому приходу, то это другой принцип. Эти престольные праздники отчасти выбирались священниками. То есть они говорили: «У вашей деревни будет такой праздник престолом, а у вас вот такой праздник». Иногда это зависело от часовни, допустим. Иногда это зависело от какого-то значимого события, которое случилось в тот или иной день. То, что называется обетными днями. Допустим, была эпидемия. И в какой-то день совершили определенные обряды, поставили часовню или крест, и вот теперь этот день считается обетным и значимым для календаря данной деревни или данного села. Но при этом это не мешает справлять все остальные праздники тоже.
Николай Александров: Мы и начали разговор с религиозных праздников. Но даже когда я упомянул «Лето Господне» Шмелева, понятно, что религиозные праздники соотносились с бытовой и народной традицией. Вот это соотношение каково? Традиционное уже празднование того или иного праздника, который может быть связан с религиозным событием. Некоторые примеры мы знаем. Например, колядки на Рождество. А какие праздники еще дополнялись?
Варвара Добровольская: Смотрите, самый характерный пример, я это не устаю говорить, что русский народ не кончал теологических институтов. И даже церковно-приходскую школу тоже кончали не все. И представление о религии у русских крестьян очень отличалось от неких канонических представлений. И поэтому, когда мы говорим о праздниках, мы все время должны провести такую линию: вот это в церкви, а вот это в деревне. И таким очень характерным примером является праздник Благовещение. Потому что когда мы говорим о празднике Благовещение, что мы говорим обычно? Перед нами встают иконы, где ангел, чаще всего с лилией, наклоняется к деве Марии, сообщает ей благую весть. И мы ожидаем, что русский крестьянин тоже нам сейчас, когда мы его спросим про праздник Благовещение, тоже благополучно расскажет, что это благая весть, что это Деве Марии сообщается о рождении Христа. А вместо этого нам говорят: «Да, это благая весть. Весна приходит». Или «Господь Бог Землю отпер для тепла». Или «Благая весть о том, что тепло пришло». В зависимости от традиций. И про Деву Марию вспоминают в 78-й момент, а чаще нам рассказывают о том, что Благовещение – это праздник, на который девица косы не плетет, птица гнезда не вьет. Что на Благовещение кукушка свила гнездо, поэтому она без гнезда, потому что на Благовещение его свела. Что на Благовещение прилетают птицы, приносят на крыльях тепло. Что на Благовещение нельзя трогать веретено. Что угодно, но только не вот эту христианскую легенду, которая связана с праздником Благовещение. То есть благая весть для народа совершенно другая.
Но если мы людей спросим о Благовещении в церкви, то нам, конечно, скажут про Деву Марию.
Николай Александров: А если говорить о таких уже устойчивых парах, которые существуют в нашем сознании, потому что когда мы говорим о Рождестве и если мы вспоминаем народную традицию, у нас сразу же в памяти возникают колядки. Тем более, что это литературно подтверждено и так далее. Вот такого рода соотношение существует или нет примерно к другим праздникам?
Варвара Добровольская: Отчасти, конечно, да.
Николай Александров: Или Крещение – гадание.
Варвара Добровольская: Крещение – скорее крещенская вода. Отчасти, конечно, целый ряд праздников связан с какими-то обрядовыми предметами, которые так или иначе в ряде традиций делали. Например, есть такой праздник – Евдокия Плющиха – день, когда считается, что в ряде районов во Владимирской области начинается весна. Вообще вот это сезонное членение у нас в календаре очень сложное. Потому что когда мы что-то рассказываем, то мы всегда должны помнить о том, что традиция не везде такая. Потому что где-то снег уже растаял, в Сибири еще ничего про весну никто не знает. На Урале она еще очень нескоро наступит. В Архангельске до сих пор снег лежит, реки еще не открылись. Поэтому будем говорить по Центральной России. Там Евдокия – это начало весны. И в этот день пекут птичек, которые называются жаворонки. А чуть южнее жаворонков пекут на 22 мая, День сорока мучеников.
Но Владимирская область интересна тем, что там этих птичек дикое количество. Их пекут на Евдокию Плющиху. Это 1 марта или, соответственно, 14 по новому стилю. Дальше на Герасима Грачевника пекут грачиков, такие узелочки. Потом на 40 мучеников пекут птичек или птушек в виде шарика с клювиком и хвостиком. И, собственно, на Благовещение уже голубей. Такие плоскостные птички силуэтные, которые якобы приносят ключи от тепла.
Николай Александров: Пасха – один из центральных праздников. Он связан с какой-то обрядовой культурой? Можно ли здесь выстроить какую-то типологию?
Варвара Добровольская: Да. И очень интересно. Потому что для нас Пасха – это яйца крашеные, куличи и творожная пасха. Для очень многих традиций понятие творожной пасхи как таковой отсутствие. Пасхой называют кулич. То, что мы называем куличом, обычно называют пасхой и вообще не делают творожный. А иногда не делают кулича, а делают, например, ватрушку с творогом. И с покраской яиц тоже всегда сложно. Потому что мы любим, чтобы яйца были красивые, разноцветные. А для ряда традиций яйца должны быть красные. И с этим связана легенда, очень часто ее рассказывают, что Мария Магдалена пришла и сказала, что «Христос воскрес». Ей сказали, что «человек может воскреснуть из мертвых только тогда, когда яйцо покраснеет», и у нее в руках покраснело яйцо, поэтому пасхальные яйца должны быть красными.
А в желтый яйца красят на Вознесение или на Радоницу и носят покойникам. Желтый цвет – это те яйца, которые носят на кладбище. И на кладбище на Пасху не ходят, потому что это праздник живых, а не праздник мертвых. И когда мы начинаем рассказывать про этот день, мы понимаем, что на самом деле не Пасха один день, а еще огромный период вокруг.
Николай Александров: Обычно, когда мы говорим, опять-таки, в обыденном сознании представление о народных праздниках связано с карнавальной культурой. Всегда ли это так, или нет? Или то, что касается игр… Или все-таки для этого были определены вполне конкретные события? Масленица-карнавал, Рождество-карнавал.
Варвара Добровольская: Конечно, в слове «Праздник» не надо быть великим лингвистом, чтобы услышать корень «праздность». Праздность, ничегонеделанье. То, что в праздник не работали, а это уже само по себе антиповедение (человек должен работать), это уже само по себе выделяет праздник из череды буден.
Но есть еще масса действий, когда мы говорим о неком антиповедении на праздник, когда на праздник делается что-то, что никогда не делается в будние дни. Но на самом деле во все праздники всегда накрывается огромный стол. И это русская традиция – поставить столько, что съесть это просто невозможно, даже если очень захотеть. Соответственно, такое обжорство становится таким элементом антиповедения. Конечно, песни, пляски всегда на праздники есть. Исключение составляет один единственный праздник в году, на который петь можно, а плясать нельзя – это осенний праздник, который считается в ряде традиций началом осени. Это Иван Головосек. Говорят: «Иван Постный осенью отец крестный». Очень такой интересный праздник, потому что он постовой, на него как раз ничего не готовят. С ним вообще очень сложно. Там вообще непонятно, что можно есть. Нельзя есть ничего круглого, нельзя есть ничего красного, нельзя ничего резать ножом. То есть масса действий, которые нельзя делать. Но при этом это все равно праздник, все собираются, песни часто поют. Танцевать тоже нельзя в этот день.
Николай Александров: А насколько сильно сказывается… Мы начали разговор о праздниках. Вот эта архетипичность праздника, сбор урожая, если мы говорим об осенних праздниках, которые тоже, кстати, могут связываться с рождением и воскресением, если иметь в виду южные культуры. И приход весны, новый годовой цикл. И тоже проблема воскресения, которое так или иначе осмысляется.
Варвара Добровольская: У нас довольно сложно с делением на сезоны. То есть у нас есть календарь, который никакого отношения к традиционному делению на сезоны не имеет. Потому что когда ты спрашиваешь бабушку в деревне, «когда у вас там начинается весна», тебе говорят: «Как у всех нормальных людей – 1 марта». А потом ты выясняешь, что совсем не 1 марта, а вообще в какой-нибудь совершенно другой день. Например, на Масленицу. Зиму проводили, и вот в Прощеное Воскресенье или в Чистый Понедельник считается, что начинается весна. Или говорят: «Когда река вскроется», «Когда реку покормили». Когда во время ледохода принесли жертву реке.
Или в Ярославской области в Переславле-Залесском – начало весны, когда озеро вскрылось. Или когда первую птицу увидели, когда первую проталину. То есть здесь всегда очень сложно саму границу между сезонами провести.
С другой стороны, вообще очень часто сезона как такового, к которому привыкли, вот это деление на 4 сезона – оно тоже в традиции не всегда присутствует. Иногда есть просто деление на холодное время года и теплое время года. Вот тут хотите – называйте это зимой, а вот тут хотите – называйте летом.
Иногда выделяется весна, но не выделяется осень. Есть зима, весна, лето и осень. Иногда есть наоборот весна и лето, и осень выделяется отдельно. Это зависит от того, что в традиции, насколько нагружен этот период в традиции.
И, конечно, в зависимости от этого какие-то обряды более яркие, какие-то обряды менее яркие.
Николай Александров: Иногда, когда мы говорим о праздниках, в нашем сознании появляются даже целые жанры. Мы упомянули колядки, например. Ведь это же еще и целый жанр песни. А если говорить о других праздниках, существуют ли жанры фольклорные, которые так или иначе связаны с другими праздниками, с той же Пасхой?
Варвара Добровольская: Конечно. У нас календарная лирика существует довольно разветвленная. У нас есть песни, которые так и называются – «весну гукать». Это не совсем песня в нашем понимании, но, тем не менее, это музыкальный жанр. Это когда весну кликают: «Приди весна». Выходят люди и закликают весну. Это связано с весной.
Есть пасхальные тропари, которые поются на Пасху. Есть вознесенские песни, которые поются в поле. Есть троицкие песни, которые поются на троицких гуляниях, они календарные, а не то, под что танцуют. Есть песни, которые поются на Николин день. Очень часто есть песни, которые сами по себе могли бы, наверное, исполняться и в какое-то другое время. Но они приурочены к конкретным праздникам в конкретной традиции. То есть считается, что эта песня поется только в этот день, и никогда в другое время.
Николай Александров: А насколько это еще сохранилось? Учитывая такое региональное разнообразие, существуют ли области, районы в России, где вот этот элемент традиционного фольклора наиболее сильно ощущается.
Варвара Добровольская: У меня такое ощущение, что это зависит от того, где… То есть этнография развита там, где работают этнографы. Песенная традиция развита там, где работают этномузыкологи. Это, конечно, шутка. Но, тем не менее, в этом есть доля истины, потому что чем больше в каком-то регионе работают исследователи, тем больше они будируют сознание исполнителя, они как бы заставляют человека обратиться к этим своим корням, вспомнить что-то, что он когда-то слышал, попробовать это озвучить. Отчасти еще здесь есть вопрос статуса исполнителя. «Смотрите, приехали люди из Москвы, из Санкт-Петербурга, из города посмотреть на мою бабушку, которая поет вот эти старые песни. А давайте мы тоже будем петь песни, к нам тоже будут приезжать». Это некая статусность. Поэтому традиция сохраняется. Вот юг России – там очень много работают этномузыкологи. И там традиция сохранена лучше. Отчасти потому, что они действительно сами еще хотят петь и их больше. Там есть кому петь. Отчасти потому что там уже 50 лет работают люди практически беспрерывно.
Есть Русский Север. Там другая традиция. Там некая такая статусность, уникальность. И в значительной степени в силу того, что туда, опять-таки, ездят этнографы и фольклористы, там тоже сохраняется традиция, но больше этнографическая, нежели песенная. Тоже поют. Центральной России в этом отношении повезло существенно меньше, потому что как-то всегда крупные города, вроде как «что тут собирать?», «за фольклором надо ездить туда, где он есть». И вот эта ориентация на городской тип культуры. И здесь другие песни просто. Все-таки календарный фольклор довольно архаичен. И, конечно, Центральная Россия… Ну, колядки еще поют. Тропари рождественские – да. Наверное, и пасхальные тоже можно сказать, что поют. А все остальное – очень специфичное, рудиментарное и частично сохранившееся.
Николай Александров: В общем, это довольно обычная вещь, которую мы наблюдали еще начиная с XIX века. Городская культура разрушает фольклорную, уничтожает или адаптирует под себя.
Варвара Добровольская: Я бы сказала, что это не совсем так. Да, городская культура агрессивна. Но она тоже становится фольклорной. Смотрите, допустим, сидят два работяги, пьют кефир, едят батон и поют песни. Один из них кончил филологический факультет и знает, что он поет Есенина. А другой филологический факультет не заканчивал. И поэтому он просто песню поет. В этом случае у нас один поет фольклор, а другой – не фольклор. Это же не совсем так. Это все-таки некая такая ситуация не совсем обычная. Если мы начинаем разбираться с фольклором, мы выясняем, что огромное количество песен просто авторские. Мы просто точно знаем авторов. Еще часть песен, которые поются, имеют явно совершенно литературное происхождение.
Если мы обратимся к сказкам, то мы увидим, что довольно много текстов лубочного происхождения. То, что исполнители былин были знакомы с книгами и ряд текстов имеет книжное происхождение, тоже не секрет. Жанры христианского фольклора (тропари, кондаки, духовные стихи) тоже имеют литературное происхождение. То есть эта связь фольклора и литературы на самом деле существенно плотнее и существенно активнее, чем нам кажется.
Кроме того, есть еще фольклор города. Он сам по себе существует. И почему мы отказываем городу в наличии фольклорной традиции? Да, конечно, город вряд ли пел жнивные песни. Во всяком случае, в тот момент, когда жнивные песни начали записывать. В городе уже не жали. Жали в деревне. Но город пел другие песни. Существовал совершенно свой городской фольклор. И он довольно хорошо сохранился.
Николай Александров: А он тоже имеет сезонные различия, или нет? Или здесь уже все-таки эта сезонность уходит?
Варвара Добровольская: Во-первых, город сохраняет народный календарь, я бы сказала, что благодаря журналистам даже лучше, чем деревня. Потому что город все-таки слушает какие-то передачи, читает какие-то книги и как-то это все приспосабливает. И я говорю, что у нас самый городской праздник – это праздник Покрова. Потому что про него, как ты выходишь в Покров осенью, тут уже можно не сомневаться, что услышишь, как кто-нибудь обязательно скажет: «А вот сегодня лужица замерзла, зима будет очень холодной». Или наоборот, в зависимости от того, что человек услышал по этому поводу. И уж про жениха тоже обязательно скажут, что «сегодня надо гадать». Хотя совершенно понятно, что никакого отношения к данной конкретной московской традиции не имеет, но, тем не менее, по радио они это услышали и тут же озвучили.
Николай Александров: А можно ли сказать о какой-то типологии усвоения этих праздников? Понятно, что они всегда были в городе. И Рождество, и Пасха, и крупные праздники. Вне всяких сомнений. Но вот здесь что адаптирует город, а что явно отторгает от себя? Применительно, допустим, к той же самой Пасхе.
Варвара Добровольская: Понятно, что Пасху город принимает. И есть совершенно потрясающие вещи. Вот город настойчиво ходит в воскресенье на кладбище. Практически деревня этого не делает никогда за тем редким исключением, когда в деревню приезжают люди из города. Тогда они действительно приехали и пошли на кладбище. Но здесь срабатывает вариант «не мы вошли в воскресенье на кладбище, а мы приехали и пришли поздороваться со своими умершими». И тут уже неважно, на Пасху вы приехали или на какой-то другой день. А в городе, конечно, на Пасху ходят на кладбище. И вот здесь отчасти то, что этот обычай сохранился, мы обязаны советской власти. Ходить на кладбище во вторник на Радоницу было совершенно невозможно. Могли ходить только старики, которые не работали. Работающие люди на кладбище пойти не могли. И поэтому все дружно стали ходить на кладбище в воскресенье. Собственно, на саму Пасху. Потому что, опять же, в церковь на крестный ход они не могли ходить из-за того, что были гонения на церковь. И кладбище стало таким местом, которое помогло сохранить Пасху как некий знаковый праздник для страны на самом деле.
Николай Александров: Спасибо огромное вам за беседу. Спасибо.
