Духовная философия “Великого Огня” является нетеистической. Космогония в учении “Великого Огня” практически отсутствует. Мы — материалисты в том смысле, что полагаем природу способной к самодвижению, саморазвертыванию и саморазвитию, происходящему в соответствии с объективными законами, поддающимися научному познанию и не зависящими от вмешательства каких бы то ни было сверхъестественных сил. Это относится и к возникновению живого из неживого, эволюции живой материи и к происхождению человека.

Боги, по нашему мнению, не есть личные существа, объективно пребывающие и действующие во внешнем материальном мире. Боги суть эгрегоры, возникшие путем отчуждения от материальной или идеальной действительности некоторых сторон, абстрагирования данных сторон от их основы с последующей объективацией и персонификацией. Иными словами, боги — это скорее образы, в которых в наиболее чистом виде выражены те или иные стороны, замеченные человеческим сознанием и духом в самом себе в процессе самопознания, а также в яркой и метафоричной форме спроецированы стороны и явления окружающего мира, пропущенные сквозь призму наших оценок, восприятия и ожиданий. Последние, разумеется, берут начало в практической деятельности человека в мире природы — “бытие определяет сознание” ©.

В обрядовой практике из этого, однако, вовсе не следует какое-либо непочтение к богам. Наоборот, тем более открывается простор для раскрытия духовных сил и возможностей, заложенных в человеке. Ведь боги не чужды нам и не есть непостижимые существа иного порядка, как в некоторых монотеистических учениях. Боги настолько родны и близки нам, насколько это вообще возможно. Это как бы образцы и обязательства (кстати, очень непростые обязательства), поставленные нашими далекими предками перед нами. Стремиться к ним, самим становиться богами — таков завет пращуров наших.

Почтение к богам, зримым выражением которого становятся обряды, в особенности жертвоприношения, нужны не столько богам, сколько самим язычникам, ибо помогают глубже и полнее присоединиться к эгрегору, осознать, скорее даже ощутить свое единство с идеальным образом — и на эмоциональном уровне постичь ту его частицу, которая ускользает от рацио.

Поскольку эгрегор есть сущность, живущая и развивающаяся в мире человеческого духа и потому оказывающая влияние на поступки людей, постольку боги вполне ощутимым образом действуют в материальном мире. Именно потому мы, не будучи теистами, не говорим в то же время, будто богов не существует. Они по нашему мнению как раз существуют, лишь несколько иным способом, чем полагают теисты.

Эгрегор, способный оказывать огромное влияние на действия людей, а следовательно и на ход истории (“идея становится материальной силой” ©), сам зависит от людей: создается и поддерживается духовной деятельностью каждого отдельного человека. В этом коренное отличие нашей нетеистической концепции от представления о вечном, неизменном боге, который предшествует миру, сам никак не развивается, ибо по определению совершенен. Эгрегор развивается вместе со своим носителем — человеком. Потому каждый язычник, чтя завещанных от пращуров богов, одновременно принимает участие в извечном и бесконечном процессе их, богов, рождения.

Отсюда следует и лежащая на нас огромная ответственность. Не нами боги славянские сотворены, не нам их и кроить по своему разумению. Гораздо более, чем развивать и творить новые эгрегоры, важнее хранить и воспроизводить существующие, продолжая прясть нить Традиции. На одного великого волхва, способного обогатить эгрегор бога достойной сохранения новой чертой, должна приходиться тысяча тех, чья задача — хранить то, что есть, не допуская случайных наслоений. (Эта диалектика изменчивости и наследственности, к постижению которой наука пришла сравнительно недавно, а западная философия в лице и Гегеля и Маркса — немногим раньше, была еще в незапамятные времена постигнута нашими далекими предками и вошла в плоть и кровь Традиции в яркой и образной форме вместе с обрядом, мифом, детской сказкой).

Славянские боги как эгрегоры возникли, очевидно, не на пустом месте. Они суть образы кровных предков наших и вполне реальных исторических личностей. У нас нет свидетельств жизни духа после смерти тела в том смысле, в каком об этом говорят в большинстве религий. Но для нашего видения язычества это как раз совершенно несущественно. Человек, всей жизнью своей служивший роду и племени, оставался со своими родовичами навсегда. Сначала в памяти детей и внуков. Затем, когда время сотрет из памяти его имя — маленькой составной частью оставшейся после него культурной традиции. Как капля живет, влившись в океан, человек продолжает жить, влившись в мир богов. По-моему, такое бессмертие многого стоит.

В том смысле, в котором говорилось только что, боги — это люди, благодаря силе и чистоте духа сумевшие сохранить душу живой после смерти тела. Их называют навьями, или рожденными для вечности. Навьи помнят детей своих и помогают им, требуя взамен одного — чтобы и мы помнили о поколениях, что придут после нас. Помнить же о тех, кто был до нас — это нужно не им, ушедшим, а нам, живым, и тем, еще не рожденным. Это и есть Совесть Огнищанина, наш основной нравственный закон.

Последний и, пожалуй, самый важный аспект рассматриваемой концепции язычества — зачем вообще человеку чтить богов и следовать установленным нормам Традиции, если боги эти как бы и не совсем существуют, и некому будет судить за нарушение заповедей. Дело в том, что делаем мы это не для кого-то, в том числе не для богов, а для себя, по своему свободному выбору и по велению совести.

Мы отдаем себе отчет в том, что взятые нами на себя нравственные и духовные обязательства не есть предустановления свыше, что никто не будет нас контролировать и принуждать к их исполнению. И что в принципе мы свободны отказаться от них и жить обычной жизнью человека массы. Мы сознаем также, что в современном обществе нет рациональных, проверяемых формальной логикой оснований для следования нравственным законам языческой традиции — и тем отличаемся от течений, которые заявляют, будто на основании божественных откровений твердо знают, как надо жить. Мы сами держим ответ за свои поступки и не спихиваем ответственность за выбор пути на богов (им и без того есть чем заняться). Мы не считаем, что обладаем знанием истины и что жить по-язычески непременно надо. Жить иначе можно — только мы того не хотим.

Выработанный западной цивилизацией и нравственный принцип индивидуализма, следствиями которого является отсутствие преемственности поколений и исторической памяти, как показывает опыт, относительно жизнеспособен (впрочем, серьезные проблемы, вставшие перед Западом, уже ставят его под сомнение). Потому мы не станем утверждать, что принцип общинности (кстати, лат. — социализма) необходим логически. Но для нас он необходим этически.

Языческая нравственность, как и любая вообще нравственность, не может быть подтверждена или опровергнута логикой. Она может быть принята или отвергнута совестью. Лично моя совесть требует постоянно помнить, что до меня и ради меня жили, любили, трудились и жизни своей не щадили сотни поколений моих кровных предков-славян. Я помню и о том, что после меня будут жить сотни поколений потомков, которые память о нас, ныне живущих, в вечность нести будут, своим детям передавая. Отсюда тяжелая обязанность и великий долг: я более не принадлежу себе, моя жизнь и смерть принадлежат роду. И в этом же несравненное право — мне есть на кого опереться и ради чего жить. Именно поэтому огнищане вновь зажигают священный костер и, принося в жертву ржаной хлеб, говорят: “Слава Сварогу!”

Поиск

Журнал Родноверие