Если бы еще несколько десятилетий назад штатному пропагандисту научного атеизма из общества «Знание» сообщили, что сотни жителей мегаполисов почитают Перуна и Сварога, проводя обряды перед их резными изображениями, тот покрутил бы пальцем у виска и тут же донес в КГБ.
Сегодня это реальность: обратите внимание на молодых людей с рунами и коловратами в виде татуировок или принтов на черных футболках, в один клик можно найти сотни роликов о славянском неоязычестве, а группы верующих есть во всех крупных городах России. В этом и парадокс – на протяжении столетий язычество стойко держалось в сельской местности, уступая христианству право быть религией горожан. Сейчас же львиная доля его приверженцев живет именно в городах.
Что собой представляет славянское неоязычество? Кто становится его приверженцами и откуда они черпают знания о том, как верили наши предки тысячу лет назад? Способно ли неоязычество стать реальной политической силой и почему дошедшие до нас из седой старины крупицы в нем щедро сдабривают написанным в 1990-е суррогатом? Об этом «Обзор» подробно поговорил с автором лекций по современному язычеству – преподавателем Русской христианской гуманитарной академии, кандидатом исторических наук Дмитрием Гальциным:
Почему именно в наше время с его диджитализацией и искусственным интеллектом все больше людей практикуют язычество, возвращаясь в «детство человечества»?
По моему убеждению, современное язычество как живая религиозность является полностью продуктом современности. Сформировать из огромного количества совершенно различных культовых практик, мифологий, пантеонов и философских систем некую общую область с единым, так сказать, знаменателем, противопоставив ее другим «мировым религиям», можно было только при наличии, собственно, «мировых религий», в первую очередь христианства.
Для верующего привлекательность обряда важнее его исторической "достоверности"
Чтобы это начинание не было уничтожено господствующей религией, необходима была минимальная гарантия свободы совести и слова (потому язычество появляется не на исламском Востоке, а на христианском Западе, уже перешагнувшем рубеж средневековья). Чтобы довольно сложные идеи древности были усвоены достаточным количеством людей, необходимы были соответствующие медиа и грамотное население. Наконец, чтобы возникла идея о некоем идиллическом прошлом, куда можно вернуться хотя бы на время ритуала, необходима достаточная критическая дистанция по отношению к современности и определенная художественная культура, которая предоставит эстетическое воплощение этой идее.
Кстати, как вы относитесь к самому термину «неоязычество»? Знаю, что даже в научной среде он воспринимается неоднозначно.
Я не очень люблю термин неоязычество, потому что только в XX веке впервые возникают люди, согласные сами себя называть язычниками, возникает язычество как религиозное самоопределение.
Прежде никто себя так не называл, а главное – не чувствовал себя частью одной общечеловеческой религиозной стихии. Сегодня же, при всех своих внутренних расхождениях и даже конфликтах, последователь, например, литовской религии «Ромува» скорее увидит близкого по духу человека в российском родновере, чем в соплеменном католике. В той культурной реальности, к которой обращаются современные язычники – реальности античного полиса, раннефеодальной Руси, Скандинавии эпохи викингов и тем более племенной «доистории» – вообще не существовало религии как сферы жизни в нашем современном понимании. Несомненно, там налицо большинство компонентов «религиозного», к которым мы привыкли: есть культ, есть пантеон и зачастую довольно развитые представления о богах и прочих сакральных персонажах, существует институт служителей культа, есть свои специалисты по самым разным религиозным и магическим вопросам. Но все это, по-видимому, совершенно не дифференцировалось в сознании в отдельную идентичность, не было чем-то, с чем человек готов был себя ассоциировать в первую очередь.
На родноверческих праздниках физическое действие преобладает, а словесная составляющая (главный компонент ритуала «больших религий») ей в целом подчинена
Именно поэтому древние типы религиозности на большей части земного шара оказались поглощены и вытеснены «новыми», или, как их чаще называют, «мировыми» религиями, в которых появилась собственно религиозная идентичность, не зависящая от прочих идентичностей и их рядом с собой допускающая.
Современный мир это мир идентичностей. Люди стремятся «изобрести» себя, выбрать свою собственную среду, окружение, свою собственную систему ценностей. Язычество в этом смысле – одна из опций, связанная с рядом ценностей, о которых я говорил выше – ностальгическое любование историческим прошлым, тяга к Природе (что бы под ней ни понималось), стремление к «духовному», которое выходит за рамки конвенционной религиозности. Поскольку практически все разновидности современного язычества отказываются жестко предписывать своим последователям набор вероучительных или этических положений, здесь также предполагается достаточно высокий уровень самостоятельного религиозного творчества со стороны практика. Такая активная позиция, позиция, если угодно «искателя» и даже «изобретателя» – очень современное явление, которое мало связано с главным принципом традиционного общества – консервативным конформизмом.
В этом отношении славянское неоязычество отличается от аналогичных западных культов?
Славянское язычество в литературе часто относят к «реконструкционистскому» типу – это значит, что главной целью здесь считается «возрождение» религиозных практик славянских народностей эпохи раннего средневековья. Аналогичные движения существуют во всем мире.
Славянское современное язычество имеет достаточно длинную историю в таких странах как Польша, Чехия и Украина – в России, как ни странно, оно появляется только во второй половине XX века. И этому есть причины: «славянство» для таких наций, как чехи, поляки и украинцы было символом борьбы за освобождение, культурное и политическое, а в России оно с XIX века, в связке с «православием» и «самодержавием», было встроено в имперский дискурс – религиозная ниша тут была уже занята.
Патриарх Кирилл обеспокоен интересом к язычеству спортсменов и военнослужащих
Если говорить о социальном портрете современного российского язычника, кто он?
Как указывает в монографии один из исследователей Роман Шиженский, современное славянское язычество пока еще малоизучено: отсутствует корпус эмпирических сведений, собранных в процессе полевых исследований. Но на основании тех данных, которые уже получены социологами, можно утверждать следующее: славянское язычество, как и другие виды современных язычеств – религия горожан. Чаще всего, это горожане образованные, имеющие среднее специальное или высшее образование, работающие более или менее по специальности. В 1990-е годы однозначно говорили о научно-технической интеллигенции как о характерной среде для распространения языческой идентичности. Про политические пристрастия сказать довольно сложно, особенно сегодня, но в целом, славянские язычники так или иначе ценят автохтонное и традиционное выше, чем глобалистское и революционное, поэтому вряд ли среди них можно найти сторонников глобализации.
Когда в 1990-е годы формировались группы славянских язычников в России, практически все они заявляли симпатии к имперской государственности и воспринимали распад СССР и появление в России капитализма, общества потребления, как катастрофу. Часто это было связано также с приверженностью политическому коммунизму и почти всегда – с национализмом различной степени тяжести. Этот период истории язычества оказался отраженным в научной литературе и популярных обзорах язычества (в том числе прессе), и это обстоятельство до сих пор служит славянским язычникам довольно плохую службу: с тех пор многое изменилось, и сегодня уже нельзя говорить (как это часто делается) о том, что славянское язычество – религиозное продолжение агрессивного национализма. Уже в 2000-х годах основные силы развивающегося славянского язычества были направлены «внутрь» – на развитие религиозных картин мира, религиозных практик, построение связей между язычниками и их группами. Политическая риторика к 2010-м годам практически исчезла.
Збручский идол на фоне миниатюрю «Игрища славян» из Радзивилловской летописи XV века
Недавно патриарх Кирилл выразил обеспокоенность повышенным интересом к язычеству спортсменов и военнослужащих, в том числе спецназовцев. Митрополит Екатеринодарский и Кубанский Исидор также сообщил о «проявлении элементов язычества» среди кубанского казачества. На ваш взгляд, почему люди именно этих категорий интересуются язычеством?
Про спортсменов, военных и казаков могу сказать только, что эти страты традиционно ассоциируются с консервативными взглядами. В сегодняшней России «консервативный» скорее означает политически правый. Славянское язычество, завязанное на представлении о важности этнического, несомненно, хорошо сочетается с подобными симпатиями.
Важен также момент этико-эстетический: в славянском язычестве очень развита «воинская» тематика, прославляется как высшая ценность защита отечества, а зачастую и просто война с «не нашими», «мужские» ценности – физическая сила, храбрость, доминирование. Часть славянского языческого ритуала зачастую -потешные бои или активные спортивные игры состязательного характера. На родноверческих праздниках физическое действие вообще преобладает, а словесная составляющая (главный компонент ритуала «больших религий») ей в целом подчинена. Понятно, чем такая «телесная» религия может приглянуться людям, ориентированным по роду деятельности на физическое действие.
Однако высказывания любых церковных должностных лиц по этому поводу нельзя воспринимать иначе, как факт внутрицерковной жизни: церковный язык гибок и метафоричен, и, например, «неоязычеством» можно назвать практически что угодно, с чем данный иерарх не согласен. В своем высказывании патриарх Русской православной церкви Московского патриархата Кирилл обратил на связь спорта и язычество такое внимание, что некоторым российским язычникам показалось, что он спорт к язычеству фактически приравнял.
Мифологию Древней Греции мы сегодня знаем лучше, чем верования восточных славян
Нужно помнить, что славянские язычники, наверное, единственные настоящие оппоненты РПЦ (МП) в религиозном поле, потому что ориентированы как раз на ту аудиторию, к которой обращается современная православная церковь в России – это русские люди, для которых важна их «русскость», их «историческая память» и «традиции». Я ставлю эти слова в кавычки, потому что в данном контексте воспринимаю их как пропагандистские концепты. Страх православных функционеров перед славянским язычеством, на мой взгляд, вызван тем, что последним удается даже успешнее чем православию разыграть эти три козыря – в конце концов, в славянском язычестве все это совершенно явно функционирует как сакральное само по себе.
При этом в обычной жизни интерес православных к современному язычеству явление довольно частое. Я сам был свидетелем ситуации (дело было на публичной лекции в одном из питерских вузов), когда православный монашествующий, в полном согласии с присутствующими здесь же славянскими язычниками (судя по всему, «ведистами»), говорил о том, что русское православие органично вобрало в себя древнюю веру предков, и даже подарил выступавшему лектору гвоздь, на шляпке которого выбит солярный символ (это действительно аутентичный магический артефакт с русского Севера) в знак признательности.
Если античные мифы мы изучаем еще в школе, а с мировоззрением древних германцев можем познакомиться по средневековым эпосам, то с восточнославянским культом источников не так много. Обычно его противники приводят в качестве аргумента – покажите хотя бы один источник о язычестве Древней Руси (за исключением уже христианских летописей и «Слова о полку Игореве»), существовавший раньше второй половины XX века. Сегодня мы действительно не знаем, как верили и совершали обряды в дохристианской Руси, какой был пантеон?
По сравнению с античными культурами, все данные, которыми мы обладаем о дохристианских верованиях Европы, скудны. Славянам повезло даже меньше, чем кельтам и германцам – если в Ирландии и Исландии христиане проявляли к старым преданиям известный интерес и даже их записывали (пусть и подвергая значительной цензуре), в славянских землях положение было другим. Источников мало, все, что мы можем из них почерпнуть – имена богов, отдельные элементы ритуала и единичные культовые предписания.
Последователь, например, литовской религии «Ромува» скорее увидит близкого по духу человека в российском родновере, чем в соплеменном католике
Однако скудость источников свидетельствует скорее о силе дохристианских традиций на протяжение средневековья. О язычестве было бессмысленно писать, потому что оно по-прежнему окружало жителей Древней Руси. Если же говорить о западнославянских землях, то там борьба с язычеством была также войной за германизацию, частью феодально-церковного Drang nach Osten.
Тем не менее, реконструкция пантеона и верований славян возможна, как это показывает богатейшая исследовательская литература по этой теме с XVIII века до наших дней. Помимо письменных источников, здесь невозможно обойтись без археологии, данных исторической лингвистики, фольклора, антропологии, кросс-культурных исследований. Картина, которую мы получим на выходе, будет, безусловно, только наброском. Тем не менее, в этом смысле, любая древняя религиозность для нас в значительной степени книга за семью печатями. Даже античная религиозность, о которой мы столько знаем, далеко не так хорошо нам понятна, как многие предполагают.
Еще расхожее благодаря христианству представление о язычестве – его кровавый характер и необходимость жертвоприношений. Как современные язычники относятся к этим обрядам древности и обходятся без жертв?
Насколько я понимаю логику современных язычников, жертва – в первую очередь установление связи с богами, духами или предками через дар. Этим даром должно быть что-то значимое, наделенное реальной или символической ценностью. «Кровавое язычество» прошлого – следствие определенного экономического уклада: большую роль в жизни играл скот, который ритуально забивали с целью, грубо говоря, угодить богам. Ритуальное убийство животного в древних религиях означало готовность людей поделиться с богами наиболее ценным и ограниченным ресурсом. Но во всех древних культах были также бескровные жертвы готовыми продуктами питания или культурными растениями. В современных язычествах именно такая форма жертвы активно практикуется. Есть единичные случаи ритуального забоя скота, но поскольку язычники в основном горожане крайне далекие от сельского хозяйства, такие случаи редки.
В представлении многих славянское неоязычество неотделимо от русского национализма
Нелишне также упомянуть, что еврейская религиозность вплоть до II века также была сосредоточена вокруг кровавых жертв – жертв тому самому Богу, которого христиане считают также своим. До сих пор кровавое жертвоприношение сохраняется в исламе и, насколько я понимаю, в армянском христианстве. Мне кажется, это и здесь в первую очередь связано с определенным экономическим укладом.
Ряд исследователей говорят о «фэнтезийном язычестве», не связывающим себя необходимостью хотя бы примерно соотноситься с древнерусскими реалиями. Почему приверженцы этого направления крайне некритичны к источникам, принимая на веру не только религиозные новоделы, но и расхожие мифы фолк-хистори, альтернативной хронологии?
Потому что религиозное поведение человека довольно опосредовано связано со сферой научной рациональности. Куда важнее не фактическая «достоверность» истории, а ее привлекательность для практика. Говорят о том, что в 1990-е годы доверие к откровенным фейкам в области славянских древностей было связано с чудовищной неграмотностью людей, ими интересовавшихся, их низким образовательным уровнем. Однако, мы видим, что многократно «разоблаченные» мотивы «фэнтезийного язычества» пользуются популярностью и сегодня, когда доступен огромный объем информации о том, что мы достоверно знаем о древних славянах. Это значит, что подобные версии истории, мифологии, подобные религиозные тексты находят отклик в душах их «потребителей».
Яркий пример – «Велесова книга», которая, несмотря на то, что, подавляющее большинство, как я думаю, славянских язычников признает ее подделкой, тем не менее, в целом продолжает влиять на движение. Характерный для ритуальных текстов современного славянского язычества стиль – я бы назвал его «псевдоархаическим» – во многом был задан именно этим произведением (а не, допустим, манерой репрезентации древнерусской речи в произведениях советского искусства). Мне уже приходилось говорить, что я вижу здесь определенное влияние Велимира Хлебникова и близких к нему некоторых «архаизирующих» поэтов-футуристов, стремившихся в начале XX века создать новый старый язык, вернув его к магическим, первобытным корням.
Несмотря на скепсис ученых и даже многих верующих, "Велисова книга" продолжает влиять на славянское неоязычество
Что касается псевдоистории, то здесь срабатывает потребность иметь «свою» историю славян и/или русских, которая бы позволяла легитимировать языческую религию. В официальной, клишированной версии отечественной истории язычество воспринимается как нечто «снятое», оставленное в прошлом, как нечто, с чем покончено раз и навсегда. Основной импульс славянского язычества – как раз в несогласии с таким видением истории. Соответственно, сообщество стремится (как может) обрести свою историю – учитывая, как мало мы знаем о дохристианской религиозности славян, откровенное изобретение прошлого в этом смысле представляется рабочей альтернативой.
Есть ли у российского неоязычества шанс вырасти в достаточную крупную и единую структуру, способную влиять на общественные и политические процессы, стать идеологией значительной части россиян? Почему?
Мне кажется, это невозможно. Ни сейчас, ни в будущем. Язычество по своему характеру – протестная религия, религия меньшинства. Можно вместе с Павлом Носачевым говорить о «маргинальной религиозности». Язычество существует не столько в устойчивых общинах, сколько в амофрной «культовой середе» (cultic milieu), по Колину Кэмпбеллу. Политические возможности такой среды как отдельной группы ограничены – тем более, туда неизбежно будут входить люди разных социальных групп с разными интересами в социальной, экономической и политической сферах.
Современная языческая свадьба
«Идеология» – это в первую очередь четкая и связная программа, касающаяся того, что люди хотят видеть вокруг себя, какие изменения в мире им нужны. Славянских язычников объединяет любовь к этническому – но эта любовь может проявляться в диаметрально противоположных, скажем, политических позициях. Так, для одного родновера, это выльется в имперство, в мечты о территориальной экспансии России, для другого – в обожание локального, верности «малой родине». Один славянский язычник может быть последовательным ксенофобом и считать любые отношения (а тем более брачные) с «неславянами» религиозным преступлением, а другой, наоборот, стремиться к созданию нового этноса и даже новых религиозных традиций на основе синтеза славянской традиции и традиций других народов России (и даже зарубежья). Есть славянские язычники, воспевающие научный прогресс и его технические достижения, а есть совершенно все это отвергающие и ратующие за «отказ от цивилизации». Все оправдывают свои позицию теми же самыми исходными установками.
Совместные проекты различных славянских языческих общин сейчас направлены в большей степени на выработку единого смыслового поля, в котором можно решать собственно религиозные задачи – демаркация жречества и «мирян», унификация источников традиции, правила взаимодействия между различными языческими группами и механизмы репрезентации славянского языческого сообщества в СМИ и в интернете. О централизованной выработке единой идеологии речи не идет.
