Вершина лета, летнее Солнцестояние, время наибольшей силы и славы Соль, когда её колесница взлетает к зениту над зелёными полями и рощами, время самых длинных дней, и самых коротких, самых волшебных ночей, приходится на промежуток 20-21 июня. Впрочем, готовя обряд, стоит вспомнить, что священно всё же время, а не часы, Со-Бытие, а не его маркер (в Швеции, например, празднуют Мидсоммар[1] в ближайшую к 24 июня субботу и т.д.). Более того, в реальной крестьянской жизни середину лета отмечала череда праздников, которая позволяет этнографам говорить о двенадцатидневье, зеркально отражающем двенадцать ночей Йоля[2], благо в народной традиции оба периода отмечены как время поворота года, близости к Иному миру и опасного колдовства, время максимума и, соответственно, минимума жизненных сил в природном цикле.
Ярко пылающее Солнце, жаркий огонь костров в ночи, таинственные огоньки в непроницаемом мраке леса, будоражащий цвет бузины по утру, медовый запах лугов в жаркий полдень и золотистый аромат липы вечером — вот образы Мидсаммера, наивысшего расцвета всего живого, времени щедрых богов-ванов, когда легче всего прикоснуться — через травы, огонь и воду — к могучим силам. И как за пиком напряжения следует сладкая усталость, за цветением липы — рассыпанные по земле облетевшие «звёздочки» и зелёные шарики завязи на ветках, за безумием экстаза — отдых и будни, так и за самыми ранними рассветами день начнёт потихоньку убывать — вплоть до Йоля с его долгими-долгими ночами. Ещё не скоро, ещё будет и беспощадно палящее августовское солнце, и много работы, и много радости, и щедрая роскошь Урожая… Но высшая точка Колеса Года приходится именно в эти дни, и огненная ладья самого светлого из богов — Бальдра — отчаливает от нашего берега, ибо не в наших силах жить пламенем слишком долго.
Солнцестояние — праздник, очевидно, изначально общий для славян и германцев, по крайней мере в тех регионах, где основным занятием людей было земледелие, а не скотоводство (для кельтского мира, тяготевшего скорее к оси Бельтайн-Самайн, как и к преимущественному разведению скота, есть предположение о влиянии на празднование Литы германских соседей). Здесь и далее в статье праздник «на Ивана Купала» рассматривается именно как праздник Солнцестояния, без учёта расхождения в 13 дней из-за современной его привязки к православному календарю и июлю. Дата его аналога в западной Европе — дня Иоанна (Джона, Иоганна, Яна, Ханса и т.д.) Крестителя — сегодня приходится на 24 июня.
Внешняя сторона обрядности на западе и на востоке, будь то Англия, Скандинавия, Германия, Россия, Польша или Болгария, чрезвычайно схожа. Различие может составлять, пожалуй, соотношение роли огня и воды, некоторые особенности в отголосках древних обрядов жертвоприношений, да большая распространённость Майского Дерева или Майского Шеста, ставившегося на западе и на Мидсаммер (а кое-где ― только на Мидсаммер). На востоке, впрочем, ему есть аналоги в виде берёзки Русалий, или малорусского дерева-Марены. Схожи также повсеместно зелёные ветви и венки, очищающее пламя, зажженное трением, и прыжки через него, ночные посиделки у костров, в лесу, в поле и у воды, гадания и сбор трав, первая роса «Иванова дня», исцеляющая разные хвори…
Мидсаммер
Торжества Летнего Солнцеворота засвидетельствованы у германских народов с древности. Самой ранней записью о них будет, наверное, сохранившийся перечень припасов к празднику для германских частей римской армии, стоявшей в Честерхольме, что датируется концом первого века нашей эры. В средневековых документах немецкое Sonnenwende всегда указывало именно на летнее, а не на зимнее Солнцестояние, подтверждая тем значение летнего дня. В начале седьмого века епископ Нойонский (Фландрия) Элигий осуждал устраивавшиеся его паствой 24 июня песнопения и состязания в прыжках. Характерно, что даже когда впоследствии церковь приспособилась к древнему празднику, приучив прихожан освящать в церкви венки и букеты, условный покровитель дня и его легенда в народных обычаях особой роли по-прежнему не играли.
Как и праздник Мая, с которым у него вообще много сходства, Мидсоммар был днём общинных мероприятий и процессий. В Сконе (Швеция) плели венок Мидсоммара изо всех цветов и побегов, что росли в округе, его называли Midsommarskvastar, «венок середины лета». Связанный, его подвешивали на шест, который два мужчины или мальчика несли на плечах. Снизу шеста было бумажное изображение квочки на яйцах. Двух «веночных мальчиков» в процессии вокруг селения сопровождали от шести до двенадцати «веночных девочек». Олаус Магнус в XVI в. писал, что в Швеции народ приходил к Дереву Мидсоммара молиться, чтобы полям была дана сила прорастать. Тогда же клали на поля кресты из листьев, чтобы посевы росли без ущерба от молний, грома или града.
Ещё в Скандинавии варилась в этот день специальная каша — рёмегрот (römegrot), из цельного зерна на сметане и сливках, и к ней делался сыр — большая голова из собранного со всех дворов деревни молока. В Ютландии (Дания) и Сконе парни и девушки дарили друг другу венки в знак расположения. В это время во многих областях Европы выбирали «невесту» (или «невесту» и «жениха», как на Лиго в Латвии), в отличии от Майской королевы — маленькую девочку (или детей[3]). В скандинавских странах для такой пары устраивалась «детская свадьба», только обеты приносились не в вечной любви, а в вечной дружбе. Праздничное шествие проходило по всей деревне, раздавая благословения домам и получая за это угощение.
Обычай Майского Дерева на Мидсоммар более всего и по сей день распространён, пожалуй, в скандинавских странах, где Майстонг (Majstáng, Майский Шест) воздвигается в обязательном порядке, обычно на открытой площадке или лужайке, как правило — в качестве праздничного символа всей общины. Майстонг — это шест, сделанный чаще всего из очищенного ствола сосны, с поперечиной у вершины. По концам поперечины подвешиваются венки и гирлянды зелени и цветов. Сам шест обвивается хвойными гирляндами или молодыми берёзовыми ветками.Если нет длинного шеста, то связывают вместе несколько коротких, пока не получится высокая мачта с поперечными сучками, на которые вешали цветы и венки. В установлении и украшении Майского Дерева принимают участие все: мужчины, женщины и дети.
Навершием Майстонга служило в прежние времена чучело петуха, и такой петух был предметом особой гордости деревни. С ним, по старинному поверью, был связан предстоящий урожай. Если жители соседних сёл враждовали между собой и хотели сделать гадость соседу, то считалось, что достаточно украсть петуха с Майского Дерева недругов, чтобы они не получили урожая. В настоящее время вершину Майстонга стали украшать национальным флагом страны или вымпелом.
В Уэльсе, согласно источникам XVI—XVIII вв., летней версией Майского Дерева была берёза («летнее дерево» — у fedwen haf), которую устанавливали на центральной площади деревни в канун дня св. Иоанна (иногда использовался, как и на Май, обтёсанный и украшенный берёзовый ствол), ветки берёзки украшали лентами, гирляндами цветов, возле неё танцевали, её, как и в Скандинавии, пытались выкрасть соседи.
В Зальцбурге (Австрия) 24 июня приносили в церкви молодые берёзки и ёлки. Их, как и весенние обрядовые Майские Деревья, заранее очищали от веток, оставляя лишь верхушку, а ствол искусно закрывали гирляндами, сплетенными из полевых н лесных цветов. После мессы деревья приносили во дворы, где сохраняли до будущего года. В старину таких «украшенных шестов» (Prangstangen, от prangen — «украшать») старались делать как можно больше, так как их число связывали с урожаем. «Они закрепляют зрелость хлеба» или «они наполняют сараи сеном», — говорили в Пинцгау.
В Исландии на Мидсумар на переломе первого тысячелетия приходилось время Альтинга. До 1000 г. (год принятия христианства) Альтинг открывался в четверг между 11 и 18 июня (позднее — между 18 и 24м числом) и продолжался две недели, т.е. был к астрономическому Солнцевороту близок. Связь Мидсумара с общественными собраниями сохранилась, как свидетельствует Н.Пенник в «Истории языческой Европы», и на острове Мэн, где парламент (ведущий свою историю ещё с эпохи викингов) каждый год 25 июня собирается на искусственном холме Тингвальд («Равнина собраний»). Поэтому многие современные асатруа в эти дни чтят, в том числе, Тюра как покровителя народных собраний германцев[4]. Можно вспомнить и бога Форсети, известного ещё древним фризам, который скандинавам эпохи викингов был известен как внук Одина, председатель тинга богов, знаток законов, улаживающий тяжбы.
Также и костёр, одна из основных примет Солнцестояния[5], изначально должен был быть делом совместным: принимать участие в празднике следовало всем членам общины. Не участвовавших дразнили мальчишки в своих песнях как скряг или штрафовали на два с половиной гроша (например, в Брауншвейге). Если кто-либо не мог по каким-то причинам участвовать в гулянье сполна, он обязан был появиться хотя бы на короткое время и выпить стакан вина. В Лондоне в прошлые века костры разжигались на улицах, и каждый дом вносил свою долю топлива и труда в их устройство. Над украшенными зеленью дверьми лондонских домов всю эту ночь горели лампы. Для них специально изготовлялись из железа подставки, на которых иногда укреплялось сразу по нескольку десятков ламп. Правда, именно в Англии наряду с многочисленными (в каждой деревне и городе) общественными кострами зачастую горели и «частные» — перед домом в городе или на каждом дворе в деревне.
Костру на Мидсамер придавалось троякое значение: огонь был символической связью с силой солнца, он служил защитой и очищением, и, наконец, в этом качестве он был связан с плодородием. Золу от Мидсаммеровского костра раскидывали по полям в Англии и Нидерладах. Головешки из такого костра втыкали в пашни во многих областях Германии, чтобы поля родили. По рассказам одного путешественника XVIII в., кельтское население острова Мейкланд (Оркнейские острова) еще за две недели до дня св. Иоанна начинало заготавливать длинные вязанки вереска. Когда в ночь на 24 июня загорался костер, каждый юноша поджигал одну из приготовленных им вязанок и бегал по полям и вокруг поселка, размахивая ею в воздухе. Фермеры с горящим пучком вереска в руках совершали по ходу солнца обход своих полей и стад. После того как костер догорал, молодые люди прыгали через угасающее пламя.
В Германии и Австрии в зависимости от локального времени празднования, которое, как помним, было или не одномоментным, или связывалось с разными датами, ритуальные костры (реже обвитые соломой шесты, смоляные бочки и пр.) назывались «огни Солнцеворота» (Sunnawendfeuer), «огни Вита» (Veitsfeuer, 15 июня), «огни Иоганниса» (Johannisfeuer), «огни Петра» (Petersfeuer, 29 июня), т. е. по имени святых, чья память приходилась на эти дни. В Скандинавии такой костёр назывался Ионсокбол (Jonsokbál) или Санктхансбол (Sankthansbál), тоже по имени христианского покровителя дня: на севере традиционно огонь зажигается в ночь с 23 на 24 июня.
Огонь на Солнцестояние изначально должен был быть зажжен трением («огонь нужды»), позднее, например, в некоторых местностях Скандинавии — от увеличительного стекла. Кое-где для костров Солнцеворота использовались строго определённые породы деревьев или даже кустарников (в отдельных областях Франции и в Валенсии костры складывались, например, из стеблей ежевики), известны костры из девяти (магическое число) пород дерева (в частности, в Уэльсе). В Верхней Австрии (область Хаузрукфиртель) среди собиравших хворост были и ряженые с чернеными лицами и закутанные в зеленые ветки, что вновь напоминает и о Мае, и о Йоле. Костры ставились либо очень высокие (на Карельском перешейке, к примеру, высота такого сложенного башней костра могла достигать 7-10 метров), либо относительно небольшие для прыжков через них и окуривания людей и животных (опять явная аналогия с обычаями Майского Дня). В огонь могли кидать травы, просто для создания дыма (солома, сушеный папоротник, трава или зеленые ветви) или с защитной целью: чеснок (чтобы весь год не подхватить лихорадку), тмин или белую полынь (чтобы поясница во время жатвы не болела) и т.д. Бросали в пламя и сено, пучки колосьев и ржи, ветки плодовых деревьев и т.д., вероятно, как приношение и просьбу о добром урожае.
Костры на Мидсаммер по форме ничем не отличались от костров, зажигаемых в другие праздничные дни: на Масленицу и Пасху; их зажигали преимущественно на возвышенных местах, хотя кое-где, особенно в городах, их жгли на равнине, чаще на рыночной площади перед ратушей. К ним приходили на гулянье, потанцевать, повеселиться, прыгнуть через костёр. Через костры прыгали поодиночке, для очищения, защиты и ради грядущего урожая, и парами, взявшись за руки, в надежде соединить судьбы в браке. В Германии считалось, что если при прыжке парень и девушка не разожмут рук, то их любовь укрепится и в этом же году они справят свадьбу (Верхняя Саксония); если же разожмут руки или платьем заденут за огонь, то это был неблагоприятный знак. В некоторых областях, наоборот, полагали нехорошей приметой, если огонь не задевал подола прыгающей через костер женщины. Считалось, что в таком случае она в текущем году не забеременеет. В Тироле и Штирни парни, прыгая, выкрикивали имя любимой девушки, а девушки говорили:
Sonnawend, Sonnawend,
Dass mich nit’s Feuer brennt.
Dass ich bald z’heiraten kum,
Drum tanz ich um.
Солнцеворот, Солнцеворот,
чтоб меня не обжёг огонь,
чтоб я могла скоро выйти замуж,
оттого я танцую.
В старину считали, чем выше прыжок, тем лучше будет урожай льна и хлебов. С этим же представлением был связан и старый обычай в Каринтии: молодые женщины в эту ночь прыгали на полях — явный пережиток имитационной магии (то же проделывали и на Масленицу). Аналогичным образом на ночь Мидсоммара в районе Заальфельда (Тюрингия) девушки шли нагими на льняное поле, танцевали вокруг него и валялись на нём «чтобы лен хорошо уродился». По пашне также катались парами, чтобы передать плодородие земле (или, возможно, иногда с целью обрести его самим).
Как и на Йоль, на Летнее Солнцестояние помимо костров зажигали «солнечные колёса», смоляные бочки, бросали горящие диски. Например, о таком обычае в городке Конц (Германия), когда горящее колесо спускали с холма в реку и по его ходу гадали об урожае вина, рассказывает Гримм в «Тевтонской мифологии». Связь с солярным культом имел и распространённый среди шотландцев и уэльсцев обычаи катать с гор или крутых обрывов рек колеса, обвитые соломой и зажжённые. Иногда при этом гадали: если колесо горело все время, пока катилось, то урожай будет хорошим. Напоминает о солнечном культе и почитании светила обряд, бытовавший на Оркнейских островах ещё в конце XVIII в. На вершине самого высокого холма в приходе разжигали большой костер, и все присутствующие в полном молчании несколько раз обходили его кругом, по движению солнца, начиная обход с востока.
В Дании «Огонь св. Иоанна» зажигался на кургане или ином возвышенном месте, важной частью этого костра были сено или рожь. В Вестланде на день св. Иоанна было принято сжигать старые рыбацкие лодки — что можно ныне связать со смертью Бальдра и его похоронами на пылающем корабле (обычай, символически воспроизводимый сегодня частью асатруа именно из-за этой ассоциативной цепочки). И стоит вспомнить ещё, что историю гибели Бальдра считают поздним переосмыслением Воданического жертвоприношения, самим же Одином и инспирированного. Жертвоприношения самого лучшего, достойнейшего из воинов на вершине силы и мощи…подобным вершине сил природы в ночь Солнцеворота.
В некоторых местностях, напоминая именно о подобной древности, в пламя кидалась соломенная кукла, называемая «Дитя». Норвежцы также сжигали человекоподобную фигуру, которую звали «Старик» (норв. Kallen) или «Старуху» (Kællingen). В области Вога (Норвегия) в костре должно обязательно сгореть чучело ведьмы, «чтобы сгорело всё зло». В Тюрингии ребята обходят дворы, собирая солому, делают из неё чучело, которое привязывают к колесу, поджигают и спускают с горы. В Верхней Австрии и Каринтии зажигали костры — «огни Петра» (Petersfeuer) — 29 июня как в один из дней обрядности Cолнцеворота, тогда же сжигали соломенное чучело, называемое «Петерль», по-видимому по имени святого. Обряд сожжения чучела (часто — с Майским Деревом) не везде был распространён, но всё же устойчиво фиксируется, нередко кукла изображает некое вредоносное существо, уже упомянутую «ведьму». Боролись с ведьмами в это время не только символически. Так, в Швеции был способ их обнаружения: надо взять так называемое «масло ведьм» (либо сок растений, либо роса, что встречается на кукурузе и цветах), сложить костёр из девяти пород дерева и кинуть в костёр немного этого масла, тогда ведьма не сможет не прийти, и обязательно выдаст себя. В Дании к ведьмам, которые ночью в канун дня св. Иоанна танцуют «у Старого Эрика» (т.е. Дьявола), отдельные смельчаки рисковали подобраться с куском зелёного дёрна на голове — для невидимости (но вот ронять защиту очень не рекомендовалось!).
Ещё в конце XVIII в. в Мидсаммер приносились жертвы стихиям, вероятно с целью умилостивить духов, ведь весь период считался опасным: злые силы получали свободу и подстерегали неосторожных. Могли духи дать и благоприятную погоду, и позаботиться о полях. Потому часть похлебки люди выливали на огонь, часть — в проточную воду, часть зарывали в землю и остатками намазывали листья, которые клали для ветра на дымовые трубы. Известны обычаи бросать хлеб и муку в воды родников и колодцев, в огонь очага, в воздух. В некоторых местах, например в брауншвейгской деревне Вендебург, еще в конце XIX в. в землю закапывали деревянный крест, который несли во время шествия в день Иоганна (это называлось закапывать Johannich). При этом закапывали и бутылку шнапса, из которой пили участники процессии, этакое редуцированное жертвоприношение. В отдельных частях Германии, особенно в городах, со временем день Иоганна стал днём памяти умерших; в ночь Мидсомара на могилах ставили горящие свечи, а в альпийских районах было распространено поверье, что души умерших приходят в это время к кострам живых погреться. В Верхней Австрии клали крапфен (обрядовое печенье) в огонь костров, предназначая его «бедным душам», что может быть и не нововведением, но остатком почитания предков.
Как уже было сказано, по общим представлениям этого времени, прыжки через костер и прогон скота через него способствовали защите людей и животных от хвори, оберегали их от колдовства и вредоносных сил. В Скандинавии около такого костра было в обычае «крестится» венками, смотреть на огонь сквозь цветы — для защиты от глазных болезней, а уходя, бросать цветы в огонь «чтобы предохранить себя от всех напастей». С этой же целью во многих областях Германии к костру приносили больных детей. Считали, что особенно целебным свойством обладал огонь Мидсоммара для глаз, спасал он также от болей в пояснице во время жатвы. По поверьям, головешки из такого костра, хранящиеся в доме, защищали от пожара, в целях оберега клали также немного золы из костра в корм скоту. Чтобы придать огню целебные свойства, в него бросали определенные травы; сорняки же бросали в огонь, чтобы их поменьше было в поле. Если Майское Дерево стояло до дня Иоганна, то его также бросали в костер. Это не обязательно означало уничтожение старого символа, скорее должно было придать огню силу и обеспечить все живое и растущее теплом солнца.
Прикоснуться к плодоносному могуществу летней природы позволяли и травы, чья сила в самую короткую ночь года (или одну из близких к ней) многократно возрастала. В некоторых районах средней Германии в это время дома внутри и снаружи украшали цветами. В Баварском лесу девушки делали букетики из «Иванова цветка», орешника, клевера и трясунки. В Гарце в священный день ставили перед домами ёлки, украшенные гирляндами из этих трав, в других местах подвешивали гирлянды к окнам или же протягивали их поперек улицы. В Фихтельгебирге украшали цветами и травами колодцы и родники, чтобы из них не ушла вода. В Бранденбурге через всю деревню скакал парень с «иоганном» — букетом лечебных трав, переплетенных цветущей рожью. По поверью, счастье приносил также «волшебный корень», который выкапывали в Иванову ночь. Верили, что цветок папоротника может помочь найти золотую жилу, а семена папоротника[6] в эту ночь делают человека невидимым. В ночь на Иоганна советовали также добавлять в корм скоту разные травы и муку с солью — от болезней и других несчастий. В Шлезвиг-Гольштейне в этот день устраивали «букет середины лета» (Mittsommerqueste, Mismosquost). В прошлом этот обычай был распространен довольно широко, потом был забыт, а с 1921 г. стал снова ежегодно отмечаться.
В Германии травы собирали накануне ночью между двенадцатью и часом или в полдень Иванова дня. Эти «пучки солнцеворота» (Sunnawencibiiscli), «пучки грома» (Donnerbusch, достаточно очевидное напоминание о Донаре-Громовержце) составлялись всегда из магического числа — семи или девяти — видов трав. Их хранили под крышами домов, хлевов, бросали во время бурь («отдавали» ветру) или на пожарах («отдавали» огню), поскольку согласно поверью, травы, сорванные на Мидсаммер и освященные в церкви, защищали их владельцев от болезней, а дом от бури и пожара. Букет или венок, повешенный над входной дверью, якобы закрывал ведьмам доступ в дом. В Англии апотропеями являлись также собранные в эту ночь ягоды бузины или прибитые над дверьми и над воротами веточки березы. У немцев же наибольшей популярностью пользовался в качестве Ивановой травы дырчатый зверобой (Hypericum perforatum), хотя в каждом регионе была своя главная Иванова трава (или цветок); в Тюрингии, например, арника, которую использовали для приготовления лечебных мазей. Также и в уже упоминавшемся шведском венке середины лета (Midsommarsqvastar), сплетённом изо всех видов цветов и растений в округе, обязательно должен был присутствовать зверобой, как обладающий особой силой. Такие венки (а плели не только общинный, который несли в процессии) висели в каждом доме, особенно в конюшнях и хлевах до следующего года, этим скот был надежно защищен от колдовства. В лечебных целях собирали также тмин и другие травы. Вера в целебную силу трав Солнцеворота — отнюдь не суеверие: как раз к середине июня многие лекарственные растения только-только расцветают, а именно в этот момент их собирать рекомендуется.
Ещё в Дании перед заходом солнца на Мидсуммар была традиция украшать поля льна, раскладывая сверху зеленые ветки (в основном тополиные). Промежуток времени, в течение которого листья остаются зелёными был признаком жизни льна, тополь также должен был отвадить ведьм, чтобы не вредили урожаю. Норвежцы, шведы и шведские финны развешивали листья и цветы всех видов (особенно рябину) для защиты в эту ночь по всему дому.
Для сохранения здоровья и преумножения плодородия в это время были и другие обычаи. Еще в начале XX в. в Баварии и некоторых других местах люди ели пироги— Kücheln с тремя, семью или девятью различными начинками (среди них обязательно была съедобная разновидность бузины). Плодовые деревья, как и в период Йоля, обматывали соломой, чтобы плоды не падали несозревшими. Считали, что если в Иванову ночь срезать несколько стеблей ржи, свить из них венок и повесить на дымовую трубу, то птицы не будут клевать зерно.
Разумеется, время близости к Иному Миру было и временем волшбы и гаданий. Во многих странах в эту ночь девушки собирали девять (или семь, или двенадцать) трав, которые, если их положить под подушку, позволяли увидеть суженого. В Швеции в канун 24 июня некоторые, завернувшись в белые простыни, поднимались на крышу своего дома. Что бы они ни услышали, чьё бы лицо ни увидели — это не будет случайным и может быть истолковано. В Дании у девушек есть обычай в этот день собирать «траву святого Иоанна», т.е. зверобой, и сажать её между балками крыши, чтобы узнать будущее: цветок за себя и цветок за милого (и если клонятся друг к другу — быть свадьбе) или по цветку за родню (узнать: кому жить долго, а кому нет). В Германии девушки в молчании прикрепляли две травинки к потолку или у печи и наблюдали за тем, склонятся ли они друг к другу. Если это случалось, то девушка делала вывод о расположении к ней суженого.
Вода и водное очищение так же присутствовали по всему ареалу праздненства, правда, если росные воды были однозначным благом, вода рек и озёр могла и очистить, и принести беду. Возможно, это было связано с тем, что дожди после Солнцеворота становились помехой при вызревании зерна и при жатве. Как на Пасху и другие весенние праздники, в этот день было принято умываться росой, «чтобы уберечься от кожных заболеваний и стать красивой». По всей Скандинавии бытовал обычай для собирания росы расстилать на земле кусок холста на ночь. Затем в этот холст завертывали больного человека, и, по поверью, после такой процедуры он должен был исцелиться. В Норвегии, кроме того, существовал обычаи на восходе солнца кататься по земле, покрытой утренней росой, чтобы избавиться от болезней (а вот если хотели навредить урожаю соседа, то собирали куском холста росу уже с его пашни). Также в прошлые века в это время в обычае было паломничество к целебным источникам, а ещё раньше на Иванов день было принято совершать жертвоприношение водяным духам, в источниках обитающим. Воду в таких источниках считали в этот день целебной.
Большое значение приписывали и ритуальному купанию, хотя церковью этот обычай запрещался как языческий. В народе считали, с одной стороны, что купание в Иванов день в реке приносит счастье и оказывает целебное действие. С другой стороны, купаться в этот день опасно, так как реки требуют жертв. В Роттенбурге (Вюртемберг) бросали в этот день в реку Неккар краюху хлеба, в Кведлинбурге (на северо-восточном склоне Гарца) — черного петуха, в других местах — детские платья. Эти дары должны были умилостивить реку, чтобы она не потребовала себе человека.
В XIV в. вечером накануне Мидсаммера, по сообщению Петрарки, в Кёльне женщины толпами шли на берег Рейна в венках из цветов и при заходе солнца окунали руки в воду. В этот день очищали также родники. Есть версия, что обычай купаться в реке в день Иоанна Крестителя пришел в Германию через Галлию из Рима, где 24 июня такие купания устраивались в честь Фортуны — богини судьбы.
В некоторых районах обычаи, схожие с днем Иоганна, приурочивались ко дню Петера и Пауля (29 июня): вечером накануне этого дня в Швабии зажигали костры, ночью готовили целебные средства[7]. Прежде костры на день Петера и Пауля жгли также и в Фихтельгебирге. По поверью, Петер и Пауль, как Иоганн Креститель и другие святые летнего времени, требовали человеческих жертв; такими жертвами считались погибшие от удара молнией, утонувшие и покончившие жизнь самоубийством. Именно христианский Пётр (в меньшей степени святые Донат и Ульрих) стал маской для древних представлений о Громовержце, тогда как для славян роль такой маски сыграл ветхозаветный пророк Илья. Образ Петра, сложившийся в народе, в Европе противоречив и не имеет ничего общего с христианским апостолом. Пётр как «господин погоды» (Wetternerr) может, как считали, вызвать дождь и грозу. «Пётр бросает кегли» (Peter tut Kegel scheiben), — говорили, когда гремел гром. День Петра слыл недобрым, так как подвластные святому стихии — молния, вода — могли причинить бедствия: «Петр — босяк, оборванец, так как все кругом в огне» (Der Peter ist a Lump weil allemal a Feuer ist). В это время боялись пожаров, особенно от грозового огня, дождь же 29 июня предвещал плохую погоду на все время жатвы. В то же время Петра считали одним из покровителей скота, защитником от хищных зверей, а может быть, их повелителем. Сохранилась форма молитвы альпийских пастухов, обращенная к святому и напоминающая древние заговоры: «…св. Пётр, своим небесным ключом запри волку зубы, рыси пасть». Бельгийские рыбаки почитают св. Питера как своего патрона. Ежегодно в Остенде, Бланкенберге и других портовых городах страны на побережье Северного моря в первое воскресенье после 29 июня совершается обряд жертвоприношения и освящения моря. Все, кто подвергает себя опасности в море и чья жизнь зависит от морской стихии, собираются на берегу и приносят туда цветы и цветочные гирлянды, жертвенные дары нашего времени[8].
Обрядность летнего солнцеворота в Германии и Австрии как бы завершалась 4 июля днем св. Ульриха. По народным представлениям, его деятельность как защитника от гроз и патрона скота, в сущности, повторяла функции св. Петра, «заместителя» Громовержца. Интерес представляют связанные с его днём следы культа воды — почти все его «святые» места имеют священные источники.
В сельскохозяйственном цикле день Иоганна был связан травами, с этого времени начинались сенокос (хотя были местности, где косить начинали «на Варнаву», 11 июня), созревание хлебов и подготовка пара под сев озимых. В народном немецком и австрийском календаре сам месяц июнь часто назывался Heumonat (т. е. месяц сена), а иногда и Brachmonat, так как в это время производилась вспашка пара. В Австрии говорили: «День солнцеворота подрезает корни хлебу, а день Петра (29 июня) стоит с серпом» (Da Sunawendtag stiecht on Korn d’ Wurz’n a, und Peterstag steht mit der Sichel da). Поэтому же атрибутом св. Доната (30 июня) был сноп, но лишь «на Килиана жал каждый» (Zu Kilian schneidt ein jedermann), т. e. с 8 июля начинали жать повсеместно.
Купальницы, Купала
И.П.Сахаров в своих «Сказаниях русского народа» пишет о почти забытом ныне, но отмечавшемся нашими предками 23 июня дне Купальниц (или, в привязке к церковному календарю — Аграфены (Агриппины) Купальницы, Аграфены Лютые Коренья — из-за начинавшегося в этот день сбора трав), как раз с водой и очищением связанных. С этого дня во многих местностях считалось безопасным купание в реках и других водоёмах, начинали собирать лекарственные растения, делался пробный покос, начинали вязать банные веники и мётлы. В этот день старались заготовить банные веники на весь год. Для этого девушки и женщины после обеда запрягали лошадь и уезжали в лес ломать молодые березовые (и не только берёзовые) ветки. В этот же день собирали траву-купальницу (то ли лютик (ranum culus), то ли кошачью дрёму (trollius europaeus)) по утрам, ещё в росе и сберегали для лечения, плели из неё венки, парились с нею в бане.
В течение всего дня и ночью звучали песни. Девушки под Иван-день гадали: находили на дороге подорожник и обращались к нему со словами: «Подорожник, подорожник, ты сидишь на дороге, видишь старого и малого, скажи милого моего». После этого растение срывали ртом и на ночь клали под подушку
Главным обычаем дня накануне Купалы было с утра пропарится в бане, а днём, c полудня, искупаться в реке или озере. Причём бане придавали значение не только очищения, но и омоложения для стариков, и исцеления для больных. С этой целью парились со специальными «лютыми (т.е. сильными) кореньями», в степных губерниях в печь кидали жгучую крапиву вместо соломы. По выходе из бани садились завтракать, для чего готовилась специальная купальницкая обетная (общая, в складчину) каша. В одних местах её готовили из ячменя, с вечера истолченного девушками, которые собирались на обрядно-хозяйственное действо с песнями и играми. В других, наоборот, обетную кашу готовили пожилые женщины из зерна, специально оставленного от первого рушения. Ещё одна вариация этого обычая — мирская каша, когда баню топили для увеченых и сирых, которых ею после и угощали. И совсем полузатёртый след прошлого — просто угощение мирской кашей заключенных и бедняков в этот день.
Само название «Купалы» родственно, по видимому, всё же не водному действу (хоть и верили, что Солнце в этот день при восходе «играет» всеми красками, скачет и окунается в воду), а таким диалектным словам как «купа» (костёр, огонь в поле, большой котёл или, второе значение слова «купа» — груда, куча, сбор), «купный» (совокупный, совместный, можно вспомнить общинные пиры и обетную-общую кашу Купальницы), «кУпить» (собирать в кучу), древнерусским «купилище» (площадь), «купленица» (рынок), «купный» (общий), «купити» (соединять) и т.д.
Как и в Европе, Купальский огонь должен был быть «живым» (лесным, царём-огнём, лекарственным огнём) то есть зажженным от трения дерева о дерево. Сахаров указывает, что пока старики в Туле, сев в кружок, добывали этот огонь, все собравшиеся стояли в глубоком молчании, и лишь с зажжением костров начиналось веселье. Костры Иванова дня зажигались по всем славянским землям от Сербии до Чехии и Польши — на горах, в полях, по берегам рек, через них прыгали люди, в одиночку или попарно, связывая тем судьбы, перегоняли скот, перескакивали верхом на жеребцах для предохранения табуна от порчи. После прыжков через пламя купались в росе, поутру собирали «сильные» травы. В Польше крестьяне, прыгая через огни, перепоясывались полынью-чернобыльником (впрочем, не им одним).
На Купальских кострах матери сжигали сорочки больных детей, что бы сжечь болезнь. Как и на территории германских народов, у славян огненное очищение принимало разные формы: костры, солнечные колёса на шесте (в Белоруссии шест с горящим колесом ставили часто в середину Купальского костра, также это мог быть шест с бочкой наверху или даже с пуком соломы), зажженные бочки, в том числе и с дёгтем.
Общей с европейской является и вера в особую силу трав в это время, а также в особое колдовское могущество самых коротких ночей года и поиски загадочного цветка папоротника, что может отомкнуть заклятые, а потому так просто в руки не дающиеся, клады. Однако и добыть его не просто: надо отправиться в лес одному, не поддаться на обман и наваждения нечистой и недоброй силы, да и сам цветок, как говорят, старается ускользнуть из рук. Находили в эту ночь и разрыв-траву, терлич (видимо, тирлич, т.е. горечавка желтая, Gentiana lutea L.) и траву архилин, которую срывать надлежало через золотую или серебряную гривну. Под корнем чернобыльника добывали земляной уголь, исцеляющий черную немочь и падучую, а в муравьиных кучах — целебное масло. На Полтавшине в эту ночь можно было найти «перелет-траву», приносящую счастье, чей цветок в ту ночь светился как звездочка. Собирали растения и попроще — васильки, зверобой, мяту, полынь, медвежье ушко и т.д. для венков, или в запас для лечения. Тихвинцы и ладожане в истопленную баню приносили веники с травой Иван-да-Марья и ими парились для крепкого здоровья.
Естественно, в ночь наивысшей магии не обошлось без ведьм. Как и в Европе, Ивановская ночь была моментом их особой активности. Среди мест шабашей в позднее время называли Чертово Беремище под Киевом и Лысую Гору под Сандомиром (Польша). Естественно, это время было и временем усиленной защиты и обережной обрядности.
В Полесье мотивы изгнания-уничтожения ведьмы, согласно анализу О.Виноградовой, были во время праздника одними из центральных («на Купалу спалюют ведьму, шчтоб больше не ходила» и т.д.), в Польском Поморье, зажигая смоляные бочки, говорили, что «выжигают ведьм». Оберегом «от очарования», как уже сказано, были и сами прыжки через костёр. Защищали и хозяйство: белорусы запирали на Иванову ночь лошадей, что бы их не заездили, на Украине вешали на окна и двери жгучую крапиву и, также загоняли в хлева коров с телятами, чтобы телята сосали маток, и ведьмы не смогли выдоить чужое молоко. Бытовало на востоке Украины и местное поверье, что если собрать в узелок пепел от купальского костра и идти домой не оглядываясь, то на следующий день та, кто является ведьмой, явится и попросит: «отдай мне то, что у тебя есть!» Легко проследить аналогии всем подобным представлениям при праздновании Мидсаммера в Западной и Северной Европе.
И.П.Сахаров указывает, что южные обряды несколько отличаются от великорусских, в частности только у малоруссов известны песни с упоминанием имени Купалы, а так же куклы-Купалы, празднование у срубленного деревца-Марены, и замена костра крапивным кустом или крапивой, сваленной в кучу.
Вот что писал о празднике Купалы Н. Маркевич в книге «Обычаи, повѣрья, кухня и напитки малороссiян» (1860г.):
«День Рождества св. Iоанна Предтечи посвящается празднику Купалы. Съ утра дѣвушки идутъ въ поле или въ лѣсъ собирать травы и цвѣты; изъ нихъ вьютъ они для себя купальскiе вѣнки, въ вѣнкахъ долженъ быть и полынь; кромѣ того онѣ носятъ полынь весь этотъ день у себя подъ мышками, это предохранительное средство отъ русалокъ и вѣдьм.
Къ вечеру отправятся въ лѣсъ или садъ, срубятъ тамъ дерево, предпочтительно, если есть, чернокленъ; отнесутъ его на мѣсто, назначенное для праздника, и дадутъ ему названье марена. Тогда приносятъ пуки соломы, а иногда соломенную куклу, одѣтую въ женскую рубаху, въ лентах, въ монистах и въ большом вѣнкѣ; эта кукла называется Купала. Пришедши на мѣсто, втыкаютъ въ землю дерево, обвѣшивютъ его вѣнками и лентами, ставятъ возлѣ него Купалу, и не вдалекѣ разводятъ огонь; взявшись за руки ходятъ съ пѣснями вокругъ дерева, и потомъ скачутъ черезъ огонь. Иногда вмѣсто огня употребляютъ кропиву, которую набрасывають въ высокiя кучи и потомъ скачутъ через нее. Мущины только присутствуютъ, но въ хороводахъ, пляскахъ и въ пѣснях не участвуютъ».
Также в завершение праздника дерево-Марену (на Подолье и Волыни, однако, срубленное деревце именовали «Купало») или изображение (Купалу или Марену, на Полтавщине — Мару) зачастую относили к реке и топили (как варианты — с чучелом-Купалою могли прыгать через костёр или сжечь в конце обряда, Купалою могли назвать воткнутую в землю вербную ветвь, которую в конце праздника парни похищали у девушек и уничтожали, иногда топили две фигуры), деревце и чучело могли сжигать или разрывать на части, кое-где соломенную или даже глиняную куклу привязывали к ветке и «Мареною» называли всё вместе. Шуточное соревнование парней и девушек за деревце или чучело с его уничтожением было довольно распространено (одним из «боевых средств» было обливание защитниц водой), вместо кучи крапивы встречался костёр из крапивы (обычай прижился после очередного церковного запрета разжигать костры. Часто прыжки через кучу крапивы или крапивный куст становились уделом детей при постепенном забвении обряда. При этом прыгать надо было босиком, а замешкавшихся или струсивших хлестали той же крапивой по ногам).
Обрядовое утопление деревца/куклы можно дополнить рядом Купальских песен о девичьей гибели или о том, как брат губит сестру. Малорусская песня о Марене (исполнялась при кидании в воду чучела):
Утонула Мареночка, утонула,
Тiльки iï кiсочка зринула.
Пiшла Мареночка топитися,
А за нею дружки дивитися.
Не топися, Мареночка, не топися,
Оглянися та на своє дитятко подивися.
В записи Н.Маркевича:
….Вси дивочки переплылы.
А сыроточка утонула.
Дошлы слухы до мачухы.
Да не жаль мени дочки.
Жаль плахточкы- крещаточкы.
Й запасочки-сыняточкы.
Или:
Торохъ, торохъ по дорози;
Що за гомон по дуброви?
Ой братъ сестру вбывать хоче,
Сестра въ брата прохалася:
Мый братику, голубчику,
Не вбый мене у лисочку;
Убый мене въ чистомъ поли;
Ой, як убьешь поховай мене,
Обсады мене трёма зильями:
Першымъ зильемъ — гвоздычкамы,
Другымъ зильемъ — васылькамы,
Третимъ зильеъ — стрилочками…
На ту же тему, но севернее:
А как по морю, морю синему.
Ой, лялё, лялё, морю синему.
Там лежат брусья, брусья новые.
Ой, лялё, лялё, брусья новые.
А по тех брусьях брат с сястрою шли.
Ой, лялё, лялё, брат с сястрою шли.
А брат перешёл — сестра втонула.
Ой, лялё, лялё, сестра втонула….
Этот мотив (точнее — мотив кровосмесительного брака между братом и сестрой) иногда считают изначальной мифологемой праздника. Ещё основанием этому мнению служит значительная роль цветка Иван-да-Марья (марьянник дубравный, Melampyrum nemorosum L.) в Купальской обрядности, поскольку одно из преданий о нём гласит, что цветок этот вырос на могиле сестры, соблазнившей брата и убитой им. (Сейчас предпочитается метафорическое истолкование этому как браку между водой и огнём…метафоры, как известно, стерильны, проверены на холестерин и не кусаются).
Однако, в число купальских песен входят и другие:
Мойго свекра широкий двор,
на Йвана святого!
Да широкий двор по самый бор.
…А в том бурьяне волки гУдуть,
Бурьян толочут, свёкра волочут.
«Ай, невесточка, порятуночка!
Порятуй меня, невесточка!»
А невесточка послушала
Да на волчиков потЮкала:
«Волчок серай, вОлоки смело!
Волчок карий! вОлоки скОрей!»
На Йвана святого!
И множество вовсе не трагических:
…Я до тестя до свого
Пущу коныка на двиръ;
Ой, у тестя новый двиръ:
Постелю барвинкомъ двиръ,
Васылькомъ местыму двиръ,
Щобъ тещинька похвалыла,
Щоб дивчина полюбыла.
(Кстати, собственно купальские песни пели во время действа у костра, на пути же к нему — троицко-семицкие, ещё раз доказывая принадлежность изначально праздников одному циклу. Причем и в тех, и в других отмечалась, по словам Н.Велецкой, близость к народным плачам-причитаниям по манере исполнения. Хотя нередко в источниках говорится о песнях шутливых и насмешливых, в основном по отношению к противоположному полу).
Пожалуй, более или менее уверенно можно говорить только о имевшем место некогда человеческом жертвоприношении в этот день (ср. западноевропейские замещения Мидсаммеровских жертв — «Старика», «Старуху» или «Дитя», а так же древнейший слой истории Бальдра), да о том, что во многих местах, по видимому, приносили в жертву девушку, отдавая её воде. Последний мотив вновь объединяет Солнцеворот с Русалиями.
Девушки могли и сами купаться вместе с Мареною, однако более старое представление это запрещало, согласно нему в этот миг налетает мощный вихрь: вся нечисть приветствует Марену — старшую русалку (записано в местечке Купьянском).
Помимо бросания в воду чучела, обрядового купания, умывания росой, общераспространенным было гадание по пущенным в воду венкам (часто со свечою). На Полтавщине пущенный в воду венок старался перехватить «переємець» — нареченный девушки. Иногда же Купальские венки, наоборот, сохранялись под крышею весь год до следующего праздника, поскольку их травы приобретали чудесную силу (в других местах венки могли закидывать через голову на крышу дома).
В цикле сельскохозяйственной обрядности Летнее Солнцестояние связывают с началом сенокоса и скорым сбором урожая, хоть особо эти черты в ритуалах и не выделены (с другой стороны, праздник можно рассматривать в комплексе Русалии-Купала-Петровка, первый из которых связан с защитой посевов русалками, а третий — с началом сенокоса и жатвы).
Петровки (29(12) июня) — завершение Купальского цикла
Как в западной Европе завершение цикла празднования Мидсаммера приходилось на день Петра и Павла или на близко от него отстоящий день Ульриха, так и на Руси череда Купальских праздников кончалась с Петровками. Единственное отличие, видимо, в том, что на Руси не удаётся проследить связь завершения цикла с Громовержцем, праздники, напрямую или косвенно связанные с Перуном, наступают позже.
Как и на западе, русские, и, шире, славянские, обычаи Петрова дня схожи с Купальскими. Также во многих регионах день считается моментом встречи настоящего, «красного» лета. Также день отмечался играми, хороводами, гуляньями молодёжи. Иногда затевались игры с угадыванием: парни ходили среди девушек, закрыв лицо платками. Угадавшей предсказывалось в скором времени сыграть свою свадьбу (в Белорусии, например, именно Петровки были рубежом летних свадеб). В Заонежье последний раз на «летних» святках проказили по деревне и гадали.
В Тульской губернии про этот день говорили, как и про Купалу, что «на Петров день солнышко играет». В южнорусских губерниях к этому дню был приурочен обычай караулить солнце, когда молодежь обоего пола веселилась, рядилась, обвешиваясь колокольчиками и бубенцами, гуляла всю ночь в канун праздника, наблюдала, как при восходе солнце «играет», переливаясь разными цветами, устраивала в складчину трапезу, слегка хулиганила. Девушки приносили в поле смоляные или масленые лампы, жгли костры и гуляли всю ночь. Совершенно «по-купальски» девушки гадали на замужество, cобирая 12 цветов с 12 полей и на ночь кладя под голову со словами: «Двенадцать цветов с разных полей, двенадцать молодцов! Кто суженый-ряженый, мне покажися и меня погляди».
В некоторых местностях люди сходились на три родника умываться «петровой водицей», что сопровождалось угощением, песнями, плясками и играми. В Кашине и некоторых других городах было заведено устраивать некое подобие святочного ряженья. Игрище собиралось на берегу ручья.
На неделе перед Петровым днём или в первое воскресенье после него проводились регионально такие обряды, как похороны Костромы и Ярилы. Кострома — женский персонаж, напоминающий о похоронах «русалки» или Маржены. В Пензенской и Симбирской губерниях девушки избирали одну из них на роль Костромы; затем подходили к ней с поклонами, клали её на доску и с песнями несли к реке; там начинали её купать, причём старшая из участвующих в обряде сгибала из лубка лукошко и била в него, как в барабан; напоследок возвращались в деревню и заканчивали день в хороводах и играх. В Муромском уезде Кострому представляла кукла, которую делали из соломы, наряжали в женское платье и цветы, клали в корыто и с песнями относили на берег реки или озера; собравшаяся на берегу толпа разделялась на две половины: одна защищала куклу, а другая нападала и старалась завладеть ею. Борьба оканчивалась торжеством нападающих, которые схватывали куклу, срывали с неё платье и перевязи, а солому топтали ногами и бросали в воду, между тем как побеждённые защитники предавались неутешному горю, закрывая лица руками и как бы оплакивая смерть Костромы.
Сербы в эти дни, вновь тем напоминая о Солнцестоянии, зажигали трением «живой огонь», и через дым костра прогоняли домашних животных для защиты от болезней.
В сельскохозяйственном цикле Петров день означал в общем случае начало сенокоса и сева озимых, новую страду после отдыха середины лета, чьё плодородие и погода были защищены магией Солнцестояния. Известны поговорки этого времени: «с Петрова дня — красное лето, зелёный покос»; «До Петрова взорать (вспахать пар), до Ильина заборонить, до Спаса засеять».
Вместо заключения
Думается, из вышесказанного основные темы праздника и его обрядности ясны и без специально расписанных выводов. Пусть, из-за трудовой поры и невозможности надолго прервать работу, Мидсаммеровская обрядность и уступает своей театральностью ритуалам зимы, сакральная природа двух циклов остаётся единой в своей противоположности. И закончить хочется цитатой из работы И.И. Земовецкого «Мелодика календарных песен», в которой на деле сказано больше, нежели просто про песни:
«В купальских песнях «возгласы обрамляют текст, интонируемый на попевке, типичной для новогодних овсеней. Снова мы встречаемся с аналогией коляда-купала и, очевидно, не случайно: именно эти два праздника делят год пополам, перекликаясь и в элементах обряда … Сходство…глубокое, подтверждающее концепцию календарного цикла как взаимосвязанной цепочки обрядов, направленной к кульминационной цели — жатве…Купальские песни оказываются для годового календарного круга действительно кульминационным циклом: говоря фигурально, отсветы купальских огней становятся видны уже в тёмные дни солнцеворота. Восход «жаркого солнца», который возвещали волочебники, осуществился, и в ослепительном свете его видны горизонты календарного года».
Использованные материалы:
«Скандинавская мифология. Энциклопедия»
«Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Летне-осенние праздники», Сборник под ред. С. А. Токарева
«Сказания русского народа, собранные И. П. Сахаровым»
«Обычаи, повѣрья, кухня и напитки малороссiян. Извлечено изъ нинѣшняго народнаго быта и составлено Николаемъ Маркевичем» (Репринтное воспроизведение издания 1860г.)
Н. Пенник, П. Джонс. «История языческой Европы»
К. Гундарссон, Д. Паксон и др. «Наш Трот» (Our Troth)
Н. Н. Велецкая. «Языческая символика славянских архаических ритуалов»
C. Ермолаев, Д. Гаврилов. «Время богов и время людей»
Л. С. Клейн. «Воскрешение Перуна»
О. Воропай. «Звичаï нашого народу»
«Сайт для современных ведьм» и статья Shellir «Лита-Летнее Солнцестояние» на нём.
Примечания
[1] Шведск. Midsommar, англ. Midsummer, исл. Miðsumar, нем. Sommersonnenwende. Далее используются разные варианты названия.
[2] Единый комплекс обычаев в Западной Европе был приурочен к периоду с 15 июня (день св. Вита в церковном календаре) по 4 июля (день св. Ульрика), как вариант 29 июня (день св. Петра и Павла, см. далее). Возможно, разумеется, что это единство сложилось позднее, благодаря постепенному переходу обычаев с одной даты на другие, соседние. Однако, по мнению известного австрийского этнографа Р. Вольфрама, например, празднование Солнцеворота в старину продолжалось в течение двенадцатидневья (13 ночей), т. е. с ночи на 24 июня и по 4 июля, а дата 15 июня возникла в связи с юлианским календарем.
[3] В наши дни уже и на Май зачастую участниками и действующими лицами становятся дети, что связано с постепенным уходом древних обычаев и утратой их значений везде, где это не подкрепляется идеей и смыслом, как, например, в современном языческом движении.
[4] Именно с Тюром связывают найденное в посвятительных надписях германских легионеров именование Mars Tincsus, т.е. Марс Тинга.
[5] К сожалению, со временем обычай зажигать костёр в Солнцестояние стал исчезать. Например, в Германии к концу XIX в. граница между предпочтением пасхальных огней и огня на Иоганнов день проходила южнее Гарца и Гессена, на севере преобладали пасхальные огни, на юге — летние. По материалам, собранным в 20-х годах XX в. для немецкого этнографического атласа, известно, что костры в Иванову ночь жгли уже только на юге Германии (в Баварии). В некоторых северных областях в ночь Мидсоммара зажигали только свечи (как пережиток былых костров), а в городах их заменила иллюминация.
[6] На самом деле — споры.
[7] И в России Петровки служили окончанием Купальских празднований (цикл состоял из Аграфены Купальницы, собственно Купалы и Петровок), и являлись знаком началом сенокоса (см. далее). Только если в германских землях грозным «заместителем» Тора стал Пётр, то у славян грозами тут «заведовал» скорее Павел, хотя при этом сами Петровки особой связи с Громовержцем, кажется, не имели.
[8] Тут можно вспомнить об исландце Хельги Тощем, который «верил во Христа, но молился Тору перед морской поездкой или при трудностях» («Книга о занятии земли», ч. 3, гл. 66). До прихода новой веры Тор, который по словам Адама Бременского «царит в эфире, управляет громом и реками, ветрами и дождями, ясной погодой и урожаями», был, скорее всего, и покровителем мореходов.
