В 1897 году в Симбирске вышла небольшая книга народного просветителя Федора Васильевича Виноградова «Следы язычества в домашнем обиходе чуваш». Она примечательна собранными автором сведениями о проявлении языческих элементов в жизни народа. В частности, немало внимания уделяется клятвам. Мы в свою очередь провели анализ собранных Виноградовым сведений о чувашских клятвах и сделали попытку дать их структурно-семантическую трактовку.

Клятва является регулятивно-общественным образованием. Свои истоки клятва берет в общественном институте табу, регулирующем поведение членов общины. Ее можно рассматривать как некую трансакцию, в которую включены клянущийся, принимающий ее и свидетель. При этом третий элемент этой трансакции обычно есть проявление иерофании (в данном случае понимается акт обнаружения сакрального в чувственных формах). Фактически всю ритуальную практику клятвы можно отнести к иерофании, особо выделив важную составляющую – иерофанного свидетеля клятвы.

Клятвы можно разделить на вербальные (произносимые в обыденной жизни и часто имеющие форму речевого штампа) и с ритуализированным действием. С понятием клятвы напрямую связано понятие проклятия (результат ее нарушения и получения наказания от иерофанного свидетеля клятвы).

В клятве ярко проявляется дихотомичность религиозного сознания, разделение мира на профанную и сакральную сферы. Профанным в клятве являются обязательства, которые берет на себя клянущийся. Сакральным же в клятве является ее сверхчувственная и сверхъестественная природа, которой ее наделяет иерофанный свидетель клятвы.

Клятвы чувашей, которые можно отнести к вербальным, во многом схожи с русскими. Часто встречаются речевые штампы, к примеру: «ей Богу», «провалиться на этом месте» и так далее. В более важных случаях клянутся тем, что важно и дорого – женой, детьми, родителями, урожаем, скотиной, своим здоровьем и благополучием. Еще более серьезными являются клятвы небесными светилами: «да не увижу больше ни месяца, ни звезд», «да померкнет для меня солнце, если я лгу». Такого рода клятвы, несомненно, связаны с верой в магическую силу слова и вероятнее всего являются упрощенной или деградировавшей формой клятвы с ритуализированным действием, так как в древнейших ритуалах жест и телодвижения филогенетически предшествовали слову.


Чуваши Симбирской губернии. Фото В. Каррика. 1870-е

Клятвы с ритуализированным действием представляют для нашего анализа значительно больший интерес. Клятвы этого типа, приведенные в работе Виноградова, можно разделить на три вида: 1. клятва со скреплением рук клянущегося и принимающего клятву над шеей объекта подлежащего проклятию, в случае нарушения клятвы (над шеей ребенка, животного или над собственной шеей); 2. клятва с перешагиванием через какой-либо объект (через сухую ветку со словами «как эта ветка суха, мои ноги и руки пусть так же высохнут», через костер и так далее); 3. клятва с поеданием/испитием чего-либо клянущимся (поедание земли, поедание хлеба с ножа, испитие водки или воды при определенных обстоятельствах); 4. клятва со скреплением рук клянущегося и принимающего клятву над могилой (в данном случае покойник является иерофанным свидетелем клятвы и будет преследовать клятвопреступника).

В первых двух типах клятв мы не видим ярко выраженного иерофанного свидетеля клятвы, хотя, вероятно, его незримое наличие и подразумевается. По этой причине, эти два типа ритуализированных клятв мало чем отличаются от вербальных. И в том, и в этом случае отсутствует явный иерофанный свидетель клятвы, и, в то же время, подразумевается наличие некой неперсонифицированной сакральной силы, обеспечивающей реализацию вербальной формулировки проклятия в случае нарушения клятвы.

Иную картину мы наблюдаем в выделенных нами третьем и четвертом типах клятв. Здесь иерофанный свидетель клятвы присутствует явно. В случае поедания/испития такими иерофанными свидетелями могут являться земля, иконы, крест, свеча, в клятве над могилой – покойник. Поскольку иконы, крест и свеча как иерофанные свидетели клятвы возникли под влиянием христианства, то наиболее архаичный пласт связан с землей, могилой и покойником, очень близких в семантическом отношении.

Здесь необходимо подчеркнуть нуминозную форму проявления иерофанного свидетеля клятвы. Нуминозность здесь предполагает восприятие иерофанного свидетеля клятвы в дуалистичной форме. Перед ним испытывают страх и уважение, он отталкивает и притягивает, пугает и вселяет уверенность. В качестве примера такого архаичного ритуала клятвы связанного с землей можно привести выдержку из работы Виноградова. «Обвиняемый грызет землю. Если виновный при произнесении клятвы лжет, то он сделается черным, как земля, и через год умрет. Клянущийся берет на чистом месте, не оскверненном испражнениями, зубами землю в рот, жует ее и говорит: «эпь аипла ползасын-тор, тебер сяк выгыда ансидертер», т.е. «если я виноват буду, Бог не даст мне дожить до этого времени» (т.е. до другого года)».[1] Этот пример интересен так же в контексте того, что по своей семантической структуре он сходен с клятвой перед церковным крестом. «Клятва перед церковным крестом. Клянущийся знает, что если он солжет, то пожелтеет при жизни, как медь, и смерть постигнет его в скором времени». И в первом, и во втором случае, клянущийся, в качестве проклятия при нарушении клятвы, приобретает цвет иерофанного свидетеля клятвы, и в последующем умирает. Интересно и то, что в книге арабского автора X века, говорится о тюркском обычае клятвы на золоте, в присутствии медного идола, где в качестве проклятия произносятся слова: «да пожелтеешь ты, как это золото».[2]

Символика креста и земли у чувашей могла объединяться, так как оба объекта связаны со смертью. Смертью они так же угрожают клятвопреступнику. В одном из примеров, приводимых Виноградовым, мы наглядно видим тождество этих символов. «Заспорившие, взяв с собой водки, идут в сад, или в овраг и на чистом месте, требующий клятвы вырезает дерн в виде креста, в середину которого ставит стакан с водкой: клянущийся берет с земли стакан и, выпивая водку, говорит: «тор чон-ма таттыр», что значит: Бог душу отрубит, т.е. если я виновен, пусть Бог душу вынет из меня. Затем дерн кладут на прежнее место».[3]

Можно сделать вывод о том, что иерофанный свидетель клятвы у чувашей связан со смертью, как формой наказания клятвопреступника. Собственно говоря, именно смерть и связанные с нею явления, являются объектом, провоцирующим нуминозный опыт, который лежит в основе обеспечения гарантии клятв.

[1] Виноградов Ф. Следы язычества в домашнем обиходе чуваш. – Симбирск, 1897. С. 4.

[2] Ибн ал-Факих ал-Хамадани. Известия о странах. / Пер. с араб. Ф. М. Асадова // Арабские источники о тюрках в раннее средневековье. – Баку, 1993. С. 47.

[3] Виноградов Ф. Следы язычества в домашнем обиходе чуваш. – Симбирск, 1897. С. 4.

Поиск

Журнал Родноверие