Беседа с Джейфом Арнольдом, главным редактором PRAV Publishing и автором блога Continental-Conscious.
- Приветствую, Аскр!
Это не только удовольствие, но, я бы сказал, судьбоносное событие — иметь возможность обсудить некоторые глубокие вопросы, которые возникли в результате чтения и перевода ваших работ о язычестве.
Уже более десяти лет вы являетесь мыслителем и практикующим язычником, вовлеченным в дела не только «на земле», в рамках славянских и германских традиций, но также «в небе»: приближаясь, созерцая и соотнося разнообразие языческих традиций в поиске, своего рода, «метагерменевтики». В первой книге из вашего двухтомника «Polemos», которую я имел честь перевести и опубликовать, вы идентифицируете эту герменевтику как традиционалистскую школу мысли, основоположниками которой являются Рене Генон и Юлиус Эвола. Именно с этого перекрестка традиционализма и язычества я хотел бы начать путь нашей беседы.
Одной из основных концепций, если не самой центральной, этой школы мысли является идея «Примордиальной Традиции», «Перенниальной (Вечной) Традиции» или, если принять во внимание критику и уточнения этого понятия некоторыми более поздними авторами-традиционалистами, просто «Традиция».
Я начну с общих вопросов к вам: чем является и какое место занимает язычество в этой Традиции? Что означает язычество для традиционализма?
- Приветствую, Джейф! И хочу воспользоваться случаем и выразить свою благодарность за высококлассную работу с книгой «Polemos» и сотрудничество с альманахом Warha.
Рассуждение о Примордиальной Традиции — дело объемное. Я могу кратко сформулировать позицию следующим образом: Традиция и есть язычество. Это слова-синонимы для наименования единого. Но дальше мне потребуется сделать много важных уточнений и определений, чтобы эта формула приобрела вес и обоснование.
Первое: если мы посмотрим на те труды, метафизические школы, традиции и язык, к которым Рене Генон, Юлиус Эвола, Фритьоф Шуон, Ананда Кумарасвами и др. обращаются как нормативным идеалам либо следам Примордиальной традиции, то почти 100% из них — это наследие язычества. Это Веданта и Тантра (индуизм в широком смысле), это внеавраамическое искусство Востока и Азии, это дохристианские Греция и Рим, германцы и кельты, местами и архаические народы. Даже если смотреть сугубо хронологически, то корни Примордиальной Традиции (Ур-религии) уходят в эпохи, на многие тысячи лет предвосхищающие любые формы авраамизма.
Далее, если мы посмотрим на те христианские и исламские течения, богословские и философские школы, к которым обращается Генон, Эвола и другие, то все они — на грани или за гранью ортодоксии и догматики. Это христианский мистицизм, это суфизм, неоплатонические школы и тарикаты, которые заимствуют практически всю структуру из так называемой «эллинской мудрости», то есть из античного языческого неоплатонизма либо из доисламской культуры Ирана либо тюрков. Можно вспомнить, что традиционализм и мистика Рене Генона даже близко не стали «мейнстримом» в исламе; он так и остался эксцентричным европейцем в глазах египтян и арабов. Тоже самое с другими суфийскими традиционалистскими, преимущественно европейскими тарикатами и обществами. Суфизм вообще существует на границе с ересью и ширком (многобожием) в исламе. В своей книге «Polemos» я стараюсь показать, как язычество продолжает жить и переформатировать ислам изнутри именно в неоплатонизме, мистике суфиев, в их конкретных высказываниях и деяниях. Внешне — это ислам, внутренне — это нечто уже совсем иное.
С христианством ситуация обстоит точно так же и здесь мы знаем даже больше, потому что для европейского и русского контекста мы с ним знакомы намного ближе. В одной из своих ранних работ Александр Дугин прямо написал, что «с точки зрения православного христианства, традиционализм — это форма ереси». Так оно и есть, потому что для традиционализма Христос — это часть либо один из ликов истины, в то время как для последовательного христианина он и есть вся полнота истины.
Необходимо упомянуть и многочисленные реликты и синтезы христианства с неоплатонизмом (Рейнские мистики), с народными культурами (весь фольклор, двоеверие). Особенно это становится заметно в романтизме, ещё ранее — в рыцарской культуре, которая немыслима и неотделима от германских языческих Mannerbunde.
Поэтому, если мы внимательно посмотрим от каких традиций и культур традиционализм отталкивается, и к каким культурам он обращается на протяжении всей своей истории, то в подавляющем количестве случаев это неавраамические традиции, либо очень специфическое неортодоксальное и мистическое прочтение христианства и ислама. Скептическое отношение Генона и Эволы к католицизму и христианству в целом широко известно, и тут нет места для спекуляций. Поэтому традиционализм не просто «пересекается» или «близок» язычеству. Традиционализм и есть язычество.
Второе: к сожалению, термин «язычество» несет с собой много недопонимания и ложных коннотаций в европейских языках. Русское слово «язычество» богаче, чем английские pagan и heathen, или немецкое heidnische. В русском языке у этого слова есть семантические и этимологические ассоциации с языком (tongue, sprache), традицией (ethnic religion) и народом (слав. иазык = ethnos). Тем самым слово связывает в узел важнейшие категории метафизики (язык и религия) с конкретным народом и его сакральной культурой. В европейских языках такой семантики нет, там до сих пор правит дихотомия paganus vs. urbanus, сельские отсталые суеверия vs. просвещенная городская церковь. Это — прямое выражение христианского подхода и, одновременно, корень прогрессизма и Модерна, моральная оценка по линии «город (протобуржуазия) против низких селян», «новое, прогрессивное христианство против непросвещенных деревенщин». Если мы считаем себя последовательными традиционалистами, то такие категории мы должны выбросить в числе первых.
Поэтому термин «язычество» необходимо реабилитировать и, что самое важное, — вернуть ему более высокое онтологическое наполнение. Язычество не замыкается и не исчерпывается «суевериями» и «поклонением идолам». Как я настаиваю, язычество — это особая, полностью самостоятельная онтология и эпистема, которая описывает и интерпретирует вообще всё. В этом вопросе, думается, я буду полностью солидарен с Аленом де Бенуа, который на свой лад постулирует эту же идею в своих работах.
Суть язычества — это доктрина проявления, манифестационизм, мистический монизм и недвойственность, холизм сакрального. В отличие от дуалистической онтологии креационизма и догмата creatio ex Nihil. Исследованию и описанию этого различия я посвящаю много страниц и полемических статей в своих книгах, прослеживая самые разные пути как этот онтологический зазор на уровне космогонии проявляется в истории заката Европы и служит спусковым крючком для развития Модерна.
Наконец, когда чрезвычайно краткие определения и отсылки были даны, я могу перейти к вопросу о Примордиальной Традиции.
В данном вопросе я, — к чьему-то сожалению либо к счастью, — не разделяю идею о некогда существовавшем в глубокой древности едином народе, у которого была его ур-религия. Я сторонник плюрализма, идеи о возникновении человечества в нескольких очагах в этом мире. Более того, я считаю, что народ берет своё начало не в археологии и реконструкции быта и языка протоиндоевропейцев, а в своем мифе. Человечеств и мест происхождения людей ровно столько, сколько существует об этом аутентичных мифов.
Поиск ур-народа, ур-языка и ур-религии — это тоже отголосок креационистского и модернового универсализма (желания свести все к одному научно достоверному истоку), специфически отраженный в мистицизме и традиционализме. Поэтому обращение к палеолингвистике, археологии и этносоциологии должно иметь необходимые ограничения. И сами лингвисты признают, что чем глубже в толщу веков они погружаются, тем выше растет процент гипотез и догадок о том же прото-ИЕ языке, например. То есть говорить об оперативном ритуальном использовании этой реконструкции нельзя. Тем более что она актуальна только для народов индоевропейской семьи.
В определении Примордиальной Традиции (в русском языке обычно пишут «Традиция» с большой буквы, чтобы отделить её от разнообразия религий в мире, но такой нюанс полностью исчезает в германских языках) я поддерживаю лингвистическую метафору, которая гласит, что Традиция — это грамматика высказывания и выражения сакрального. Если мы обратимся к этимологии слов «миф» и «логос», то они оба означают слово, рассказ, историю, речь. Традиция отвечает за корректность и форму сакрального нарратива: грамматика и поэзия (все древние тексты так или иначе выражены в форме стихов и песен). При этом содержание нарративов может быть различным, потому что сакральное — амбивалентно. Оно охватывает не только светлые, добрые, жизнеутвреждающие и аполлонические символы, структуры и стороны бытия, но также и мрачные, ужасные, связанные с негациями и умиранием. Вальтер Отто и Жорж Батай связывали сакральное с опытом ужаса и насилием жертвоприношения напрямую.
Таким образом, косвенно подтверждается присущая язычеству установка на плюральность традиций в подлунном или феноменальном мире. Все традиции народов в мире имеют и различия, подчас радикальные, и общее. Самое общее, — Единое, холистское, — выражается на высших уровнях теологии, метафизики и мистики: это Примордиальная Традиция как грамматика и как апофатический исток за пределами языка как такового.
Иными словами: нет смысла искать ур-народ и ур-религию в глубоких раскопках степей Турана или подо льдом Северного Полюса, то есть среди сущего и мира вещей. Родина Примордиальной Традиции — на Небе и она апофатична.
- Трудно представить более богатый, опережающий и исчерпывающий ответ на первый же вопрос. Фактически, вы уже затронули многие темы, над которыми я бы хотел поразмышлять вместе с вами в ходе нашего диалога. Но, прежде чем перейти от общего к более частному, я думаю, мы не можем не остановиться еще немного на Изначальной Традиции и вопросе о множественности различных традиционных форм, которые, как вы говорите, присущи язычеству в отличие от универсализма авраамических традиций.
В соответствии с вашим пониманием, перед нами как будто предстает следующая картина: «метафизическая грамматика» Примордиальной Традиции обязательно находит различное преломление среди разных культур, из чего следует, что мы имеем практически бесчисленное множество разнообразных традиций, подпадающих под исторический, полемический или структурно-категориальный зонтик язычества. Чтобы понять введенную вами лингвистическую метафору, это как если бы у нас был один «прото-» или «мета-» язык или языковая семья с разными языковыми потомками, или один язык с разными диалектами или акцентами. Примордиальная Традиция содержит открытую полноту всех форм и вервей передачи, в то время как разные традиции формулируют или оформляют их по-своему. Итак, «язычество», как широкая категория, представляет собой целую парадигму различных традиций вплоть до монотеистического «раскола».
Но некоторые традиционалисты, которые явно и открыто (но, возможно, не всегда исчерпывающе) обращались к «полноте» язычества «в целом», были строго фиксированы на жестком дуализме традиционных форм.
Для Эволы и сербских традиционалистов, таких как Драгош Калаич (Dragoš Kalajić) и Борис Надь (Boris Nad), дуализм принимает форму максимального разрыва между «ураническим» и «хтоническим». Может даже сложиться впечатление, что в концепции Эволы, — которая, в конечном итоге, приняла ярко выраженные расовые формы, — только «ураническое» действительно относится к Примордиальной Традиции (что неизбежно отсылает нас к вопросам хронологии и цивилизационной морфологии). Тогда как «хтоническое» позиционируется как своего рода «антитрадиция», столь же древняя и, возможно, неотделимая от земного существования. Действительно, мифологическое наследие народов мира, особенно индоевропейских, рассматривает всю космическую драму как начало, развертывание и завершение в контакте и конфликте между таковыми, если заимствовать терминологию Александра Дугина, аполлоническим и кибелическим логосами. В своей работе «Polemos» вы придерживаетесь этой линии и объясняете современность как фундаментальный хтонико-титанический реванш.
Где проходит эта линия? Является ли хтонический язык таким же неотъемлемым и значимым в исконной традиции, в языческих традициях, как и уранический? Отсюда проистекает вопрос, согласно вашей и других традиционалистов позиции, — что означает это качественное противопоставление традиций для языка единой Традиции?
- Вы очень верно подмечаете принципиальные моменты. То, о чем говорит, например, Юлиус Эвола в случае с «ураническими» и «хтоническими» аспектами, — это отголосок и парафраз все той же концепции «контринициации» Рене Генона. Эвола же был и первым, кто попытался выйти за её рамки и переосмыслить. Идею контринициации можно рассматривать как очевидный след или аффект со стороны авраамического дуализма, фактически как фигуру «тотального зла» и иное имя Антихриста. Либо, с другой точки зрения, корни этой идеи являются модернистским эхом в трудах самого Генона, который был склонен мыслить не плюральными, а универсальными и, подчас, прогрессистскими категориями. Как однажды сказал Евгений Головин: «[абсолютная]истина — это первородый грех монотеизма».
Далее, деконструкцию этого концепта совершает Александр Дугин в своей ранней работе «Абсолютная Родина». Он настаивает на плюральности форм и опыта сакрального, говоря простые вещи: то, что для одного общества может быть священным и инициатическим, то для другого может быть строго табуированным. Поэтому говорить об универсальной формуле контринициации нельзя в принципе. Мне ближе всего следующая формулировка: контринициатическим является то (те феномены, состояния и явления), которые мешают продвижению на пути духовной и божественной самореализации.
Но плюральность форм инициации и мистерий существует в рамках мира Традиции, архаических обществ. То есть мы не можем распространять этот принцип на общества Модерна, на идеалы Просвещения и т. п. На ту парадигму знания, которая выстраивается на тотальном отрицании и уранических, и дионисийских, и хтонических форм священного. Это та линия, где плюральность заканчивается и начинается жесткий polemos.
Но вернемся к сакральному. Французские антропологи и социологи детально исследовали дуалистическую структуру «профанного» и «священного» в архаических и более сложных обществах древности. Недуальный подход говорит об амбивалентном сакральном: о целом, которое охватывает полюса от «концентрации Божественного присутствия» до «абсолютного запрета». И то, и другое — маркеры и проявления священного в том или ином обществе. Такое понимание сакрального можно назвать дионисийским. Когда и самое чистое, и самое грязное смыкаются в coincidentia oppositorum. У Эволы оно более аполлоническое, разумеется.
Внутри лингвистической метафоры, мы снова можем говорить о принципиальной возможности разных по смыслу, но одинаковых по корректности высказываний. Мы можем возносить хвалу чистейшему и прекраснейшему Божеству, а можем петь похабные песни, связанные с плодородием и Эросом. Можем соблюдать очистительные посты перед мистериями, а можем стоять в крови жертвенных животных. Все едино.
Проблемы начинаются тогда, когда структура, грамматика и лексика Традиции (с большой буквы, как парадигмы) начинают разрушаться и терять смысл. Например, шизофазия — когда грамматически речь строится верно, но не несет никакого смыслового содержания и не поддается дешифровке. Или речь тяжелобольного деменцией или аутизмом человека, которая состоит из обрывков, мычаний, междометий и в целом распадается на глоссолалию. Можно вспомнить Мартина Хайдеггера, который противопоставлял экзистенциал Речи (Rede), бытийного, максимально сконцентрированного аутентичного говорения, — пустой, бессмысленной Болтовне (Gerede) слепых масс.
Языку Традиции противостоят язык Модерна и язык Постмодерна. Если мы смотрим изнутри на них, как не внешнее, то мы видим инверсию и шизофазию высказывания (Модерн) либо глоссолалию, lalanguage и полный распад формы и содержания высказывания (Постмодерн). Мы распознаем в них какую-то форму речи (то есть улавливаем подобие нам самим), но она беспросветно враждебна либо глупа. Да, это можно назвать анти-традиционным языком. По отношению к этому можно выстраивать разные стратегии войны: фронтальное противостояние и подавление; либо прохождение сквозь нижний полюс к Абсолюту с другой стороны эпохи Конца. Тот же Юлиус Эвола осмыслял вторую стратегию во второй половине своей жизни.
Касательно концепции Дугина, то внимательное прочтение его труда выявляет, что в своих пределах логос Аполлона является точно таким же универсалистским, ревнивым, предельно дуальным и уничтожающим плюральность, как и логос Кибелы. Модерн и Постмодерн — это их совместное «детище». Нельзя повесить ответственность за упадок Европы только на какой-то один логос. Поэтому некоторые места из «Ноомахии» мне не кажутся убедительными или полностью ясными. Поляризация абсолютного света и абсолютной тьмы выглядит откровенной натяжкой.
- Я чувствую, что то, к чему мы неизбежно приближаемся здесь, в нашем обсуждении различных форм традиции, а также их противостояния либо развития вплоть до эпохи Модерна, — это тот судьбоносный и исходный вопрос об отношениях между Мифосом и Логосом. В своей недавней серии лекций «Человек и священное», вы выдвинули тезис о том, что «Священная Традиция — это синтез Логоса и Мифа». Это, конечно, очень оспариваемые термины или, скорее, «первослова», значение и траектории которых могут лежать в основе истории философии и хода нашего нынешнего цикла сознания. Осмелитесь ли вы познакомить нас с вашим подходом к этим различным «высказываниям», их значением для языческого наследия, в свете возвышения авраамических верований (например, см. Евангелие от Иоанна 1:1), и тем, что они могут сказать нам сегодня?
- Да, оба термина чрезвычайно важны и каждый из них по-своему является насыщенным огромным потенциалом. Но давайте по порядку.
В своем курсе лекций, как и в книгах, я не говорю о «синтезе» Мифоса и Логоса. Я говорю о герменевтическом кружении процесса интерпретации и познания между двумя полюсами. Один полюс — это Мифос и присущая ему специфическая структура мышления и ментальных процедур, а также культура или «стиль» (О. Шпенглер). В этом полюсе локализована мифология и мифопоэтика традиционных обществ, их особое экзистенциальное и онтологическое бытие-в-мире и его же конституирование. То, как мы (народ) мыслим, в огромной доле и создает тот мир, в котором мы живем.
Второй полюс — это Логос и уже его, более рациональные и детализированные процедуры и менее гибкая и поэтичная структура, тяготеющая к последующей схоластике и позитивизму в различных версиях гораздо позже, и под влиянием множества дополнительных негативных факторов.
И Мифос, и Логос изначально в древнегреческом означают примерно одно: рассказ, слово, историю. Они чрезвычайно близки поэзису — высказыванию, приведению-к-бытию; ещё одному важнейшему слову. Расхождение этих двух синонимов коррелирует с присущей индоевропейцам устной поэтико-песенной передачей традиции (мифология) и письменным сохранением одной либо нескольких «канонических» версий священного предания (логос). Это аналогично переходу от голоса к тексту; с последующей ревизией «сказочного» наследия на предмет достоверности, релевантности, историчности и т. п. Это та жестокая процедура, которую Логос совершает с Мифосом начиная с христианизации и его «разоблачения» других традиций. Об этом как раз первая строка первой главы Евангелия от Иоанна, если мы прочтем её как гносеологическую установку: есть только письменное и заверенное в текстах священной истории, данное через пророков «слово» Бога. Это черта семитских обществ, повышенный акцент на священных писаниях и их достоверности. Начало денонсации, десакрализации, ревизии и геноцида мифологического (=языческого) сознания в пользу сначала церковной догматики, а после — в пользу научной картины мира.
Но это не продукт только лишь авраамического мышления и его влияния на Европу. К сожалению, онтология и гносеология креационизма вступают в катастрофический резонанс с некоторыми положениями философии Сократа, Платона и Аристотеля. Которые, вопреки анафемам, были вырваны и переработаны авраамическими богословами из единого целого здания их мысли. Вектор на отрыв и противопоставление Логоса Мифосу ясно намечен уже у Сократа и Платона, но они все ещё черпают силу в Мифе и Традиции. Неоплатонизм во многом корректирует и исправляет это движение, указывая интеллигибельный путь к Единому. В рамках христианской теологии все это предстает в кривых зеркалах, языковых играх и откровенной «пропаганде», как мы сказали бы сегодня. Тот «Логос», о котором говорит Иоанн, не имеет ничего общего с тем, как Логос понимаем мы; это только использование тех же фонем и букв для передачи иного смысла. Принципиально важно отличать Единое как монизм от «единственного» в рамках монотеизма.
Так вот, Мифос и Логос — это две структуры мышления, которые, в силу исторических факторов и метафизической инволюции времен, были жестко противопоставлены друг другу. И рациональный Логос Нового времени очень успешно подавил сакральное в глобальном масштабе. Моя же мысль заключается в том, чтобы представить Логос как мышление, которое неизбежно укоренено в Мифосе как в почве или корнях; питается от него. Отсюда методы интерпретации и герменевтики, которые уважительно относятся к мифологическому мышлению, не требуя от него логической строгости, линейной последовательности, строгой достоверности А=А и других законов. В этом вопросе я солидарен с описанием мышления, предложенном Хайдеггером: его суть заключается в спрашивающем кружении вокруг, в круговых приближениях либо отдалениях от ключевых вопросов. Когда мы совершаем такое вопрошание в окружении какой-либо темы, мы имеем полюс мифологического толкования, и полюс более ясного логического толкования. Но не отдаем пальму первенства кому-то одному. В современной антропологии можно назвать, например, Эдуардо Кона, чья работа «Как мыслят леса» очень близка по своему устройству и темам тому, о чем мы говорим.
- Без сомнения, мы были подчинены эксклюзивному Логосу. Давайте теперь обратимся к Мифу. В первом томе «Polemos» вы утверждаете, что миф Титаномахии наиболее точно описывает курс [Европы] последних нескольких веков и вплоть до сего дня. Но есть ли ещё какой-либо миф из прошлого, который, по вашему мнению, наиболее резонирует с нашей текущей космологической ситуацией? Есть ли миф, который наиболее адекватно выражает дух инициативы языческого традиционализма в наши дни?
- Всеж, дух противостояния, войны за аутентичность наиболее полно выражает инициативу языческого традиционализма, обращенную к как можно более широким аудиториям язычников во всех концах света. Можно сделать допущение, что это обусловлено специфическим германским «одиническим» стилем: обострять ситуацию, сеять раздор, стремиться к безоговорочной победе. Но общий контекст и метаисторический миф войны Богов с титанами (Рагнарёк как германский аналог Титаномахии, но помещенный на закате цикла) располагают к такому обобщению. Это — воинский и, в некотором смысле, политический подход к делу. Безусловно, он вдохновлен непримиримой фигурой барона Юлиуса Эволы, первой половиной его жизни и развития идей. Но, как мы знаем, поздний Эвола, как и ряд других мыслителей-традиционалистов и консервативных революционеров, пришел к необходимости радикального переосмысления всей стратегии и, скажем так, экзистенциального состояния традиционалиста в мире без Традиции.
Сейчас я тоже занят осмыслением этой проблематики и это так же требует смены «большого мифа». Тут необходимы другие ведущие слова для вопрошающего мышления, например: недуальность, монизм/Единое, смерть, дар, жертвоприношение, язык, эсхатология, инициация, Другое/Иное.
Если мы сравним это с перемещением по триаде Божеств, то это будет означать переход от Божества, которое охраняет и поддерживает Космос, к фигуре Божества, которое ответственно за финальное разрушение и смерть этого Космоса.
Назвать какой-то один ведущий миф сложно, скорее это будет некоторая палитра сюжетов в их сложных и, порой, неявных связях:
— миф о ритуальном самоубийстве-жертвоприношении Одина самому себе;
— миф о ритуальном убийстве вождя/первосущества как акте космогонии;
— мифы о даре и уничтожении проклятой части (сущего);
— мифы о высшей инициации в Самость Божественного в рамках адвайта-монизма тантрического типа;
— мифы о смерти, сновидениях, пробуждении и тождестве наблюдателя внутри мира и во «вне» его;
— и, наконец, эсхатологические мифы, преимущественно Рагнарёк.
Развертывание философского и теологического метаязыка традиционализма на этих основаниях, означает радикальную смену главенствующего отношения к миру, бытия в нем. Его можно выразить фразой «эсхатологический оптимизм».
В языческих кругах России, Европы и США я нередко видел такую популярную мысль, что «в XXI веке язычество переживает своё долгожданное возрождение». Это очень наивная мысль. Язычество сегодня переживает своё пробуждение от долгого тяжелого сна, но оно просыпается не в ярких лучах света Нового Ренессанса, а посреди эсхатологического сумрака забвения и разрушения всего. Это касается всех языческих традиций Европы и тех, которые были затронуты глобализмом, колонизацией и модернизацией в последние века. Язычество сегодня — это проснувшийся «субъект», которому надо очень быстро и точно понять где, когда, в каких условиях он пробудился и что необходимо делать. Большинство язычников предпочитают оставаться в мире иллюзий, комфорта, веры в прогресс и «возрождение». Подлинная ситуация такова, что язычество сегодня пробудилось посреди эсхатологической битвы и должно осознать себя аутентично в самый последний миг перед концом света и всего сущего. Либо язычество умрет в гниющем теле Постмодерна, и эта смерть будет бесславной и нелепой, и тогда мы просто отвернемся от такого язычества как от чего-то позорного и недостойного (при этом такие «прогрессивные» язычники будут жить очень даже хорошо; их позор будет облачен в одежды либерально-демократического признания и прочего «успеха» в мире das Man). Либо язычество, — очевидно, в лице очень малых групп, — пройдет через эсхатологическое событие забвения бытия как через высшую мистерию посвящения. Тогда можно будет говорить о бытийном выговаривании [высказывающем приведении к бытию в этом мире] Другого Мифа. Это очень большой и отдельный разговор. Во втором томе «Polemos» он слегка намечен штрихами.
Тем не менее, я считаю важным, чтобы та парадигма «войны идей», которая изложена в «Polemos» и других статьях и книгах, была «синхронизирована» с последующей парадигмой. Оба мифа необходимо мыслить недуально. Тогда «Polemos» превращается в пропедевтику и вступительное объяснение ключевых тем, чтобы от них совершить прыжок в абсолютно энигматические области.
- Спасибо, Аскр, за то, что поделились своим временем, словами и мыслями с «Continental-Conscious». Я более чем уверен, что у читателей теперь есть много тем для размышлений и будущих обсуждений, которые можно взять из тех путей мысли, которые вы здесь проложили.
Я особенно жду релиза «Polemos II: Pagan Perspectives» от PRAV Publishing в 2021 году.
Не могли бы вы поделиться с читателями некоторой информацией о ваших текущих произведениях и проектах?
И, наконец, не могли бы вы оставить нашим читателям несколько напутственных слов на ваш выбор?
- Благодарю за интересные и крайне содержательные вопросы!
Мы выстроили беседу вокруг тех идей, которые выражены в книге «Polemos». Кроме нее на английском уже доступна более сложная работа «Приближение и окружение» (Arktos), которая посвящена исследованию Германского Логоса и, шире, судьбе Европы. Эту же книгу можно назвать переходной к мифу о жертвоприношении, потому что Один соединяет в себе два этих мотива.
На русском языке в 2020 году вышла книга «Идентичность язычника в XXI веке», которая состоит из полемических статей, конспектов курса по языческой теологии, социологических исследований и рецензий. Это такой дополнительный том, где я постарался применить все наши идеи к практическим исследованиям и образованию.
Сейчас уже на финальной стадии находится большая, свыше 400 страниц, работа «Традиция и футурошок. Образы не нашего будущего». Эта книга посвящена фронтальной философской, метафизической, мистической, культурной, экономической и политической критике прогресса и техногенной цивилизации, так называемых идей неореакционизма, археофутуризма, Четвертой промышленной революции и Global Reset Клауса Шваба. Но идеи книги, конечно, шире и радикальнее, чем названные выше единичные примеры. Я надеюсь, что очень скоро я начну публиковать анонсы и описания этой книги. На русском языке уже опубликовано достаточное количество отрывков.
В 2021 году должны выйти следующие выпуски наших альманахов о язычестве и традиционализме, мы активно работаем с единомышленниками в России и других странах.
Насчет напутственных слов, то тут можно ответить емкими формулами:
Традиционализм — это язычество.
Миф — наша Родина.
Божественное — в Тебе.
Другой Традиции у меня для вас нет
