В погребальных ритуалах и поверьях, а также в фольклорных текстах актуализируется идея о местонахождении «того света» за водной преградой, которую должна преодолеть душа покойного или сам покойный. В сербской песне св.Илья обращается к св. Николаю [как уже говорилось ранее, на образ первого в эпоху двоеверия в значительной мере повлияли представления о Перуне, а на образ второго — о Велесе, – прим. В] отдыхающему под лавровым деревом посреди рая:
«Ти устани, Никола! / Да идемо у гору, / Да правимо корабе, / Да возимо душице / С овог света на онаj. / Ал' устаде Никола, / Отшетавше у гору, / Направише корабе, / Превезоше душице / С овог света на онаj»
Калинов мост, В.Илюхов.
В украинской песне девушка просит ангела доплыть до покойного батеньки по морю и принести от него весточку. Болгары верили, что путь на «тот свет» лежит через большую и глубокую реку, перейти которую могут только праведники, тогда как самоубийцы, ведьмы и другие грешники должны долго скитаться и мучиться, искупая свои грехи, прежде чем им будет позволено переправится через реку (тырнов). Перейдя такую реку, умерший забывал все, что с ним происходило на этом свете, поэтому ее называли забы́ть река́ (рус. череповец).
«По свидетельствам из Владимирской губернии, три дня после смерти грудной младенец тоскует по матери, а потом ангелы дают ему испить воды из забытой реки, чтобы он забыл прошлую жизнь»
[Виноградова 2009–1. С. 417]
В Полесье усопшего сверху накрывают полотном, поланая, что по нему покойник (или его душа) будет переправляться через воду на «том свете», переплыть через реку (гомел,ровен). У сербов и черногорцев мать, у которой умирал маленький ребенок, заставляли переходить через какой–либо водный источник, чтобы дитя легче отошло в мир иной.
Широко распространены поверья о невозможности преодоления водной преграды в обратном направлении душами умерших и мифологическими персонажами. При выносе покойного из дома льют воду на пол (рус.), на ступеньки (серб.), чтобы затруднить или «закрыть» покойному обратный путь домой. У сербов кладбища было принято устраивать за рекой или ручьем, так как считалось, что души умерших и демоны не иду преко воде [не переходят через воду]. При возвращении с похорон стремились перейти через проточную воду, чтобы душа покойного не пошла за участниками процессии к дому (лужиц.). В Костромской области при похоронах еловый лапник в качестве оберега живых от покойного разбрасывали только до реки, так как считали, что через реку покойник уже не переправится.
По поверьям из Покутья, вампиры могут перейти через реку, если произнесут известное им заклинание: тут же для них появляется переправа. В зап. Украине верили, что домовой никогда не переходит через реку (окр. Стрыя). В истрийской Хорватии для распознавания колдуна, душа которого, по поверьям, покидает тело во время сна, вокруг спящего человека поливали воду и наблюдали, как душа в облике мыши бегает вокруг тела и не может в него вернуться, пока для нее через воду не постелят солому.
В случае появления демонических персонажей, в том числе персонифицированых болезней, часто предполагали, что они перешли какую–либо водную преграду (реку, море), за которой находится их место обитания. По словенским поверьям, в волшебную страну на лодке перемещаются ведьмы. <...> В русских сказках на край света к праведному Солнцу, как и в страшные области ада к царю–змею, герои переправляются через воду, море, океан.
Известен мотив переправы через реку смерти, болезни в образе женщины, сидящей на берегу и просящей о помощи (пол.): тот, кто переносит их через воду, приводит в село смертельную болезнь (пол. краков). В полесских быличках Коровью Смерть (девушку с копытами) или черта перевозит через реку добрый лодочник или рыбак, которого те в благодарность за перевоз избавляют от падежа скота (житомир).
С целью избавления от мифологических персонажей, болезней (а также от вредных насекомых, животных), изгнания их из пространства людей, пострадавшие переходили через водную преграду, или же за ручей, реку переправлялись различные магические предметы.
[Плотникова 2009. С. 11–12].
Завершим главу, посвященную «Нижнему миру», выпиской из несправедливо забытой ныне статьи нашего давнего друга и соратника А.В. Платова под названием «Бой на Калиновом Мосту, или Прогулка тропою мёртвых», где высказывается гипотеза о том, что за известным сказочным сюжетом скрыт архаический инициатический миф, корни которого, возможно, восходят к древнейшей эпохе бытования ещё неразделённой индоевропейской общности:
Вот пришел Иван Быкович да под Калиновый Мост через реку Смородину. Вдруг воды на реке взволновались, орлы на дубах раскричались — выезжает чудо–юдо Змей шестиглавый; под ним конь споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, пес борзой позади ощетинился...
Стал Иван Быкович биться со Змеем и победил его. На другу ночь побил он Змея девятиглавого, а на третью — Змея о двенадцати головах...
Только старуху старую, матушку Змееву, не одолел Иван. Привела она его в подземелье — к старцу, отцу Змеев. Позвал старик двенадцать воев и говорит им: "Возьмите вилы железные, поднимите мне веки черные, ужо погляжу я, кто сыновей моих погубил".
И подняли ему веки черные, веки тяжкие...
Известная сказка, традиционный сюжет. Анализом её занимались многие исследователи; большинство из них соглашаются с тем, что сказка глубоко мифологична и представляет собой пересказ одного из древнейших славянских мифов. Действительно, довольно очевидно, что река Смородина, разделяющая противников, — это река между нашим и иным миром, известная всем индоевропейцам; недаром и самое имя ее содержит сразу две древние основы: mor (*mri) — "смерть", и rod — "рождение" [А.В. Платов опирается здесь на спорную гипотезу И. Белкина: "Интересно, что в слове Смородина кроме корня мор присутствует еще и корень род — все то же хтоническое смешение смерти и рождения. Скорее всего, это совпадение случайно, но оно очень хорошо укладывается в то, что мы знаем о древней мифологии, и, хотя бы на уровне версии, его стоит принять к сведению" [Белкин 1997. С. 62]. — прим. В]. Неоспоримо и то, что по ненашу сторону реки стоят Владыки мира мёртвых — Змеи и их отец: достаточно обратить внимание на обилие эпитетов "черный", или на спутников Змея — волка (пса) да ворона, или на то, что логовище их находится под землёй...
Казалось бы, что может быть проще: раз по одну сторону — черное, значит, по другую — белое. Значит, перед нами — битва добра со злом. Можно даже сделать вывод, что перед нами — центральный миф индоевропейцев — поединок верховного Бога–Громовержца с чудовищем. Только... <...> ... может быть, не стоит спешить с выводами, не стоит развешивать привычные, удобные ярлыки, исходя лишь из анализа голого текста?
Сама концепция мифа как явления сакрального, само его существование теряет смысл, как только мы начинаем воспринимать миф как текст, пусть даже текст культовый. Так превратилась в абсурд, в "мыльную оперу" античная мифология, когда сюжет, фабула и, в конечном итоге, текст вышли на первый план, заслонив собой роль мифа <...>. Мы рискуем отправить туда же и мифологию славянскую, анализируя, сопоставляя и компилируя тексты, создавая пространные "жизнеописания" Богов и Богинь, рисуя их бесконечные генеалогические древа... <...> "Так делали Боги, так теперь поступают люди..." (Taittirïya Brãhmana, I.5, 9, 4). Увидим ли мы этот, предлагаемый нам Богами, путь, попросту проанализировав текст и сюжет мифа и развесив на героях ярлыки "плохой" и "хороший"?
Позвал старик двенадцать воев и говорит им: «Возьмите вилы железные, поднимите мне веки черные...»
Этот безымянный Некто, обладающий взглядом невероятной силы и имеющий веки, столь тяжелые, что поднять их можно лишь вилами, справедливо считается одним из самых загадочных образов славянской мифологии. Он нередко встречается в восточнославянских сказках, но наибольшую "известность" ему принесла, несомненно, знаменитая повесть Н.В. Гоголя и не фиксируется в украинских словарях до ее появления. Имя его происходит, по всей вероятности, от укр. вія, війка — "ресница", повіка — "веко" (ср. белор. вейка — "ресница"), а также, возможно, связано с укр. вий — "вой". Еще на Украине с вієм (то есть "веем") связывали вихри и смерчи (ср. ведийск. Вайю). Ср. также образ балтского Виелоны (Vielona), связанного с миром мёртвых. В произведении Н.В. Гоголя Вий — приземистый, косолапый; с жилистыми, как крепкие корни, руками и ногами; весь в черной земле; с железными пальцами и лицом; длинными веками, опущенными до земли. Его появление предваряется волчьим воем. В повести он не убивает взглядом, а скорее снимает действие всех оберегов от "нечистой силы" при взгляде на него. Он является как бы проводником, а не самим убийцей. И главный герой повести Хома умирает не от взгляда Вия, а от собственного страха. Согласно Е.Е. Левкиевской, в славянском фольклоре вообще не встречается персонаж со всеми признаками, присущими гоголевскому Вию (при наличии персонажей с отдельными аналогичными чертами), поэтому образ Вия можно считать собранным из разных мифологических персонажей непосредственно Гоголем.
[Левкиевская 1998. С. 307–315; однако см. также: Богумил II 2022]. — прим. В]
"Вий" однако не является именем этого персонажа; это всего лишь хейти (описательное имя позволяющее скрыть истинное) — на украинском языке слово вия означает "верхнее веко". Действительно, тяжкие веки, прикрывающие глаза, являются его непременным атрибктом. Взгляд же его, согласно, восточнославянским легендам, испепеляет всё вокруг. И. Белкин, склонный отождествлять Вия с Чернобогом, приводит в своей работе замечательный отрывок из славянской легенды:
«...Нет ребенка в Подолии, который бы не рассказал вам об этом страшном истребителе, взглядом своим убивавшем человека и превращавшим в пепел целые города. Счастье только, что этот убийственный взгляд закрывали прильнувшие веки и густые брови»
[Белкин 1997. С. 63]
Другой непременный атрибут легенд и сказок о Вие — это вилы, железные вилы, которыми дюжина добрых молодцев поднимает его веки.
Итак, Владыка иного мира, имеющий смертоносный взгляд, огромные тяжкие веки и железные вилы для их поднимания. Действительно, спутать этого персонажа с кем–либо другим сложно. Именно он известен в Ирландии под именем Балора и в Уэльсе под именем Ысбаддаден Великан-из-Великанов. <...> И из ирландских, и из валлийских текстов однозначно следует, что Балор и соответственно Ысбаддаден, принадлежат ненашему, Иному Миру — миру по ту сторону реки Смородины, и это лишний раз подтверждает, что эти двое и Вий — это один и тот же древний мифологический персонаж. Наконец, совпадают и фабулы главных связанных с ними сказаний. <...> Сведем вместе получившиеся "пары" противников:
- Русь: Вий — Иван Быкович;
- Ирландия: Балор — Луг;
- Уэльс: Ысбаддаден — Килух.
Итак, перед нами три варианта поздней переработки некого древнейшего индоевропейского мифа, каждый из которых по-своему осмысливает противостояние двух мифологических персонажей, двух Богов. Важно понять, что же за Боги скрываются под поздними именами, и три известных нам варианта дадут, разумеется, больше информации, чем одна славянская сказка.
Начнем с первого из них, с Вия—Балора—Ысбаддадена. Это один из Владык Иного Мира; в ирландском варианте он одноглаз, в валлийском — предстает перед нами великаном, в славянском варианте волки да вороны сопровождают его детей. Не так уж мало для того, чтобы если не отождествить, то хотя бы слпоставить этого персонажа со скандинавским Одином. Действительно, Один — Отец Павших, князь мира по ту сторону смерти, он одноглаз и служат ему два волка да два ворона. Следующий шаг — Велес, тождество которого с Одином мы обсуждали уже не раз. Здесь мы встречаемся с приятным подтверждением: судя по всему, имена Велеса и Балора восходят к одной и той же древнейшей индоевропейской основе wel/wal со значением "имеющий отношение к иному миру". К этому же ряду Богов, принадлежащих по троичному добавлению Ж. Дюмезиля к "Богам магии, власти и загробного мира", принадлежат еще Гермес и Меркурий.
Второй божественный персонаж — Иван Быкович—Луг—Килух — также достаточно узнаваем. Луг владеет священным копьем — указатель достаточно однозначный; Иван Быкович происходит, как свидетельствует отчество, от не совсем человеческих родителей (в ряде вариантов сказки он именуется Иваном Коровьим Сыном) — тоже намек отнюдь не туманный. Священным копьем (проникшим позднее в христианизированные сказания о святом Граале) в индонвропейской мифологии владеют только Боги магии (например Один). <...> Да и самого Луга ирландские саги прямо называют Самилданах — Господин-Всех-Искусств. А под искусствами в древности понимали прежде всего искусства магические...
Вот мы и пришли к тому, без чего не бывает решения, более того — к тому, с чего решение начинается. Мы пришли к парадоксу.
В битве на Калиновом Мосту Бог магии выступает против Бога магии, Один против Одина, Велес против Велеса, Луг против Луга... <...> Это так, но...не совсем. Поединок с самим собой — это то, что следует просто из анализа текста; в этом еще нет магической наполненности. Это — просто фраза. Дальше следует думать: а как это — драться с самим собой?
Сказка об Иване Быковиче, сага о Битве в Долине Туиред и сказание о королевиче Килухе совершенно различны сюжетно. Но так же, как сохранился во всех вариантах центральный момент древнего мифа — поединок, так же должны были сохраниться и другие детали, важные для использования мифа. Все прочее — декорации.
В славянских сказках о битве на Калиновом Мосту Иван Быкович неизменно появляется среди людей каким-нибудь странным образом. Каким именно — сейчас неважно; главное, что в результате этого он не обладает полным правом среди людей, с которыми живёт. Луг приходит к Богам племён Богини Дану откуда-то издалека, и те принимают его, но не считают своим. Королевич Килух по наложенному на него заклятью ограничен в социальных функциях.
Чтобы покрыть себя славой и тем самым обеспечить сеье признание людей, чтобы стать своим, Иван Быкович отправляется в путь, на котором сталкивается с Вием. Чтобы победить фоморов и стать своим среди Богов Дану, Луг вступает в битву в Долине Туиред, в ходе которой сталкивается с Балором. Чтобы снять проклятие и стать нормальным человеком, стать своим среди людей, Килух отправляется на поиски Олвэн и оказывается вынужденным вступить в противоборство с Ысбаддаденом.
Мир фоморов, откуда приходит Балор в долину Туиред, мир, в который путешествует Килух в поисках Олвэн, наконец, мир, в котором Иван Быкович встречает Вия, — все это образы Иного Мира, мира по ту сторону смерти — об этом свидетельствует целый ряд символов и иных признаков.
Что же ищут в Ином Мире эти трое, вернее — этот один, изначальный персонаж изначального мифа? "Свой–Чужой" — принцип кастового различения; прошедший инициацию — свой, не прошедший — чужой. Иван Быкович—Луг—Килух ищет посвящения.
Так вот как он оказался у Калинового Моста, на берегу реки, разлеляющей этот и иной миры! Совершается переход, посвящаемый следует тропою мертвых. Кого же встречает он на границе?
Обратим внимание на то, что Иван Быкович, Луг и Килух равно молоды. Противники же их, напротив, как один, стары. Более того, они не просто стары, они — на грани умирания, валлийское сказание даже оговаривает специально, что, по древнему пророчеству, жить Ысбаддадену до тех пор, пока не завершится успехом поход в его земли молодого принца. И исход поединка тоже одинаков во всех трёх вариантах — старый погибает, молодой побеждает и возвращается назад. Возвращается посвященным.
Старое должно умереть, чтобы новое могло заступить на его место. Принцип посвящения! Старый Бог магии умирает, чтобы уступить место молодому — вот разрешение проблемы "битвы с самим собой".
Так делали Боги, теперь так поступают люди. Основной закон мифологии. Перед нами не только рассказ о том, как делали Боги, но и указание, как поступать людям...
[Платов 1997. С. 7–22]
Лит: влх.Велеслав «Основы славянского родноверия» С. 321–326.
