Лингвист Ольга Казакевич — о том, как изучают исчезающие языки России.
Жители России говорят на десятках языков. Ученые изучают эти языки наперегонки со временем: число носителей большинства малых языков России неуклонно сокращается, и если не успеть, то зафиксировать живую речь им уже никогда не удастся. Корреспондент «Чердака» встретилась с Ольгой Казакевич, чтобы выяснить, сколько же в России языков и алфавитов.
— Сколько в России языков?
— У нас много языков, мы этим богаты. Это действительно часть нашего достояния — многоязычие. Оно всегда связано с многокультурностью. А известно, что великие цивилизации вырастали из многокультурности и многоязычия — что Римская империя, что Византия, что Китай.
Этим летом мы посчитали, сколько у нас [в России] языков. Проблема в том, что часто нельзя сказать, имеем мы дело с языком или с диалектом. Если есть такое расхождение, мы решили, что будем считать идиом языком (идиом — это зонтичный термин, применимый как к диалекту, так и к языку — прим. ред.). Таким образом, мы насчитали 150 языков, которые можно назвать автохтонными, или местными, и еще 148 языков приезжего населения.
На самом деле все мы пришельцы на этой земле. Все славяне пришли, например, на эту территорию из бассейна Дуная. Они здесь автохтонные или не автохтонные? Сколько лет должны прожить люди на территории, чтобы язык считался автохтонным? Мы исходили из того, что языки тех, кто компактно живет на территории России от 200 лет, — это автохтонные языки.
Но есть языки, у носителей которых традиционно не было определенного места, например цыганский язык. Или идиш. Они тоже относятся к автохтонным, тем более что у нас есть Еврейская автономная область.
Украинский язык [для нас] тоже автохтонный, потому что в Сибири есть украинские села, там люди проживают компактно и говорят на своем языке. В Москве или Санкт-Петербурге так про них нельзя сказать. А села в Сибири дают основания считать его автохтонным. Точно так же с белорусским языком. В конце XIX — начале XX века от бескормицы и безработицы многие жители западной части России ехали в Сибирь. И до сих пор в Сибири остались латышские, эстонские села, есть польское село в Иркутской области.
А языки сравнительно недавних мигрантов, не проживающих в России компактно, мы отнесли в категорию «языки диаспор». В этой категории много языков бывших республик СССР: киргизский, таджикский, туркменский, молдавский и так далее.
— Раз у нас столько языков, их разделяют на категории, например, по численности носителей?
— Все языки России очень приблизительно можно разделить на три категории. Хотя такой язык, как цыганский, ни в одну из этих категорий не войдет. Русский — один в своей категории, самый большой, государственный язык России. Вторая категория — республиканские языки, имеющие статус государственных в республиках. И третья категория — малые языки, или языки коренных малочисленных народов. Но есть языки, их немного, которые никуда не попали, это тот же цыганский.
Во всех республиках, кроме Карелии, помимо русского есть еще хотя бы один государственный язык.
Например, в Марий-Эл — горномарийский и луговой марийский. А в Республике Мордовия — эрзя и мокша, в Карачаево-Черкесии четыре языка помимо русского имеют статус государственных. А самая многоязычная республика у нас — Дагестан, там государственных языков 14, но при этом на остальные малые языки в республике предпочитают внимания не обращать. Ситуация просто парадоксальная: в 2010 году была перепись [населения]. Там присутствовали малые языки Кавказа. Но в местах компактного проживания носителей малых языков записывали в большие национальности. Скажем, всех арчинцев записали аварцами. В результате, согласно переписи, арчинцев в 2010 году было всего 12. Но при этом носителей арчинского языка оказалось 970.
Территории, где у нас есть малые языки, которые находятся под угрозой, — это Сибирь, Дальний Восток, север европейской части России и в меньшей степени — Кавказ. Это языки коренных малочисленных народов России, которые должны охраняться и поддерживаться.
— А почему у Карелии нет второго государственного языка?
— Закон о статусе карельского языка как государственного обсуждается уже год. С ним сложно из-за письменности. Карельский язык хотят оставить на латинице. А у нас есть закон, согласно которому на территории России язык должен быть только на кириллице, если нет другого федерального закона. Поэтому правительство Карелии обратилось в федеральное правительство, чтобы был принят такой федеральный закон.
— Раз вы сказали про письменность. У всех языков на территории России она есть?
— Бум алфавитов у нас случился в 20-е годы XX века, тогда многие ранее бесписьменные языки получили письменность. Хотя и до революции для некоторых языков была создана письменность — для языков Поволжья, например. Обычно это было связано с церковью. У православных народов была распространена кириллица, у мусульманских народов к местным языкам приспосабливали арабицу, а на западе страны была латиница.
Но в 20—30-е годы письменность для малых языков начали создавать массово. Первоначально была идея сделать письменность на латинице.
Даже для русского языка в 30-е годы существовал проект латинизации. Он имел политический смысл: порвать с прошлым и нести знамя мировой революции, чтобы народам было легче друг друга понять.
И новые алфавиты для бесписьменных языков создавались на базе латиницы. Кроме того, это была борьба с религией. Убирали арабицу, вводили латиницу — появился новый тюркский алфавит.
А потом тренд поменялся. Вера в мировую революцию увяла. И в конце 1936 года издается новое постановление: перевести все алфавиты на кириллицу. Переход на кириллицу растянулся более чем на десятилетие, в итоге некоторые языки и вовсе потеряли недавно обретенную письменность (удэгейский, ительменский, саамский, ижорский, вепсский). Иногда запрет на использование латиницы принимал довольно жуткие формы. Так, пожилые удэгейцы рассказывали, что после постановления о переходе на кириллическую систему письма во дворах школ удэгейских поселков жгли учебники удэгейского языка на латинице. В конце 1930-х годов многие создатели алфавитов подверглись репрессиям. Особенно досталось лингвистам, писателям и интеллигенции финно-угорских народов: почти всех их посадили и многих расстреляли, объявив финскими шпионами.
Во время Великой Отечественной войны было не до языковых проблем, а после войны, с конца 1940-х годов, в течение трех десятков лет в стране фактически проводилась языковая политика, направленная на русификацию населения. Первая послевоенная перепись 1959 года показала существенное увеличение процента владеющих русским языком среди нерусского населения страны. Последующие переписи 1970 и 1989 годов демонстрировали неуклонный рост представителей разных народов страны, особенно коренных малочисленных народов Севера, называвших родным языком русский, а не свой этнический язык. Это увеличение в те годы рассматривалось как большое достижение советской власти и показатель движения народов по пути прогресса.
В 1920—1930-е годы дети народов Севера нередко приходили в первый класс, не зная русского языка, и, если появлялись соответствующие учебники, они начинали учиться грамоте и счету на своем родном языке. И параллельно начинали учить русский. Со второго-третьего года обучение постепенно переводили полностью на русский язык. В 1950—1960-е годы у нас оставались подготовительные классы, в которых детей готовили к переходу с родного языка на русский, а к концу 1960-х годов их во многих местах позакрывали. В результате, если ребенок приходил в школу без знания русского языка, ему первое время было трудно понять, что от него хочет учитель. Для детей это был большой стресс. Хорошо, если рядом найдется тот, кто сможет ему помочь: старший брат или сестра, товарищ, знающий русский, или воспитатель в интернате. При этом считалось, что ребенок быстрее выучит русский, если на территории школы не будет говорить на своем родном языке. Некоторые учителя советовали родителям учеников не говорить с ними на родном языке и дома, чтобы те лучше усвоили русский. Некоторые родители, реже дедушки или бабушки «из лучших побуждений» стали даже запрещать детям говорить на родном языке: считалось, что невозможно научиться хорошо, без акцента говорить по-русски, если одновременно использовать и свой родной язык. Этот предрассудок оказался очень живучим, причем не только в нашей стране, а по всему миру.
В 1980 году принимается постановление об усилении преподавания языков народов Севера в школах. Еще во второй половине 1970-х годов стали создавать новые системы письма для тех языков, которые их потеряли в конце 1930-х годов или у которых письменности никогда не было. В результате с конца 1970-х до 1990-х годов были созданы новые алфавиты для удэгейского, юкагирского, селькупского, долганского, ительменского, нганасанского, кетского и других языков.
— Большие языки влияют на грамматику и лексику малых?
— Когда языки контактируют, они не могут не влиять друг на друга. Но это обогащает языки. Язык живой и постоянно меняется. Причем влияет не только язык завоевателя на язык завоеванного. Например, Вильгельм Завоеватель пришел с нормандским французским в Англию и потерял там свой язык. Норманны вообще много где свой язык теряли, в той же Киевской Руси.
Если две группы людей живут отдельно друг от друга, языки могут пойти развиваться разными путями. Если при этом эти группы будут контактировать с другими языками, то их языки будут меняться гораздо быстрее: ускоренное изменение языка происходит как раз в контактных зонах. И скорость изменения языков часто зависит от количества контактов. Влияние контактов все больше и больше начинает учитываться в построении генетических классификаций языков. В контактных зонах чего только не происходит: и смешанный язык может возникнуть, и просто заимствования разных грамматических явлений.
Малые языки заимствуют при контактах очень многое у своих соседей. Например, в эвенкийском нет инфинитивов — там есть с десяток других неличных форм глагола. Но в одном из диалектов эвенкийского под влиянием русского языка развилась «неопределенная форма» глагола. Русский инфинитив может использоваться в значении императива: «Сидеть!» или «Не курить!». И это значение привело к тому, что форма повелительного наклонения второго лица единственного числа в диалекте поселка Вершина Тутуры (Иркутская область) стала использоваться и как повелительное наклонение, и как инфинитив. А все пошло из русской конструкции «надо писать», «надо идти». Было заимствовано русское слово «надо» — а это слово очень многие сибирские языки заимствовали, — и дальше вместо русского инфинитива стали ставить свою эвенкийскую императивную форму.
В селькупском — это уральская языковая семья — тоже было заимствовано русское «надо», причем случилось это очень давно, слово подверглось фонетической адаптации и имеет форму [но:тна]: уже после его заимствования долгое «а» в северных селькупских диалектах перешло в открытое долгое «о», и этот переход коснулся и русского заимствования; звонкий «д» перешел в «т» (в северных селькупских говорах нет звонких взрывных согласных), вставной «н» после «т» появился по аналогии с формами селькупских глаголов настоящего времени.
Якутский язык очень сильный, эвенкийские диалекты, контактирующие с якутским, заимствовали довольно много якутской лексики. Многие носители эвенкийского языка перешли на якутский. Мы в этом году работали в группе эвенков Бодайбинского района (Иркутская область), от эвенкийского языка у старшего поколения в памяти остались только отдельные слова, еще в детстве они перешли на якутский. Разумеется, все они говорят по-русски, а молодежь только по-русски.
— Как вы проводите экспедиции?
— Мы работаем с малыми языками Сибири — все они под угрозой исчезновения, только в разной степени. У некоторых осталось всего по нескольку носителей. Поэтому мы стараемся записать как можно больше текстов и лексики, используем самую современную видео- и аудиозаписывающую технику и, на всякий случай, пишем на несколько рекордеров одновременно.
Обычно мы начинаем работу в поселке с анкетирования жителей по специально разработанному опроснику с вопросами о биографии респондентов и об использовании ими их этнического языка. Это очень полезная вещь, позволяющая понять языковой контекст поселка, узнать про использование в нем языков и выбрать информантов для дальнейшей работы.
Мы стараемся охватить все возрастные группы, но в первую очередь работаем со всеми пожилыми людьми, потому что они зачастую лучше других знают свой этнический язык и они рассказывают самые интересные истории. Кроме того, по их рассказам иногда бывает возможным зафиксировать начало процесса утраты языка.
А дальше начинается сбор языкового материала: мы записываем тексты любого жанра, озвучиваем большие лексические списки (зачитываем слово-стимул по-русски, а информант трижды повторяет его перевод на своем языке).
Мы работаем не только с теми, кто хорошо владеет языком, но и со слабо владеющими. В свое время для меня было открытием, что те, кто плохо знает язык, помнят глаголы гораздо лучше, чем существительные. Студенты, которые ездят с нами в экспедиции, открывают это каждый раз для себя. Глаголы всегда присутствуют в повседневных выражениях вроде «Иди отсюда» , «Принеси воды» и так далее. А существительные просто так, без контекста, с трудом вспоминаются. Озвучивая словарь, мы, помимо сбора языкового материала, выясняем степень владения языком представителей разных поколений.
Самая трудная работа — это расшифровка текстов: транскрибирование и перевод сделанной аудиозаписи. Эту работу мы тоже стараемся сделать во время экспедиции с помощью информантов. Расшифровка требует большого терпения: мы просим информантов внимательно прослушать небольшой фрагмент текста и медленно повторить его, чтобы можно было бы его записать и перевести. Часто рассказывают одни информанты, а расшифровку помогают делать другие.
При работе с исчезающим языком часто возникает ощущение, что ты стоишь перед затоплением Атлантиды: то, что не запишешь сейчас, будет потеряно безвозвратно. Скольких знатоков своих языков, традиционной культуры и фольклора, с которыми нам посчастливилось работать, нет уже среди нас, и теперь наша обязанность — сохранить все, что удалось от них записать, и сделать эти сокровища доступными для их потомков.
