Почему лучше верить в Домового, чем в Современность.

Как часто приходится стакиваться с бытовым прогрессизмом? Многие из нас многократно слышали что-то вроде «XXI век на дворе, а ты до сих пор в Домового веруешь!» Интересная ситуация. Для неисчислимого полчища обывателей ссылка на время считается бесспорным оправданием как для личной, так и для коллективной бездуховности. У верящего человека само собой встает вопрос: «а почему это я не могу верить в Домового в XXI, XXXVIII или даже L веке?». Как способ, которым ведется летоисчисление, может дискриминировать значение религиозного опыта не только конкретного человека, но также и целых поколений? Само собой, ссылаясь на число прожитых с момента начала эры лет, говорящий ссылается не на некую цифру, а на принадлежность нашего времени к современности или Модерну. Модерн как особое состояние западной (читай глобальной) культуры утверждает свою власть на основе отрицания «старого». Не будем долго останавливаться на философских обоснованиях модерности, об этом и так много сказано, а лишь обратим внимание на некорректность такой выборки. Конечно, с точки зрения условно «современного», «научного» сознания вера в божественное или духовное бесспорно является атрибутом «старого» времени. Человек, оставляющий подношение Домовому и обращающийся к нему с просьбами о защите жилища рассматривается как непросвещенный и заблуждающийся, поскольку своим поведением он как бы расписывается в своей приверженности старому. Он культурный диссидент, заслуживающий порицания, поскольку «старое» – груз, мешающий ускорению прогресса и достижению «конца истории» (Ф. Фукуяма).

Все вышесказанное давно известно и многократно описано. Тем не менее, сама проблема определения «старого» и «нового», а также их антагонизма является ключом для понимания Modernity нынешними язычниками. Важно внести некую ясность в алгоритм работы временного мышления в повсеместно насаждаемой культурной парадигме западного глобализма.

Допускает ли прогрессист ошибку, утверждая «старость» Домового? Смею заметить, что Домовой величина постоянная. Для приверженца традиции он статичен и объективен. Если есть Дом – есть, соответственно и дух (или целое семейство духов) его населяющий. Наверняка большинство согласится, что хранитель дома принадлежит скорее Вечности, чем времени, как и любое явление духовного характера. Мы даже затрудняемся сказать, когда начинается его Бытие. Вступая на почву теогонии, мысль оказывается вовлечена в пространство мифического времени, т.е. в состояние до времени. Если бытие Домового начинается с возникновением первого Дома, то и сам Дом неразрывно связан с довременным периодом, в котором происходило освоение Пространства и установление Порядка самими Богами. Дом – место, где силы Порядка, вытеснив первозданный Хаос, построили Космос, обозначив его чёткой границей. Произошло ли это в тёмных сводах пещеры с рождением первого очага или же только после смерти первого человеческого существа в ней, в сущности, не имеет значения. Пещеры сменились землянками, хижинами, избами, высотками и хрущёвками суть пространства всё та же – Дом. Это особый locus наполненный священным смыслом и магической силой. И, повторюсь, эта суть выходит за рамки линейного времени. Её нельзя оценить как «старое» или «новое». Домовой как Природа – в нём нет относительности, он абсолютен. А вот время – величина относительная.

Скажите на милость, каким образом абстрактная дата, отсчитываемая, к слову, от рождения мифологического персонажа, вручает кому-то интеллектуальную индульгенцию? Естественно, что разгадка Современности находится в дате начала её эры. Рождество Христово, как начало летоисчисления, базовая парадигмальная установка на основании которой христианское, а позже исламское, сознание будет определять «новое» и «старое». Заверения христианских традиционалистов, вроде А. Г. Дугина, о вневременной природе христианства, его антимодерности, представляются нам несостоятельными. Именно иудеохристианская религиозная мысль обозначила не только линейность темпорального процесса, став основанием историзма, но и обозначила «конец истории». Иными словами, колыбелью идеи прогресса, стержня Modernity, стали ясли вифлеемского младенца. Для такого сознания время является важнейшей величиной, показателем движения «вперёд». Скрупулёзное подсчитывание минувших лет должно приближать историю к цели – Царству Божьему, «концу истории».

Рождение Христа не просто дата эры, от которой ведётся отсчёт, каковой была, например традиция считать годы от основания Рима, но и важнейший символический жест, обесценивающий предшествующее как заблуждение, тьму невежества. Литургические тексты часто прибегают к обозначению Христа как «истинного Солнца», в противовес материальному подобию на небосводе. Символизм Солнца предельно понятен: ему предшествует ночь с её кошмарами и призраками. С восходом становятся видны истинные очертания предметов, призраки разоблачены и изгнаны в глубины подсознания. В этом плане иудаизм, как более архаический культ, отличается меньшим радикализмом, сохраняя дату от сотворения мира. Для христианского сознания естественным кажется отказаться от мира, ради Христа, обозначив его самого началом новых времён.

Символ рождения Спасителя способен к трансляции на макроисторический уровень. Приход христианского учения, воспринимается крестителями и апологетами как восход солнца духовного просвещения для языческих народов. Контркультурность и антитрадиционность нового учения была его самой яркой чертой в период поздней Античности. Отрицание социальных норм, уважения к культу предков, ценности культуры вообще – это лишь малая доля того, что возмущало образованного эллина и римлянина в поведении ранних христиан. После триумфа Церковь, конечно, заметно ослабила степень своего радикализма, и, тем не менее, избавиться от сути учения она не могла.

И уже в те времена можно было услышать «порицание» временем. Так, в «Слове об идолах», одному из многих антиязыческих проповеднических памфлетов тон автора явно склоняется к временным аргументам. Возмущенное перо апологета выписывает такие обороты как «до сих пор» // «и днесь» в контексте сохранения народов исконных верований. Для христианина-прогрессиста очевидно, что «днесь» настала эра Христа и народные моления воспринимаются как знак того, что должно уйти. С такой же критикой церковники обрушивались на традиции ряжения, кулачных боёв, танцы и проч. элементы культурного наследия славян, германцев, балтов и др. Активное противостояние прошлому было краеугольным камнем культурной политики христианства.

Механизм оправдания временем безотказно работал на христианскую, а позже на исламскую апологетику, до тех пор, пока линейное время, столь священное в авраамической традиции не сыграло злую шутку с самой верой. Желая, с одной стороны, выкорчевать этническую идентичность окормляемых народов через прогрессизм, а с другой укорениться в качестве древней, исконной традиции Церковь вступила в глубочайшее метафизическое противостояние с собственными принципами. Механизм вторично был запущен реформаторами, религиозными пуристами, желавшими очистить католицизм от пережитков «языческого» прошлого: икон, статуй, иерархии и латыни.

Кризис христианской духовности и очередная идеологическая борьба за время придали прогрессизму новый, более радикальный стиль. Отныне уже и сама вера, противопоставляется времени. Идея, имеющая всё то же христианское содержание, теперь работает против исторического христианства. Конечно, легко, вслед за видными философами консервативной реакции, обвинить во всех бедах Реформацию, но всё же «современность», как соответствие некоему положению на шкале времени, становится ценностью задолго до Лютера, Яна Гуса и Дж. Уиклифа. Прогресс как интеллектуальная основа христианства, подлинное устремление его мысли, неустанно соотносящее «новое» со «старым», конституировал то, что мы сейчас обозначаем как современность.

Сейчас секулярный прогрессизм всё также мнится источником Спасения, несмотря на то, что настроения в модерной сотериологии меняются постоянно. Под «концом истории» в разные периоды и разными модернистскими сектами понималось разное: эра либеральной демократии, бесклассовое и безгосударсвенное общество, эра Водолея, космическая эпопея и т. п.

В противопоставлении Домового с Modernity, стоит отметить случайность, аффективность как суть природы последнего. Модерн есть ничто иное, как интеллектуальный аффект христианской культуры, шизофреничный в отрицании собственных корней. Модерн обязан бесконечно отрицать самого себя, иного пути к сохранению своей современности нет. Ведь что такое современность, как не отрицание «старого»? Однако маховик линейного времени, запущенный авраамизмом, разогнался настолько, что «устаревание» любого современного тренда или явления происходит с максимально бешеной скоростью. Остановиться в доктрине линеарного времени значит умереть, отказаться от наступления Спасения. Modernity схлопывается на наших глазах: ещё вчера змея только укусила свой хвост, а сегодня она проглотила уже половину собственного тела. Это как обезумевшая модница, вынужденная каждые несколько недель менять одежду и гаджеты, чтобы сохранить за собой статус индивида, находящегося в курсе современных трендов.

Что же мы видим в культурах, менее подвергнутых гибельному влиянию авраамичеких доктрин? Как правило, речь идет либо о полном отсутствии начала летоисчисления (оно легендарно), либо о его исключительно техническом значении. Иными ловами оно необходимо для некоего начала, но само количество лет, или реальное установление начала в истории не играет роли. Так китайский календарь абсолютно не заботится о точном обозначении текущего историала. В летописях обычной практикой была локализация события с годами правления Сына Неба и уточнения его при помощи системы животных и стихийных циклов. Например «в год земляного петуха, год пятый от начала правления императора N, произошло ….». Летоисчисление Древней Эллады привязывалось к Олимпиадам и времени между проведениями игр. «Основание Рима» служило в большей степени технической датой начала отсчета.

Конечно, «начало времени» окружено ритуальным комплексом, легендами о даровании Богами календаря, но для человека традиции проблема начала становится актуальной лишь в момент приближения к нему. Мы вспоминаем об обрядах плодородия, встрече весны, приходе Нового года или смерти летнего Солнца тогда, когда подходим к «началу» цикла. Мы также знаем, что всё повторится вновь и находимся в истинном восторге от разворачивающейся перед нами мистерии мира. Можно сказать, что языческие культуры – культуры подлинной вечности, в отличие от условной «вечности, после конечности» авраамических религий.

Язычник – человек постоянных величин. Его мир неподвижен в своем цикличном движении. Постоянно Солнце, Даждьбог, Перун, Мать-Земля, мудрость Велеса, травы и горы, смерть и возрождение. Постоянен микро и макрокосмос. Опора на статику, уверенность в неизменности мира, это может дать истинное спокойствие. Суета модерна не прельщает тех, кого не смогли опоить зельями потребления и запутать заклятиями малодушия. Сегодня, как и всегда, я поставлю Домовому угощение и зажгу огонь, в то время как кто-то купит себе очередной бесполезный гаджет. Пусть они молодятся, пытаясь уйти от неизбежного «устаревания», мы будем вести беседы с теми, для кого времени нет.

Поиск

Журнал Родноверие