От некоторых археологов или каких-нибудь историков повседневности можно часто услышать, что изучение жизни древнего человека якобы показывает нам, как люди древности были такими же людьми как вы и я со своими жизнями, ежедневными заботами, проблемами и маленькими радостями, и что нас от них отличает мало что. Такой штамп неприятен не только потому что от него отдает гуманистической слащавостью, но и потому что нужно обладать очень наивным пониманием человеческой природы чтобы продвигать такую оптику, так как даже при беглом взгляде на археологическое и историческое наследие явно как раз обратное: между археологически или этнографически известным нам древним человеком, условным варваром, и человеком цивилизованным и условно современным существует зияющая бездна различия и, как я хочу показать, далеко не в пользу человека современного.
До массового распространения охотничьих ружей в XIX вв. обычной практикой народов Европы было ходить на медведя, вымершего в Новое время тура или кабана – самых могучих лесных зверей – вооруженными только крепким тяжелым копьем-рогатиной. Таковым было естественное занятие человека со времен рассвета человечества – он испокон веков был свирепым охотником, вонзающим огромное копье в тело могучего зверя, старающегося изо всех сил прикончить своего убийцу. Менялись, пожалуй, только сами звери: во времена Плейстоцена люди, следует полагать, били таким образом не только кабана или медведя, но и вымершую плейстоценовую мегафауну: слона, мамонта, шерстистого носорога и т. д. (гипотеза про ямы-ловушки, которая однозначно пришла вам в голову, на самом деле шита белыми нитками). Даже пещерные медведи и львы на заре человечества были крупнее и сильнее своих современных родственников. Некоторые африканские племена до сих пор охотятся на слонов, вооруженные одними лишь копьями. Это самый древний и самый благородный вид охоты – прямой рукопашный бой с огромным зверем, в разы превосходящим по весу и силе охотника. Знаете ли вы лично или через знакомых хоть одного охотника, бившего медведя или кабана с рогатиной? Смогли бы вы сами на это пойти?
Тысячелетия цивилизации дали нам возможность пройдя прогулочным шагом несколько метров получить в руки свежий бургер из говядины – мяса выродившегося жирного потомка могучего тура. Даже безногий инвалид может без особого труда это сделать. Кто-то может сказать, что это безусловно хорошо, что современный, цивилизованный человек не должен отчаянно рисковать своей жизнью просто чтобы поесть – жизнь стала куда комфортней и удобней. Но разве человек живет ради комфорта и удобства? Можно бесконечно долго рассуждать о смысле жизни но можно точно сказать, что он явно не в комфорте и удобстве. Хотели бы вы прочитать книгу или посмотреть фильм, в котором на протяжении всего повествования главному герою комфортно и удобно? Есть ли кто-то, кто, когда его попросят назвать величайшие достижения человечества назовет не произведения искусства или исторические подвиги, а комфорт и удобство?
Я не высказываю идеи про «благородного дикаря» или «первобытную идиллию»: жизнь первобытных племен действительно трудна и зачастую жестока. Однако сами они прекрасно понимали, что только трудная и жестокая жизнь может стоить себя и может выковать из человека что-то достойное. Дикие племена даже намеренно усложняют своим членам жизненный путь, и ужасающие городского жителя варварские обряды инициации — как раз самое яркое проявление этого: во время ритуала перехода во взрослую жизнь мальчик должен был мужественно стерпеть невыносимую боль или справиться со смертельными трудностями. Например, как некоторые современные племена Индонезии и Океании, так и европейские охотники эпохи палеолита отрубали мальчикам пальцы, наши индоевропейские предки изгоняли мальчиков на время в дикую местность, где они должны были выживать охотой и разбоем, а мальчики африканского племени масаи должны убить льва, будучи вооруженными одним железным копьем – что они практикуют вплоть до нашего времени. Конечно, не все выдерживают эти обряды, однако только такое отношение к себе и к жизни может взрастить в человеке подлинное мужество и силу. Может ли современный худосочный женоподобный юноша, агитирующий голосовать за какого-нибудь выжившего из ума жирного оппозиционера или вещающий в сальной футболке про критическое мышление и новые технологии убить копьем льва или хотя бы спокойно вытерпеть отрубание ему пальца?
Любое достижение, вызывающее настоящее восхищение – результат не стремления к комфорту, а значительного усилия и утруждения. Самый, пожалуй, яркий этому пример – мегалиты эпохи европейского новокаменного века: огромные культовые строения из каменных глыб: одиночно стоящие камни-менгиры, простые строения-дольмены и огромные внушительные каменные круги, такие как широко известный Стоунхендж в Британии. Они строились примерно в V-III тыс. до н. э. населившими Европу земледельцами, пришедшими из регионов Ближнего Востока и Анатолии и смешавшимися здесь с еще более древними расами европейских охотников и, в итоге, покоренные индоевропейскими племенами в начале эпохи бронзы. Во все последующие эпохи эти строения поражали воображение последующих жителей этих земель: мы не знаем ни языка, ни мифов этих людей, не знаем ни каким богам они поклонялись, ни какие вожди ими правили, однако нам точно известно, что этот древний народ при помощи каменных инструментов, простейших рычагов из бревен и своей мышечной силы смог возвести настолько величественные памятники. Эти мегалиты поражают воображение и сейчас настолько, что зачастую попадаются скептики, не верящие в то, что древний человек вообще мог их возвести и списывают их на происки инопланетян или древних гигантов. Тем не менее, древний человек все-таки был на это способен. Древний человек был способен на вещи, которые современный человек зачастую не может и вообразить. И именно поэтому Стоунхендж или, скажем, каменные изваяния острова Пасхи вызывают куда большее восхищение чем, например, римский Колизей и тем более аморфные и неестественно-правильные стеклянно-стальные башни нашего века. И, конечно, неолитические люди возводили такие мегалиты никак не для удобства или комфорта.
Изучая историю искусства нетрудно заметить, что искусство первобытных племен резко отличается от искусства цивилизованного человечества. Искусство городского жителя, да и его мировоззрение вообще, интроспективно и обращено к внутренним страданиям и переживаниям. Искусство варвара «экстраспективно», оно воспевает внешнюю красоту и силу. От наскальных изображений могучих зверей Ласко и Альтамиры до легенд о подвигах Геракла, Кухулина или Гэсэра прослеживается эта завороженность, которую дикий человек испытывает перед проявлениями могучей жизненной силы и естественной красоты, через которую он ультимативно видел и воспевал и своих богов: для него такая необоримая сила и природная красота – и есть проявление божественного, а стремящийся к ним и проявляющий их человек сам становится богоподобен. Первобытное искусство неотделимо от языческого богослужения, цивилизованное же искусство неотделимо от психологии (а на поздних стадиях цивилизации, и что становится явным в современном постмодернистском искусстве, — от психиатрии). Даже религии цивилизованного человечества глубоко психологичны и интроспективны – что практически совершенно чуждо для витального и восхищенного язычества дикого человека.
Отсутствие у первобытного человека такого болезненного самокопания представитель городской цивилизации склонен воспринимать как недоразвитость или проявление врожденной глупости, однако, как правильно отмечает Юкио Мисима, один из моих любимых авторов, именно отсутствие такой невротической интроспекции и постоянной саморефлексии являются естественным и здоровым состоянием человека. Это нездоровое самокопание проходит красной нитью через все наследие цивилизованного человечества: от Упанишад и подавленно-надрывной попытки найти ключ к счастливой жизни в античной философии до постмодернистского авторского кино. Именно по этой причине современный человек находит искусство классической античности (которое сами его авторы считали упадочным по отношению к архаической эпохе) настолько близким – оно тоже начинает обращаться к человеку и в него. Безусловно, корнем этой болезненной интроспекции является цивилизованная городская жизнь, напоминающая скорее существование муравья или пчелы, а не высшего хищника, которым человек рожден быть. Такая жизнь, со всем комфортом и удобствами, которые она предоставляет, не может не подвергать человеческое существо неестественному напряжению и смутно, инстинктивно ощущаемому душевному страданию, что и есть смысл и причина этой интроспекции и рефлексии цивилизованного человека, которая в итоге и отвращает его внимание от внешней мощи и красоты, от естественной силы и стремления к ней, которое делает варвара подобным его богам.
Древние и нынешние первобытные охотники на своих двоих загоняют антилоп и лошадей, так что те падают от изнеможения и достаются преследователю, цивилизованный же человек не может и по лестнице подняться без одышки. Первобытные племена слово-в-слово помнят и изустно передают столетия назад сочиненные эпические поэмы, современный же человек вряд ли сможет даже хотя бы примерно воспроизвести содержание прочитанной им год назад в интернете книги. Цивилизованному человеку давно не нужно что-то запоминать – все можно записать, давно не нужно что-то добывать – все можно купить, давно не нужно что-то придумывать – про все можно прочитать или нанять профессионала. От каких еще путей к величию и самовозвышению человека «освободят» технология и цивилизация? Что еще человеку «не придется» делать из-за стремительного развития технологии? Писать книги, песни и картины? Современный примитивный искусственный интеллект уже на это способен.
Тем не менее, на то, что цивилизация просто подавляет посулами комфорта и удобства некие древние, более хищные и варварские порывы внутри человека, и не может их изжить до конца указывают тут и там встречающиеся знаки: не даром так много людей, несмотря на то, что эпоха охотников кончилась тысячелетия назад, увлечены охотой и рыбалкой, не даром несмотря ни на что многие люди занимаются спортом в стремлении стать сильнее. Даже видеоигры, самое распространенное увлечение современности повествуют об экзотических приключениях и сражениях. В любом человеке всегда есть какая-то явная или потаенная часть, постоянно тоскующая по дикости и варварству, по временам рассвета человечества, когда человек был тем, чем должен был быть, и это дает мне некую надежду.
