Ранняя осень

Возможно, писать об этом уже несколько поздновато, хотя от региона зависит, конечно. Мне хотелось воздать должное самому началу осени, а не последующему периоду времени, когда Она уже безусловно вступит в свои права.

В фенологии осень “начинается с появления первых жёлтых прядей в кронах берёз, лип и вязов”, – для нас это конец августа/начало сентября. У вас может быть по другому. Ну а с точки зрения древнего славянского календаря, сентябрь начался ведь только на прошлой неделе – с началом нового лунного месяца, так что данная тема – все же актуальна.

Начать я хочу с того, что просто невозможно найти в этнографии:

Пограничное время

Я о чем сейчас думаю,.. ведь современное восприятие осени, оно, по сути и по природе своей, – языческое. Возьмем все эти распространенные симптомы: обострение восприятия и его “тонкость”, печаль (хотя это скорее нечто неуловимое и ускользающее), и, одновременно с предыдущим – легкость (!), яркость воспоминаний о прошлом и вообще – свойственное осени “ощущение безвременья”, стремление к спонтанным путешествиям и проч. Все это – счимптомы Пограничного Времени.

Потому что начало осени – граница между осенью и летом. Как и любое другое пограничное время (см. статью) – это время когда открываются двери между мирами. Время повышенной активности духов.

Как и любая другая граница сезонами: между зимой и весной – там вообще “кривое время” и приход на землю мертвых и демонов (см. статью), между весной и летом – разного рода русалки и прочее изобилие духов природы, переход между осенью и зимой – ну не совсем то, конечно, но.. – там Деды, поминальное вот это всё. Только один из переходов между четырьмя сезонами года у нас “выпал” из народного календаря – и это как раз то, что сейчас.

Иногда к активности духов пытаются привязать т.н. “похороны насекомых”, но это, несмотря на то, что в славянской мифологии существуют явные ассоциации между духами и насекомыми,- все же не то. “Похороны насекомых” – это все же нечто бытовое, направленное на их изгнание, а я говорю о всплеске активности духов. Ну вот как пример такого: считалось, что 4/17 октября (в день св. Ерофея) лешие уходят на зиму “под землю”. В этот день напоследок они проявляют повышенную активность: поднимают бурю, ломают деревья, разгоняют зверей по норам, – поэтому в этот день старались не заходить в лес. То есть, видите? Здесь, в примере про леших, именно что повышенная активность, пусть и перед уходом. Тем более что сейчас в природе действительно наблюдается повышенная активность насекомых: так у нас сейчас у стрекоз – брачный сезон и они прямо заполоняют собою все, у кого-то (сейчас либо в конце августа) пауки летают на паутинках. Да и про повышенную активность божьих коровок в сентябре я тоже что-то такое помню. Ну то есть хоронить насекомых сейчас явно еще рановато, даже у нас в Сибири.

В общем, с описанием ранней осени как “пограничного времени” в этнографии все очень бедно и скудно, и немудрено. В старину все это уходило даже не второй, а на десятый план на фоне уборки урожая. А сейчас мы, не обремененные уборкой урожая, вполне можем обратить внимание и на этот аспект ранней осени.

Осенний новый год

У современных горожан начало осени ассоциируется прежде всего с началом учебного года. Это рудимент церковного нового года 1 сентября (так как образование долгое время осуществлялось под патронажем церкви). Вообще, почему новый год в старину начинался 1 сентября – очень интересная оказалась тема. И запутанная.

Вот, например, что нашел: «При императоре Диоклетиане в Римской империи каждые 15 лет проводилась переоценка имущества с целью установления величины налогов. Порядковые номера годов в каждом 15-летнем промежутке назывались индикты. В 312 г. при императоре Константине это счисление было введено официально, причём счёт начинался с 23 сентября. В Византии в 462 г. из практических соображений начало года и отсчёта индиктов было перенесено на 1 сентября. Создатели византийской эры решили, что в первый год от Сотворения мира должны начинаться сразу все три цикла: 19-летний лунный, 28-летний солнечный и 15-летний индиктовый циклы»[1]

Однако у осеннего нового года, помимо чисто исторической, есть еще и природная основа – и это тот же урожай.

Процитирую Мирче Элиаде: «Там, где выращивают несколько сортов злаков или плодов, созревание которых приходится на разные сезоны, мы нередко встречаемся с неоднократным празднованием Нового года. Это означает, что „расчленение времени“ производится в зависимости от обрядов, на основании которых происходит обновление запасов пищи; то есть речь идет о ритуалах, обеспечивающих продолжение жизни всей общины»[2]

То есть новый год = новый урожай.

О том, с чем связаны обряды, “на основании которых происходит обновление запасов пищи” будет ниже, а пока замечу, что переднеазиатская традиция мартовского нового года тоже, по всей видимости, связана с СОЗРЕВАНИЕМ урожая, так как первый урожай в тех краях созревает уже весной (ср. еврейский Авив — «месяц колосьев» – первый месяц священного календаря, соответствующий нашему марту, когда в окрестностях Иерусалима созревает ячмень[3]).

И тут у нас возникает такая тема, как:

Праздник огня

Дело в том, что Семенов день (“Летопроводец”) 1/14 сентября описывают практически как Праздник Огня:

“Раньше крестьяне Огонь называли «богом», «святым огнём»; при вздувании огня читали молитвы. В некоторых белорусских деревнях зажигали новый, живой огонь, добытый трением и его разносили по всем дворам. Множество обрядов связано с печью, с овином и со светцом. В Полесье бытовал обряд, связанный с первым зажиганием света (огня) на встречу осени, который назывался «Женитьба комина» (белор. жаніцьба коміна, жаніцьба лучніка, жаніцьба пасвета). Под «комином» (прикрепленной к потолку в доме большой трубе-дымоходу, сплетённой из лозы или сделанной из мешковины и обмазанной глиной) вешали пасвет (лучник) — обычную сковороду или металлическую решётку. На нём зажигали лучину, которая освещала дом. «Комин» белили, увивали спелым хмелем, цветами, освещёнными в церкви на Ивана Купала, лентами. «Чествовали» огонь на пасвете водкой, бросали кусочки сала, зерно, орехи и сладости. Присутствующие высказывали пожелания благополучия в семье и хозяйстве, чтобы ладилась работа. Женщины пели свадебную песню «жениху»[16]:
Ой, прыйшлі ж ночанькі доўгенькі,
Пасвяці ж нам, коміну беленькі.
Мы ж цябе кветкамі ўбіралі,
Бервяночкам, рутай аперазалі…
Из песни следовало, что молодые — это «Комін і Праца» (Дымоход и Работа) («Праца наша — дзеўка гарненька, Палюбіці Коміна радзенька»). В песне выражалась просьба, чтобы дымоход будил всех рано, давал свет для домашних работ, а также «кру́чу, ве́рчу і буры праганяў, дым і сажу нёс ворагам…»[16].

Спевши, девушки с приглашенными парнями начинали разудалые пляски, среди которых выделялась «Цярэшка»[17][18]. Этот танец состоит в том, что девушки с парнями делятся на пары и становятся в два ряда напротив друг друга. Первая пара, т. е. парень с девушкой, «пляшут бычка», затем прощаются друг с другом и девушка уходит от парня, который вслед за тем бросается её ловить и, поймавши, снова становится с ней в ряд. То же самое проделывают все остальные пары. Во время этого танца поют старинные припевки (также см. Женитьба Цярэшки)[19]. Обряд проводился два раза в год: на Симона (в отдельных деревнях чуть раньше или позже), когда сокращался световой день и начинала рано темнеть, и весной на Фоминой неделе, когда основные крестьянские работы была в поле[16].
На Украине отмечали «Свадьбу свечи» (укр. Свіччине весілля). В Киев в ночь с 1 на 2 сентября (по ст. стилю) на базарах ставились ёлки и украшались плодами нового урожая: фруктами, ягодами и проч. Также ставились напитки и кушанья. Празднество длилось всю ночь. Недалеко от г. Лубны, у священной криницы (источника) по окончании ярмарки посетители ночью зажигали множество свечей[20]. У киевских ремесленников бытовала поговорка: «Женить Семёна», что означало начинать работать при свечах с вечера Семёна дня”[4]

Есть, конечно, определенные основания увязывать Огонь с ранней весной (ср. многочисленные “огненные” ассоциации в февральском Сретении или обычай “греть землю”, разжигая костры в марте), но весеннее почитание огня не отрицает, а наоборот, подтверждает осеннее. Есть же ведь определенная симметрия между весной и осенью – типа весенний Юрьев день/осенний Юрьев день и т.д.

Тем не менее у осеннего почитания огня иная, нежели чем у весеннего (увеличение длины светового дня и повышение температуры) основа. Это – связь огня с приготовлением пищи (то самое – “обряды, на основании которых происходит обновление запасов пищи” выше).

Вот, в качестве типологической параллели, цитата про римскую богиню домашнего очага – Весту: “Весталии были одновременно праздничным днём для хлебопёков, так как изначально хлеб готовили на золе очага. В этот день цветами украшали мельницы, а также осла, вращающего мельничный жернов”[5](ну а то, что Весталии праздновались 9 июня – спишем на средиземноморский климат)

В некотором роде Пища и Огонь – суть одно и то же. То, что сейчас мы вкладываем в понятие “домашнего очага” (вспомним про связь домового с печью и огнем, хорошо описанную Н.А. Криничной). Поэтому нет ничего удивительного в том, что праздник урожая – становится и праздником огня тоже.

В качестве еще одной типологической параллели (опять же, с поправкой на климат) можно вспомнить индийский “фестиваль огней” – Дивали, который также является осенним: “Дивали обычно приходится на конец октября — начало ноября, в этом он отчасти напоминает древние языческие праздники осеннего урожая, отмечаемые у индоевропейских народов осенью”[6]

Думаю, что если копнуть, то и у кельтского Сауня найдется та же основа, но не будем углубляться, а лучше вспомним про т.н. “Именины овина”.

У восточных славян это день вблизи осеннего равноденствия – 24 сент./7 окт. (кстати, к слову про “весенне-осеннюю симметрию”, есть сведения, что первые “именины овина” праздновались еще и 15 марта). Овин, конечно – не равно “Огонь” (как не равны огню дымоход и свеча в цитате выше), но все же… Овин – это ведь не “помещение”, по сути, а “устройство”. Устройство для сушки там, где солнечных дней для сушки колосьев под солнцем не достаточно, и оно все построено вокруг огня.

Посмотрим про описание этогодня в той же Википедии: “В ночь на этот день возжигали «новый» огонь и начинали «замолотки»[1]. Живой огонь добывали путём трения. Обряд был характерен для населения многих губерний Российской империи в XIX веке. Перед началом добывания нового огня во всём селении хозяевами домов гасится прежний огонь, в первую очередь домашние печи, а также огни на божницах (могут остаться только огни в церкви). Ритуал проводился, как правило, женатыми мужчинами. В некоторых губерниях для вытирания огня использовался специальный станочек: в станочке вращали с помощью небольшого лука, берёзовую плашку, к которой приставляли лучину с выемкой, а при появлении дыма подносили трут, на него и переходила искра. Чаще всего добывание огня осуществлялось трением друг о друга двух больших кусков дерева, а само действие имело характер пиления. Из пород дерева наиболее предпочитались дуб, липа, кое-где можжевельник и реже — берёза, сосна[11].

Добытый живой огонь разносили по дворам — зажигали печи, окуривали скот для предотвращения мора, могли вносить в храм для зажигания свеч перед проведением молебна об избавлении от бедствия. В обряде прогона скота через тоннель — костры, зажжённые именно от вытертого огня, имели решающее действие для избавления скота от смертельной угрозы. Во Владимирской губернии в ситуации неурожая, когда хотели опознать виновника этого бедствия — ведьму, пропускали всех через вытертый огонь, считая, что ведьма откажется пройти, тем самым выдав себя. Обновление огня символизировало всеобщее обновление. В некоторых местах этот обряд проводили 21 сентября[12].

Возможно первые овинные костры в древности посвящались осеннему равноденствию, которое по старинным календарям приходилось на 24 сентября по юлианскому календарю. Так в древних церковных поучениях (например, «Слове некоего христолюбца и ревнителя по правой вере») постоянно звучит осуждение молений огню под овином[13].

Белорусы, разводя огонь под овином, бросали в него необмолоченный сноп ржи, как жертву огню”[7]

В общем, мы видим, что на осенний период, близкий к равноденствию, приходится и “женитьба комина”, и “именины овина”, и возжигание нового огня, и “свадьба свечи”. Прямо таки какая-то концентрация “темы огня”. Опять же – когда молились Огню под овином в древности? Да осенью же, надо полагать, во время сушки зерна. Тогда это актуальнее всего. Собственно, уже должно быть понятно, про Кого тут просто нельзя не упомянуть:

Сварог/сварожич

На первый взгляд попахивает каким-то родноверием, но с другой стороны – вот мы знаем, что в древности под овином молились огню, называя его Сварожичем. Еще раз, когда еще это делать, как не осенью, когда как раз и нужен овин?

Тут, наверное, будет лучше всегопроцитировать Илью про “Сварога/Огня, Творца, образ которого вырос из стихии, связанной с творением – гончарно-кузнечно-литейным делом, а в первую очередь с обмолотом и сушкой влажного или недозревшего хлеба в снопах (слав. *mŏltъ > молотъ/млатъ ‘место для обмолота снопов’ – древнейшая семантика связана с размолом зерна в муку и обмолотом колосьев, а потом лишь с ударами кузнечным молотом и металлургией вообще.

«єгуптѧнє ч(єсть) и трѣбъı кладу(тъ) Нилу ї ѡгнєвѣ, рєкущє: Нилъ пло(до)давєцъ и раститєль класо(мъ); ѡгнь творитъ споръıню, сушитъ и зрѣєтъ» — ‘Египтяне почитают и жертвы кладут Нилу и Огню, говоря: Нил — даритель плодов и раститель колосьев; огонь (же) создает обилие, сушит и созревает (зерно)’ в Паисиевском сборнике XIV в.

Совершенно понятно, что египтяне, по объективным климатическим причинам, не нуждались в дополнительной сушке и доведении до стадии спелости собранных колосьев с помощью огня, эта реалия чисто славянская, европейская. Поэтому тот «ѡгнь», что, согласно Паисиевскому сборнику, «создает обилие, сушит и созревает зерно», непосредственно указывает нам на значение для земледельца-славянина божества Огня/Сварога/Сварожича в его исконной — земледельческой, — а не вторичной, гончарно-металлургической, функции в культуре древних славян“

Ну и про этимологию самого Имени от него же:

“Если взять именно основу, то восходит она не к приставочно-глагольному сложению sъn-vār-og-ъ > sъvarogъ (двумя ** обозначается спорная или невозможная праформа), где в гипотетическом (и абсолютно неверном!) варианте от «съ-варганити» предлог съ < *sŭn- содержал бы редуцированный гласный [ъ], что неизбежно отразилось бы в написаниии в памятниках до падения редуцированных, чего мы не знаем вообще (например, у Гельмольда в «Zuarasici» передан даже конечный слабый редуцированный [-ь] через -і в имени Сварожич[ь], а вот на редуцированный [ъ] между Z- = С- и -v = -в- в этом имени нет намека вообще).

Поэтому дело тут не в происхождении от глагольной основы, а основы существительного «варъ» – по-славянски ‘жара, зной (солнечный!)’, см., например, в Мариинском, Ассеманиевом, Зографском, евангелиях и в Супрасльской рукописи во фрагменте из евангелия от Матфея 20, 12 «…равьнъı намъ сътворилъ ѩ єси · понєсъшєимъ тѧготѫ дьнє и варъ…», т. е. – «…равными нам сделал их ты (сравнял их с нами), понесшими тяжесть дня и зной/жару…», где «варъ» = зной, жара, жар, родственно армянскому vaṙem «зажигаю», vaṙim «горю», возможно, и нем. warm «теплый».

Начальное же С- здесь, в имени Сварогъ/Сварожичь это не префикс, а т. н. индоевропейское «s-mobile», «с-подвижное» – асемантический (т. е. не несущий семантического наполнения) элемент, чаще встречаемый в германских основах, но изредка обнаруживаемый и в славянских также.

Ну и суффикс *-оg-, расширяющий крневую основу *-var-, восходящий, по общепринятому мнению, к иранскому по происхождению суффиксу как наследие славяно-иранских культурно-языковых контактов. Примером тому может служить название огня в ряде славянских языков: укр. ва́тра, сербохорв. ва̏тра «огонь», чеш. (вост.-мор.) vatra, польск. watra «очаг, огонь, тлеющая зола», словац. vatra, болг. ватра́л «кочерга», которые рассматриваются как родственные др.-инд. átharvā «жрец огня», авест. ātar- «огонь», ср.-перс. ātur-.”