У нас с вами сейчас есть не так уж и много слов, которые имеют отчетливое обрядовое значение и при этом не происходят из христианского богослужения. В качестве примера последних можно вспомнить известное завершающее молитвы слово “аминь” (“да будет так”), которое в народе приобрело самостоятельное обрядовое значение (“стоит, например, ударить левой рукой наотмашь «живой» клад один раз, сказав: «Аминь, аминь, разаминься!», как он рассыплется на золотые и серебряные деньги”[1]).
Однако, несмотря на то, что мы здесь в принципе не гонимся за древностью и довольствуемся поздней этнографией, вводить в свой культ откровенные заимствования из христианства я пока не готов. А, к слову про “аминь” вспомнился еще популярный у родноверов возглас “гой”, употребление которого они извратили совершенно по своему, превратив из древнерусского приветствия (“гой ты еси, добрый молодец”) в аналог завершающего молитвы “аминь/бꙋ́ди”, но это уже так, немного не о том.
В общем, у нас с вами есть родное, народное и живое слово “чур”, обладающее обережной семантикой и используемое в обрядах. И вот решил я про него мал-мала покопать.
Сразу скажу, что все измышления о “боге Чуре” стоит оставить там, где они и возникли: в XIX-м и даже в XVIII в. Сейчас никак не объяснить – просто логически – существование бога, который нигде не упоминается, и чье имя загадочным образом сохранилось только в возгласах-междометиях. Связи с предками-праЩУРами найти никому так и не удалось: слова “щур” (как, помимо книжного “пращур” (и гипотетически связанного с ним “шурин”) у славян называют кузнечиков, стрижей или крыс) и “чур” употребляются в совершенно разных контекстах и вообще никак не пересекаются. В общем, в славянской мифологии просто нет такого мифологического персонажа как “Чур”, – не важно какого уровня: бога, “покровителя домашнего очага” или духа-предка. К прошлому веку наука мал-мала достигла консенсуса: “чур” означает “черту”, но потом Н.И. Толстой в своей знаменитой статье “Чур и чушь”[2] связал это слово с названием мужского полового органа и эта версия главенствует в науке до сих пор.
Поэтому начнем с чтения этой статьи (как ни странно, до этого я ее целиком еще ни разу не читал). Про “магическую границу/черту” просто было вполне убедительно.
Как у Даля:
“Чураться, ограждаться словом чур, зачурать себя самого. Чурайся от вражьей силы. Черти круг да чурайся, кричи: чур меня!”[3]
Вот и Вики:
“Происходит от праслав. *čurъ, от кот. в числе прочего произошли: русск. чур «возглас, означающий запрет касаться чего-либо», укр. цур «прочь, ну его, тебя», «чур, стой, погоди», болг. чур, междом., означающее присвоение присвоение, отрицание, запрещение. Достаточно старое восклицание, выражающее запрет, первоначально по-видимому, в магическом контексте; поэтому может рассматриваться как нерегулярное (экспрессивное, эвфемистическое) преобразование слова *čъrta. Семантика черты, линии, рубежа, ощутима в примерах выше”[4]
По моему, все очень и очень логично.
Вот сам Толстой:
“Весьма удачную и, на наш взгляд, перспективную позицию заняли Славский и его коллеги — авторы краковского «Siownika praslowianskiego». Согласно их мнению, чур (в значениях и ‘граница’, и ‘сгинь, убирайся!’ ) «восходит к индоевр. * keur- ‘резать, рубить’; что же касается развития значения, ср. črta < *ker- ‘резать, рубить’. Первоначально магический термин, означавший ‘магический круг, ограниченная окружность, которую ни одна нечистая сила не может переступить’ . Нет оснований выискивать в этих словах следы первоначальных названий черта или какого-нибудь божества» [SP, 2, s. 294]”[2]
Даже непонятно, откуда, блин, мужской половой орган-то все же вылез?
Толстой просто берет некоторые примеры, где
“семантика границы, линии, рубежа, круга отсутствует в весьма архаических фразеологизмах — заклинаниях от сглаза и болезней Цур поганим очом! или просто Цур ему! Цур тобi и т. п. Это и не позволяет принять значение границы, даже если считать ее магической, за исходное. По этой причине и по ряду других аргументов едва ли целесообразно возводить интересующее нас слово к славянск. * čъrta ‘черта’ и даже к индоевр. * keur- ‘резать, рубить’ (позже ‘зарубать’, ‘засекать черту, границу’)”[2]
В общем, по Толстому, “чур” – это тоже самое, что и “кур” (по аналогии с чередованием чудеса/кудеса) – мужской половой орган как “петух”:
“структура фразеологизмов, в которые входит компонент * čurъ (* curъ), позволяет со значительной степенью вероятности предположить в качестве исходного * kour- (с перегласовкой дифтонга * keur) ’penis’; ср. сербск. курац, болг. курчо, словенск. кureс… Само происхождение * кuгъ ‘penis’ связывается с ‘кuгъ ‘петух’, а последнее в свою очередь с глаголами типа др. инд. kauti ’кричит’, латинск. caurire ’реветь (о пантере)’. При этом обычно приводится аналогичная семантическая модель п е т у х — п е т ь в ряде языков. Связь различных индоевропейских и славянских названии гениталий с названиями птиц широко известна и может быть предметом особого исследования (ср. сербск. пичка ‘vulva’ и русск. пичужка ‘пташка’ и т. п .)…”[2]
Ну или вот развернуто про все это в предисловии к словарю Алексея Плуцера-Сарно:
“Уместно было бы бросить взгляд в историю и проследить, какова судьба имени, наименования этой части мужского тела в русском и других славянских языках. Сразу же нужно указать на то, что в праславянском языке название Хя было вторичным значением древнего корня, первоначально обращенным к живому существу, а именно к птице – петуху. Речь идет о корне * кuгь / коuгь, вероятно, звукоподражательного происхождения, и выражавшего вначале значение “петух” (см., например, ЭССЯ 13, 1987, 129-130). Наличие у петуха двух сережек, подвижность этого животного и одно из функциональных предназначений – оперативно оплодотворять кур послужили, вероятно, основанием в далекие праславянские времена для сравнения этого животного с частью мужского тела – Хем и обнаружения в нем аналогичных признаков. В конечном счете это и явилось основой метафорического переноса древнего названия петуха на мужской половой орган. (Заметим, что перенос наименований животных на половые органы человека был известен еще с индоевропейской эпохи.) О том, что это действительно так, свидетельствует материал многих славянских языков. Так, в болгарском языке кур – это и “петух”, и “X”, в македонских диалектах кур имеет значение “X”. В праславя некую эпоху произошло расширение корня за счет суффикса – ьсь и образования тем самым слова * кuгьсь со значением “X”, что до настоящего времени особенно хорошо сохраняется в южнославянских языках, срав. с.-хорв. ките, словен. ките, болг. курче, курчо, макед. курец – все со значением только “X”. Остатки суффиксального оформления “петушиного” корня для обозначения Хя сохранились в некоторых польских говорах – kurzec и kurzak. Более того, народное польское kus и kuska “X”, как предполагают, происходит от того же корня kur, а вернее от уменьшительной основы kur + – us] kurus, а отсюда с выпадением – г(и) – – kus и далее kuska.
В восточнославянских языках следы “петушиного” корня со значением “X..” наблюдались еще в недавнее время. Н. И. Толстой приводит пример из “Северных сказок” Н. Е. Ончукова (1908), в котором есть такая фраза: “Павел и матюгнулся: ‘Кой кур идет, не откликаится?'” Нет никаких сомнений в том, что здесь слово кур подразумевает “X”. Кроме того, Н. И. Толстой обращается и к дополнительному материалу, подтверждающему вышесказанное, – речь идет о сев.-рус. слове курок “ручка косовища”, “шкворень повозки”, олонецк. курушка”сосновая и еловая шишка”, ярославск. курьян “импотент”, архангельск. и олонецк. Курт “палка с толстым концом, род деревянного молота”, “полено с утолщением на конце”, курйк “деревянный молот”, “род кувалды: березовая чурка, насаженная на рукоятку”, “клин из полена для колки дров, цилиндрический кусок дерева, прикрепленного к рыболовной снасти, чтобы она не увязала в иле” (Толстой 1985, 434). Более того, альтернационные варианты корня кур – в виде чур – и цур – сохранились у восточных славян лучше, хотя и выражают уже иное – “граница, предел” и т. д. ( Толстой 1985, 431-437; см. также Дуличенко 1994, 125-127). Тем не менее и в них есть бледное отражение первичного состояния, срав. рус. чур и чурбан, чересчур, возникшее из через + чур (срав., в свою очередь, с образным X через плечо\), укр. цурпалок и цурупалок “обрубок, обломок палки”, т. е. цур-[kur – + метафорический перенос, связанный со словом палка в том же значении “X”. Срав. также пример из Н. С. Лескова (Собрание сочинений, т. I, Москва, 1956, С. 307):
– …Ребят-то вот прокорми!
– А цур им, ребята!
– Цур им.
Лесковское цур в данном контексте явно отражает значение “X”.
Впрочем, имеются и исторические свидетельства того, что у русских первоначально в значении “X” выступал корень кур-. Это отражено, например, в рукописном немецко-русском разговорнике 1607 г., составленном купцом Т. Фенне, происходившем из прибалтийских немцев. В списке слов и выражений, которых здесь насчитывается около 4 тысяч, есть такое: Гуи : Кур : kur Mahns gemechte (цит. по: Фаловский 1993, 321). Таким образом, еще в начале XVII в. в состоянии некоторой конкуренции выступали два слова для обозначения Хя – уже лидирующее X (в записи – Гуи) и стоящее на втором месте – Кур\
У словаков и чехов в основе слова, выражающего значение “X”, также просматривается “петушиный” корень, однако не kur-, a – kokot-, что также значит “петух”[5].
Не знаю как вы, а мне, при всем обилии примеров, видится во всем этом некая логическая несостыковка. Про “у русских первоначально в значении “X” выступал корень кур-“. Вот “х@й” допустим, однокоренное с “хвоя” и производное толи от “отростка” толи от “острого”. Однако “кур” – это ведь даже не производное, а буквально слово для обозначения “петуха”, ныне просто устаревшее (ср. “как кур во щи (попал)” (разг.) – попал в неожиданную беду, неприятность). Ну то есть “кур” – это простое иносказание, эвфемизм типа англ. cock. Как он может быть каким-то “исконным”? Русское х@й – табуировано и в каком-то ином значении кроме себя самого не употребляется, и во многом именно за счет этого наделяется особой силой. А слово, в котором ухо носителя языка слышит знакомое “петух” (“чур тебе в очи” неотличимое на слух от “петух тебе в очи”) – это уже какая-то сглаженная и вежливая форма, что ли… То же самое, что современное “хрен”. В общем, хрень какая-то, уж извините…
Впрочем, сам Толстой в итоге как будто старается примирить обе эти этимологии (“черта/граница/мера/ограда” и “мужской половой орган”:
“Русское трехбуквенное обсценное слово . . . , которое может в эвфемистических целях заменяться словом хрен, что и делается нередко в нашем быту, служит часто для определения количества, меры: до хрена ‘очень много’, ни хрена ‘ничего, нисколько’. При этом для понятия ‘чрезмерно’ оно не употребительно, но зато существует чересчур. Семантика границы в этом слове ощущается явственно. Обнаруживается она и в фразеологизмах типа не знать чуру или в выражениях типа не лезь через чур”..,
– вот это у Толстого сильно
И далее:
“в сербской и русской народной традиции известны ритуалы ограждения пространстваа голосом, криком. Кричат собственное имя (самозов) или какое-либо другое слово, для того чтобы в пределах слышимости крика не было змей, волков и другой нечисти, чтобы не проникала нечистая сила… Выкрикивание слова кур испугало и архангельского лешего, отозвавшегося теми же словами и… прошедшего стороной… Так, рассуждая о происхождении слова чур, мы снова вернулись к мифологическим представлениям, но уже с другой стороны и в другом плане, чем это делали наши предшественники”[2]
Так или иначе, я считаю, что мы вполне можем использовать данное слово в обрядности, даже не имея точного представления об его происхождении – по аналогии с тем, как мы пользуемся электричеством, не раздумывая о том, откуда оно берется. И это не будет карго-культом, потому что это – живая традиция. Не знаю как для вас, но для меня точно – с детства.
Тем более, что применение детями здесь вторично. Первоначально это все же магическое, обрядовое слово с семантикой ОГРАЖДЕНИЯ и ОТГОНА ОПАСНОСТИ.
Некоторые традиционные формулы с данным словом:
Чур меня, Чур меня от (него), Чур чурА, ЧурА! – со значением “отгона”,
Чур, чур, чур (трижды), Чур сего места!, а также (Чур тебя, Чур на тебя, Чур его, Чур ему, Чур тебе, Чур тебе на язык! – как способ “магической контратаки”);
Чур вместе, Чур пополам, Чур мое! – при находке, изначально тоже не детское;
«Чур чёрных, чур белых, чур своих, чур чужих, чур меня и есть (/и меня еси)» – продвинутое “очуривание” себя [6];
В составе сложных формул: “Мать смотрится в воду, налитую в блюдо, так чтобы видеть свое отражение, и моет этой водою заболевшего ребенка: “Чур, мои губы! Чур, мои зубы! Чур, моя дикая дума!…”[7];
“Чур, полно!” – итоговая, завершающая формула (употреблялось в конце святочного гадания).
