Я тут узнал, почему суббота в народной традиции является традиционным днем повиновения мертвых. Раньше я все думал, что дело в какой-то особой (пусть и не славянской, а принесенной из византийской традиции) магии числа “6”, но все оказалось иначе. Просто суббота, если начинать неделю с воскресенья (что преобладало в народной практике, в отличие от церковной [1]), оказывается, таким путем, последним днем недели, а в славянской традиции всё “последнее” ассоциируется со смертью и мертвыми (и не только в славянской, конечно же – эта ассоциация субботы с “последним”, а через него – и с мертвыми, возникла еще в раннехристианской традиции и была привнесена на славянскую почву вместе с самим понятием “субботы”)..
Кстати, сегодня наступил последний, 29й день (синодического) лунного месяца – т.н. безлуние (укр. перекрий, чернець, полес. на меже, перемена, чернец, згибель месяца, пустые дни, серб, празан месяц. пол. puste din, prozne dni, ciernica). Про то, что месяц сегодня спускается в это время в мир мертвых, я уже писал (см. https://novoyazychestvo.ru/mesyac-kak-umirayushhij-i-voskresayushhij-bog.html). Так что, сам бог велел написать сегодня и про “последнее”.
Многие уже знают, что богам и духам жертвуют всё “первое”, например, первую кружку ритуального напитка в огонь выливают или первый ломоть хлеба и т.п. (см. https://novoyazychestvo.ru/zhertva-bogam-i-duxam.html). Однако “последнее”, не будучи столь раскрученным, не менее важно. А то и более, хотя бы чисто психологически – сами посудите, довольно легко отдавать первое из того, чего у нас еще вдоволь, но вот отдавать последнее, когда самому уже не хватает… В общем, реально это уже ЖЕРТВА (см. https://novoyazychestvo.ru/zhertvoprinoshenie.html). Не зря в русском языке есть расхожее выражение, как раз с оттенком жертвенности, – “отдать последнее” (ср. “последнюю рубаху отдаю”). А вообще “Последнее” ассоциируется со смертью. Даже в том же современном русском языке, – вспомните все эти “последний путь”, “последнее “прости”, или навязчивое суеверие заменять в своей речи слово “последний” словом “крайний”. Мы можем построить очень и очень упрощенную (о чем я еще скажу), но от того и безусловно рабочую модель, где “первое” = “принадлежащее богам”, а “последнее” = “принадлежащее мертвым”. То есть, возвращаясь к тем же обрядовым еде и питью – первую кружку или кусок мы отдаем богам, а последнюю – мертвым.
Если продолжить тему моего предыдущего поста, про “ПЕРВЫЙ снег” (https://novoyazychestvo.ru/pervyj-sneg.html), то в нашей календарной обрядности традиционно значимо всё Первое. Помимо Первого снега, это, например, еще и Первый гром весной (см. https://novoyazychestvo.ru/pervyj-grom.html) или Первое кукование кукушки (см. https://novoyazychestvo.ru/pervoe-kukovanie-kukushki.html), или Первая увиденная весной ласточка и т.д. и т.п. Однако, с другой стороны, у нас есть такая тема как Последний Сноп на поле, который не убирали, а из которого, например, “завивали бороду” (Волосу, Николе, Илье-пророку, Богу). Но Последний Сноп – это такая глубокая тема, что о нем имеет смысл писать отдельно. Достаточно сказать, что он связан с мертвыми совершенно явным образом (“чувствуя приближение смерти, человек заявлял, что его поле уже созрело и он видит последний колос (полес.)”[2]). И вообще понятно – мы легко можем определить нечто, происходящее в природе как “первое в году”, но как мы в моменте определим “последнее”? Только в сентябре, например, я понимаю задним уже числом, что гроза такого-то августа, оказывается, была в этом году последней. Или вот, наоборот, у нас чайки улетали на юг стаями, а потом это природное явление над головой прекратилось, и я думал, что всё, но сегодня неожиданно вдруг еще одну в небе увидел. Поэтому “последнее” может быть применимо не к природному, а только к человеческой деятельности, как к процессу, насчет момента окончания которого мы точно можем быть уверены. Ну или, если говорить о жизнедеятельности, то, конечно же, это смерть. Таким образом, конец какой-либо работы приравнивается к концу чьей-либо жизни (“интересно отражение этой категории в сказочных сюжетах, где конец жизни сопоставляется с окончанием некой выполняемой работы. Например, в приводимой А. Н. Афанасьевым малорусской сказке встреченный главным героем волк сказал, что будет жить, пока дуб хвостом не перепилит, панночки — пока все иголки из сундука не переломают. После этого их жизнь будет окончена”[3]).
В ритуальном плане “последнее”, как и момент окончания каких-либо работ – очень тесно связаны с такой вещью как “благодарение”. Не случайно, что осенняя обрядность, посвященная окончанию жатвы и сбору плодов, переполнена этими благодарственными мотивами (например, “закончив просушку снопов, хозяин, прежде чем уйти домой, оборачивается к овину лицом, снимает шапку и с низким поклоном говорит: «Спасибо, батюшка-овинник: послужил ты нынешней осенью верой и правдой»[4]).
В “последнем” можно выделить два основных смысла (извиняюсь за столь корявый слог, но я так изо всех сил избегаю книжного слова “семантика”))). Во первых, “последнее” противопоставляется “первому” как “старое, отживающее/отжившее” – “новому, молодому/растущему”. Тот же Последний Сноп в противоположность семенам (этот сноп бывает задействован в обряде первого посева весной – его раскидывают по полю). Та же солома (умершее, отжившее) как традиционный ритуальный материал (см. начало текста здесь https://novoyazychestvo.ru/soloma-kak-ritualnyj-obekt-slavyanskogo-novoyazychestva.html). Или тема старости – одна из основных в обрядовом ряжении (“ветхая одежда, лохмотья, рванье, старая обувь, приделанные бороды и усы) либо старинная одежда”[2]). Или значимость в культе таких отходов жизнедеятельности как мелкий мусор, сор, который считается воплощением силы смерти и мертвых (см. https://novoyazychestvo.ru/sor-melkij-musor-kak-voploshhenie-sily-predkov-nashix.html). Само осенне-зимнее время как пора увядания и смерти (конец года в противоположность его началу).
Вот вторых, это “завершенность, законченность”, а следовательно и “целостность”. Прежде всего, конечно, это проявляется в погребальном обряде, который весь направлен на “окончательность и бесповоротность”, но не только (например, “последнее кормление грудью считалось важным этапом во взрослении ребенка у всех славян. Оно должно было стать действительно окончательным, повторное прикладывание к груди запрещалось, т. к. верили, что такой ребенок будет обладать дурным глазом (о.-слав.)”[2]). “Последнее” зачастую ритуально отмечено как нечто, после чего невозможно никакое продолжение. Сюда же относится и стремление доводить до конца некий процесс, не оставляя незавершенности. “В обрядовой трапезе нередко требовалось съесть во время пира все жертвенное
блюдо до конца, как бы велико оно ни было. Сербы следили, чтобы на поминальном обеде полностью было съедено блюдо из животного, заколотого для покойника (душни брав); в Вологод. губ. … не заканчивалась трапеза ни за мужским красным столом, ни за бабьим, пока не съедят всего трехлетнего быка или корову (ТА, № 295); в Костром, губ. ни одного калача не должно было остаться после общинной трапезы в начале сезона рыбной ловли, иначе улов будет плохим; до конца съедали за новогодним столом кесаретского поросенка (воронеж.)”[2].
Сюда же относится представление о том, что в заговоре самыми важными и магически наполненными являются именно последние, “закрепляющие” слова – т.н. “ключ и замок” или позднейшее “аминь”. Если мы начинаем писать предложение с Заглавной буквы, то заканчиваем мы его точкой. Сюда же относится и обычай отмечать окончание какого-либо дела (например, при строительстве: “Завершение работ отмечалось одариванием работников и их ответными благо пожеланиями, которые мастер выкрикивал, стоя на крыше (болг.)[2]). Как там: “конец – делу венец”. Для того, чтобы начать что-то новое, мы сначала должны закончить текущее, в том числе и в символическом ритуальном смысле (ср. “окончив работу … катались по стерне для восстановления затраченной силы и здоровья: «Нивушка-нивушка, дай мне силушку на вторую нивушку»[4]).
Во всем этом есть и более глубокий смысловой пласт, напрямую связанный с т.н. “моделью двух миров”, которую я считаю краеугольной для всего нашего язычества (https://novoyazychestvo.ru/samaya-sut-s-ch-1-model-dvux-mirov.html). Смысл в том, что правильное окончание перетекает в новое начало. Так происходит круговорот жизни и смерти в природе. Сама смерть служит залогом последующего возрождения. Таким образом конец переходит в начало нового (вспомним, что “конец” и начало” – это однокоренные слова, которые восходят к общему «предку» — праиндоевропейскому корню * ken- в значении ‘заново возникать, начинаться’ [5]), “последнее” – в “первое”. Не зря в начале я назвал это разделение первого и последнего очень и очень упрощенным. На практике и “первое” соотносится с мертвыми (“на поминках умершим предназначались: первый блин (рус. ололец,), кусок первой буханки (словац,) … первые сезонные плоды — черешня, вишня, яблоки, виноград и продукты (например, мед) — считались поминальной пищей… [2]), что возможно как раз потому, что “последнее” и “первое” – единосущны: одно перетекает в другое. Альфа перетекает в омену, начало перетекает в конец – так замыкается круг. У нас нет иной силы, кроме той, что мы отдаем миру мертвых, и которую от него же и берем. Мы отдаем нечто “последнее” туда и, как результат, получаем нечто “первое” оттуда.
