Уважаемый читатель! Эта книга поможет найти на современных картах места, где ранее находились

КАМЕНЬ АЛАТЫРЬ
ЖИВАЯ И МЁРТВАЯ ВОДА
КАЛИНОВ МОСТ
ТРИ ЦАРСТВА: МЕДНОЕ, СЕРЕБРЯНОЕ И ЗОЛОТОЕ
РОДИНА ОСИЛКОВ
ЧУДЕСА ЛУКОМОРЬЯ

и многое другое, а так же выяснить, откуда впервые запахло РУССКИМ ДУХОМ.

«…вопрос о том, что было «на самом деле»
не всегда дань наивному эмпиризму».

Академик Топоров

Предисловие

Предлагаемая читателю книга имеет в основе своей художественно переработанные труды выдающегося русского языковеда Олега Николаевича Трубачёва (1930 — 2002). Цитаты будут приводиться из его монографии «INDOARIKA в Северном Причерноморье» М. 1999.

В любой науке большие открытия случаются не часто, а уж в лингвистике тем более. Не всякое открытие бывает замечено и признано современниками. На долю Олега Николаевича выпало счастье или несчастье совершить именно такое, почти не замеченное широкой публикой открытие.

Эта книга – попытка показать заинтересованному кругу читателей, какие перспективы открывают труды Трубачёва. Я хочу, чтобы дело всей его жизни было по достоинству оценено «здесь и сейчас», а не через десятки лет, где – ни будь за рубежом, как это частенько бывает. О. Н. Трубачёв, плоды его мощного интеллекта – должны стать реальными объектами национальной гордости Россиян. В моём Отечестве пророки есть!

Глава 1. Вводная

Прежде чем начать раскрывать заявленную в заголовке тему, необходимо хотя бы вкратце ознакомить читателя с открытием О. Н. Трубачёва. Удивительно, но его можно описать тремя словами: ЯЗЫК ПРИЧЕРНОМОРСКИХ ИНДОАРИЕВ.

А более развёрнуто можно сказать следующее. Большинство исследователей сходятся во мнении, что великий арийский раздел (на иранцев и индийцев) имел своё начало в районе Северного Причерноморья. До сих пор считалось, что ВСЕ индоарии ушли с прародины на юго – запад (Митанни) и юго – восток (Индостан) и в Северном Причерноморье остались только скифы – иранцы. Особую роль в незаслуженном преувеличении роли иранского элемента в данном локусе сыграли напористость и личное обаяние другого выдающегося учёного – Абаева, многие постулаты которого теперь придётся пересмотреть.

Открытие Трубачёва убедительно доказывает – ушли не все, часть осталась. Трубачёв буквально по крупицам выявил, методично собрал и стройно систематизировал остатки языка индийцев. Он доказал, что до первого тысячелетия новой эры на юге Украины и России сохранялся язык индоариев и их самобытная, отличная от скифов — иранцев культура, с которой контактировали славяне антской группы. На фоне этого открытия становится невозможным объявлять фантазией многочисленные фольклорные данные типа: «Подъезжают они к одному царству – к индейскому королю…» (Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. № 136).

Пафос моей работы состоит в том, чтобы показать, что этнос Причерноморских индийцев оставил многочисленные следы в восточнославянском устном народном творчестве. Трубачёв в своей работе «Из балто – славянских этимологий: янтарь» (Этимология. 1978. М., 1980. С. 3 – 18.) привёл только один пример такого индо – славянского культурно – языкового контакта, отразившийся в фольклоре: камень Алатырь. С него и начнём.

Глава 2. Где найти камень Алатырь?

Этот вопрос и по сей день задают себе пытливые умы. Однако ответ ищут преимущественно в области духовной. Или объявляют им любой камень – объект языческого поклонения, сравнивают с алтарями. А ведь он, наверное, был вполне конкретным и единственным, этот бел – горюч камень, на него вползали погреться змеи, к нему прилипали остатки освящаемой чёрной шерсти… впрочем, судите сами.

Дадим слово самому Трубачёву: «…исследования А. Н. Веселовского и его школы, вскрывшие и связавшие с алатырем в первую очередь христианский пласт преданий и представлений о чудесном камне в основании Сионской церкви, …оттеснили на задний план то древнее значение и употребление этого слова, которое поддаётся определённой идентификации и даже географической локализации…». И далее проводится этимологический анализ всех вариантов этого слова, который показал, что речь идёт о янтаре. (IА. С.129).

И действительно, в одном из заговоре от укуса змеи, Алатырь прямо назван Янтарём:

Если не возьмёшь свой яд, пойду на море-океан, возьму из белого Янтаря-камня огня, у петуха –крови и выжгу, и выпеку весь твой яд…(Завьялова М.В. Проблема возможных взаимовлияний литовских и славянских заговоров на балто-славянских пограничных территориях. // Славянская языковая и этноязыковая системы в контакте с неславянским окружением. М. 2002. С.536)

На Руси существовало два слова для обозначения этого камня, а вернее, окаменевшей смолы: собственно «янтарь», от др. – инд. yantar – «сдерживающий, притягивающий», то есть электролизирующий, и «Алатырь» от alak – tar – «сияющий, жгучий». Обратите внимание, янтарь действительно может сиять на солнце, может быть нагрет и сожжён. То есть устойчивое русское словосочетание «бел – горюч» является точным переводом иностранного слова «алактар». И это не единичный пример, а тенденция русского языка. Фольклорная «трава – мурава», просторечное «красная рожа» — из этой же серии, ведь «мурава» – это трава по древнеиндийски, а корень «рож, руж, ред» — означает красный цвет во многих индоевропейских языках, в слове «чародейство» первый корень «чар» родственен др. — инд. «kar» — универсальному обозначению делания, совершения обряда, а второй корень – его перевод. (Топоров С. 24). Все эти языковые «штучки» в виде иностранного, индоарийского слова и его объяснения, видимо вошли в моду в славяно – антской среде, это результат контактов наших предков с древними Причерноморскими индийцами.

Слово «янтарь» было как бы техническим термином, и означало любой янтарный камушек, а Алатырь был один. По крайней мере, так нельзя было назвать простой кусок янтаря. Это был культовый термин. В похожей (но не аналогичной) ситуации находится ещё один минерал: каждый бриллиант есть алмаз, но не каждый алмаз – бриллиант.

Из устного народного творчества мы знаем, что Алатырь располагался на острове среди моря.

в окиян – море пуп морской;
на том морском пупе –
белый камень Олатырь;
на белом камне Олатыре
сидит белая птица; … («Обрядовая поэзия. Книга 2». М. 1997 С.17).

Иногда этот остров называется «Буяном». В научной среде нет единого мнения о том, в каком море находился этот остров. Б.А. Рыбаков считал, что это остров Березань Чёрного моря. Академик Лихачёв достаточно убедительно доказал, что Буян это остров Рюген (Руян) в Балтийском море. Но нам не стоит тут же обращать свои взоры к янтароносной Балтике. Дело в том, что янтарь добывался не только там. Плиний (2 век н. э.) приводит в своих трудах несколько сортов янтаря из Скифии, имеются сообщения «…о находках крупных кусков белого янтаря по Днепру, в районе порогов вплоть до начала Х1Х в.» (IA.С.134), а минералоги говорят о единой Балтийско – Днепровской янтароносной провинции, включая в неё и Южный Буг. Итак, янтарь в Причерноморье был, но где же собственно Алатырь?

…И лежит он у моря тёплого
На восточном устье Волгском… (IА. С.131).

Не будем вспоминать те допотопные времена, когда Волга впадала в Чёрное море, а лучше обратим «внимание на мыс «Воложская коса» в Днепро – Бугском лимане…». Напротив неё находится Русская коса, пролив между ними мог считаться устьем, а сам лиман как бы расширенной дельтой Днепра и Буга.

Для того, что бы этот локус оказался от наблюдателя на востоке, необходимо находиться западнее, где — то в Придунайских областях, что косвенно подтверждает версию «Дунайской прародины» славян.

В 1 веке н. э. Дион Хрисостом в своей Борисфенитской речи писал: «изливаются же реки (Борисфен – Днепр и Гипанис – Ю. Буг) в море около укрепления Алектора, которое,говорят, принадлежит жене царя савроматов». «В раннее средневековье название ещё продолжает жить, ср. в «Космографии» Анонима Равеннского: Aiecturum… Локализацию этого Алектора облегчает то, что у Анонима он упоминается всегда рядом с местностью Dandarium, тождество которой с нынешним островом (косой) Тендра у выхода из Днепровско – Бугского лимана в море известно». (IА. С.132).

Разберёмся, что же значит «алектор». Это греческое слово иногда переводится как «петух», но такое значение вторично. Оно изначально было эпитетом солнца и точный перевод его «сияющий». «Как провозвестник солнца – был назван словом алектор петух, о чём подробно и убедительно говорится у В. Гена…». (IА. С.133).

Итак, греческое слово, название царского укрепления «Алектор», то есть «лучезарный», на языке аборигенов — индийцев звучало как «алатар». Видимо, это укрепление и было местом нахождения янтарной сияющей реликвии Алатырь, к которой из славянских земель стремились многочисленные паломники.

Идут по морю много корабельщиков
У того камня останавливаются
Они берут много с него снадобья
Посылают по всему свету белому. (IА.С.131. Перевод с белорусской редакции Глубинной книги).

Вероятно, в языческий период существовала целая индустрия сбора и распространения снадобий наделённых силой Алатырь камня. Не случайно в былине из репертуара сказительницы начала ХХ века М. С. Крюковой «Василий Богуслаеч» камень Латырь стоит в одном ряду с христианскими святынями, посещаемыми «дружиночкой хороброй»:

А и как задумали йитти они по восточным всё странам,
Э и зайти в Йерусалим-от, славный город помолитисе,
А и йискупатьсе-то захотели йони в Йордан-реки,
А и вот нетленной-то ризой обтереть глаза,
А и посмотреть-то как и каменя-та Латыря. (Летописи. Книга восьмая. М. 1941. С. 176).

С территории восточных славян самым быстрым и удобным путём на восток и юг был путь по Бугу и Ингульцу. Геродот (V в. до н. э.) сообщает о том, что местность в нижнем течении Южного Буга называется «Святые пути». По ним в течение нескольких столетий стремились люди к Алатырь – камню, потому что:

…Камням камень мать…
А коя рыба с моря пойдёт,
И о камень потрётся,
На Руси той рыбы ловцам не добыть
И птицам её не убить,
И в том году смерти ей не будет. (IА.С.132).

Плохо то, что в этом локусе с островами просто беда. Они то появляются, то исчезают, то становятся косами, в зависимости от колебаний уровня моря. Вот, например, остров Елферья неизвестно где, а ведь на нём в древности был похоронен сам епископ Елевфериос, так же исчез «остров Тирагетов» близ Днестровского устья. В начале II века папа Климент был утоплен в надёжном месте, однако через некоторое время море отступило, останки нашли и над ними возвели часовню. В 6 веке море то заливало, то открывало островок, в 1253 году его упомянул в своих записках Рубрук.

Остров Березань в настоящее время лежит на обширной отмели, которая в древности была песчаной косой и соединяла его с материком. (В. В. Назаров. Гидроархеологическая карта черноморской акватории Украины. Киев. 2003. С.44).

В сказке «Заколдованная королевна» из сборника А. Н. Афанасьева описывается эта географическая особенность: « …солдата занесло вихрем далеко – далеко…и бросило на косе промеж двух морей. Пошёл по косе и вышел на остров; на том острове – гора высокая да крутая…а на горе лежит большой камень» (Народные русские сказки. М. 1982. С. 394). Заметим что песчаные косы есть и в других морях, например, Балтийском, но косы, разделяющие два моря имеют место только в Азово-черноморском регионе.

С некоторой долей вероятности можно предположить, что и Алектор и Елферья и остров камня Алатырь есть остров Березань. (Трубачёв считает, что это скорее Тендра, впоследствии ставший косой). Название этого острова дошло до нас в иранском варианте и переводится как «высокий». (Сравни: «Хара Березати» — высокая Хара – мифическая священная гора арийцев). Это действительно материковый остров с высокими, крутыми берегами.

Из письменных источников известно, что здесь был один из греческих центров отправления культа Ахилла Понтарха (Морехода). Греки лояльно относились к богам и святыням других народов, тем более, если они имели аналогии с их собственными. Напомню, что Ахилл был знаменит своей неуязвимостью (кроме пяты), а наш фольклор сообщает, что потеревшиеся об Алатырь становятся временно неуязвимыми (см. выше). Камень Алатырь вполне мог соседствовать с жертвенниками эллинов.

Археологически остров Березань хорошо исследован, но прямых подтверждений вышеизложенному нет. Возможно, это был другой остров, впоследствии исчезнувший.

Ещё одним косвенным указанием на о. Березань можно считать факт, замеченный Б. А. Рыбаковым: от района Киева вдоль Ю. Буга и Ингула до самой Ольвии в Геродотовы времена стояли однотипные каменные изваяния с шейной гривной, рогом в руках и мечом – акинаком на поясе (VI –V вв. до н. э.). Учёный считает, что это праславянские, сколотские идолы, возможно, изображения героизированных предков, расставленные вдоль «Святых путей» к «торжищу борисфенитов» — Ольвии. В самой же Ольвии таких идолов не найдено. (Язычество древней Руси. М. 1988. С.61 – 72).

Однако из его поля зрения выпал следующий факт. Зимою 1928- 1929 годов у южного мыса о. Березань рыбаками была извлечена антропоморфная стела. «Когда – то она высилась… над самой высокой точкой естественной поверхности острова…». (В. В. Назаров. Гидроархеологическая карта… Рис. 11.С. 52 – 53). На этом изваянии, подпорченном морем, не просматриваются детали, но общая форма его соответствует изваяниям Бугско – Ингульской группы и совсем не похожа не греческую скульптуру. Логично предположить, что «Святые пути», отмеченные каменными изображениями героев имели конечной целью не рынок в Ольвии, а остров- святыню, находящуюся поблизости. Кстати, достоверно почитаемый греками на этом острове Ахилл был не богом, а обожествлённым героем – воителем (Троя).

Размышляя о том, какому культу могли быть посвящены эти изваяния, Рыбаков выдвигает предположение о солнечном круге богов типа: Даждьбог – Аполлон – Гойтосир, причём отмечает, что приведённое Геродотом имя «скифского» Аполлона – Гойтосир не этимологизируется из иранского. Исследования лингвиста О. Н. Трубачёва подтвердили догадку историка и археолога. «Гойтосир» слово не иранское, а индоарийское составное: «ait asura», то есть сияющий, стремительный асура – бог света (IА.С. 221). Блистающий янтарь — Алатырь несомненно относился к культу аналогичного божества и их совместное пребывание на священном острове вполне закономерно.

У греков существовал «запрет на проживание и какую-либо хозяйственную деятельность во владениях Ахилла, а на Березани в различные времена существовали античное поселение, порт и средневековое кладбище и это говорит против наших предположений. (В. В. Назаров. Гидроархеологическая карта…С. 44).

Зато древнерусские былины описывают остров Буян как раз заповедником, в котором водятся непуганые звери, самых агрессивных из которых убивают богатыри.

У ты съезди-ко на славной остров на Буян-от,
Ты достань-ко да зверя страшного,
Зверя страшного, очунь свирепого
Как самого-то страшного ваканишша. (Летописи…С. 14).

Ваканище ловиться на бочку мёда, то есть это медведь, его шкуру герой отдаёт князю Владимиру на шубу, а печень и сердце едят на пиру. Возможно, здесь мы имеем не табуированное славянское название зверя «едящего мёд». Помня, что в славянских языках перед первой гласной возникает «в» (утка – вутка), сравни: «медведь» в авестийском — aršo, ирландском art, латинском ursus, французском ours, итальянском orso, греческом árktos, древнеперсидском arša. На языке тавров Крыма — artaka, и местность Артек, где проживал этот арийский народ, означает «Медвежья гора». Именно здесь археологи находят каменные ящики, наполненные головами и лапами медведей, как простых, так и огромных пещерных.

В личном «былинном» словаре сказительницы М. С. Крюковой остров Буян и камень Латырь никогда не упоминаются вместе, для сказительницы это разные объекты, находящиеся в непосредственной близости друг от друга и вблизи Чёрного моря. Примечательно то, что эти объекты постоянно посещаются богатырями. Как и положено заповедным местам, тут водятся не только лютые, но и необыкновенные по красоте звери, иногда даже вещие:

У ей брови-ти чорна соболя,
Чорна соболя со Буяна, славна острова. (Летописи…С. 9).

Или:

А и как ведь было-то у того же всё же у Чёрна моря, (!)…
А и выплывал-то тур, да золоты рога,
А и выплывал-то тур, ведь и плыл он из Окиян же, славна острова…(Летописи…№ 74. С. 148, «Туры, малы детоцьки»).

И в перекличку с этим текстом, в следующей былине:

А и как у того ли у морюшка у Чорного,
А как у камешка была всё у Латыря,
А и у столба же было всё жа у стоячего,
А и выбегал тут алень, да золоты рога…(Там же. № 75. С. 151).

Появление златорогих тура и оленя знаменуют собой нападение на Киев царя Кудреяна. Примечательно. Что сказительница никогда не путается в названии камня, он всегда «Латырь», а вот остров у неё то Баян, то Буян, то Окиян. На основе этих данных, можно предположить, что во времена Киевской Руси Алатырь был вывезен на материк, от греха подальше, что впрочем, его спасло не на долго, и остров, принадлежавший в то время Византии, пришёл в запустение.

Интересно, что былина «Про Бориса Ивановича», впрочем, как и многие другие былины, описывает Чёрное море в стадии трансгресии, а остров опять же, заповедником, на который трудно перебраться:

Он доехал до Баяна, славна острова,
Он нашёл тут днишшо корабельнёё,
Он поехал на днишше корабельнём
На Боян тот, на славный остров.

По его-то было по участи,
По талани-то по счесливою,
Простояло-то море в тихости,
Переехал тут добрый молодець. (С. 17).

Никаких «корабельщиков», косяками идущих к острову, как нам сообщают стадиально более древние заговоры, в былинах мы не видим. Наоборот, описывается разор и запустение – на берегу валяется «днишшо корабельное». Напомню, что расстояние по прямой от Очакова до Березани – 12 км, преодолеть их на обломках – это воистину богатырское деяние.

Мы видим, что в былине остров и суша разделены водой, а в более древней сказке на остров можно выйти по косе. Гидроархеология говорит нам о том же, но на языке науки. Березань был полуостровом примерно в III в до н. э. – I в. н. э., потом море стало наступать на сушу и началась так называемая «Нимфейская трансгрессия» пик которой приходиться на конец VII – начало VIII веков н. э., по другим данным на Х – ХI века, что впрочем, вполне укладывается в понятие «былинного времени». Нынешний уровень вод Чёрного моря приблизительно соответствует «былинному» уровню, но море значительно уменьшило остров. По наблюдениям за последние сто лет береговая линия в некоторых местах отодвинулась вглубь территории на 17 метров, по другим измерениям периметр острова уменьшился на 25 метров. (В.В. Назаров. С. 19 – 31).

Вернёмся к нашему камню, в представлении северных былин. Вокруг Латыря видна ископыть, по которой опытному следопыту легко узнать, куда отправились товарищи, а сам камень имеет очень примечательные эпитеты:

От Черна моря вернулись (богатыри) к каменю ко Латырю,
Ко тому ли ко кружалу-ту богатырьскому. (Летописи…С. 26).

Или:

А съезди ко каменю ко Латырю,
Ко тому ли ко столбу да ко стоячему,
Ко тому ли ко кольцю да к золочёнуму,
Ко тому ли ко ерьбу (гербу) да к богатырьскому. (Там же. С. 72, С. 27, 28).

Они поехали ко морюшку ко синему,
Не нашли йих у морюшка у синего;
Вот поехали они да всё ко тому столбу да ко стоячему,
Ко тому кольцю-то к золочёному,
Ко тому ко знаменью богатырьскому,
А и ко тому ли ко кружалу да славну рыцарьскому,…(С.97).

Мы видим, что былинный Латырь не просто целебный валун у моря, он сам или вокруг его находятся священные богатырские символы, в том числе и некий столб, возможно, тот самый, найденный в море у Березани.

В договоре князя Игоря с греками говорится: «И да не имеют власти Русь зимовати в вустьи Днепра, Белобережии, ни у св. Елферья: но егда придеть осень, да идутъ въ домы своя въ Русь» (IА.С.133). Известно, что сын Игоря Святослав, потерпев поражение от Византии под Доростолом, демонстративно остался зимовать именно в этих местах. Но желание бросить вызов грекам было по – видимому, не главным мотивом действий Святослава. Он провёл трудную, голодную и холодную зиму у устья Днепра неспроста.

Место древней (уже в то время) языческой святыни влекло его. И не случайно, по сообщениям летописей, он приносил в жертву сияющих, солнечных птиц – петухов. Так же говорится, что Святослав заодно замучил своего брата – христианина Улеба за то, что его бог не способствовал победе. (Если это правда, интересно, почему церковь не канонизировала беднягу?)

Вернёмся к камню Алатырь. Скорее всего, во времена Святослава его уже не было на острове Березань (или каком — либо соседнем). Ведь северное Причерноморье рано христианизировалось. Но «обаяние» места продолжало существовать. С гибелью великого древнерусского полководца стало ясно, что место потеряло силу, паломничество прекратилось, но народная память сохранила блистательный образ живительного камня Алатырь.

Однако есть надежда, что сам камень не стёрт с лица Земли. В русских «духовных» стихах говорится о некой Сионской церкви, в основании которой лежит Алатырь. Очень может быть, ведь именно так и поступали христиане. В земле западных славян произошла похожая история. Имеются письменные свидетельства, что каменная голова изваяния Святовита с разорённого христианами капища западных славян была вмурована в стену церкви и долго служила назиданием для непокорных язычников.

Можно предположить, что остатки огромного белого янтаря действительно могли быть заложены в фундамент какой – либо церкви построенной до Х века. А так как большинство из них разрушено временем — дело за археологами.

Лично я надеюсь, что Алатырь найдётся, его с честью перенесут на остров с крутыми бережками в синем море и сделают эту территорию историко – культурным заповедником славян антской группы. И будет всё так, как в старинной русском заговоре:

… приду я…к Чёрному морю
и встану я…на морской берег,
и посмотрю я…в морскую пучину,
и увижу в той морской пучине
лежащий белый Латырь – камень… (Обряд. поэзия. Книга 2. М. 1997. С. 43).

Остров Березань в хорошую погоду действительно виден с берега.

В соответствии с реалиями нашего времени там будут вольно жить солнечные птицы с красными колпаками на головках – древним символом свободы. Так же как в современной Индии беспечно гуляют священные коровы, которых потомки древних ариев давно уже не приносят в жертву, а некогда забивали гекатомбами. Тереться об Алатырь не позволят никому, чтобы мягкий янтарь совсем не износился. На нём будет лежать чёрная шерсть и греться местные ужики, а их гонять белоснежные морские птицы. Из Николаевского областного краеведческого музея заберут Березанского идола и водрузят его на самом высоком месте восточного берега острова. Здесь можно будет запросто купить антские пальчатые фибулы, иные со строгим орнаментом, а иные с фривольным изображением котиуса ящера с девой — лебедем. (См. Б. А. Рыбаков «Язычество древней Руси». М. 1988. Иллюстрация на С. 199). Можно будет выучить старинный заговор, приобрести жемчужно – рубиновую серьгу «а ля» Святослав, одеться и постричься на соответствующий манер и отчалить на материк в ладье – однодеревке…

Читатель, мне грустно от такой перспективы, и всё же, это лучше, чем полное забвение. И чтобы развеять грустные мысли, давайте, развернувшись на 180*, пойдём вверх по рекам, по «Святым путям» за волшебной влагой.

Глава 3. Живая и мёртвая вода

Из современной физики известно, что можно выделить биологически активные элементы воды, как позитивные, так и негативные, однако в «чистом виде» такие воды в природе не встречаются. В сказках же идёт речь именно о естественных источниках, иногда это озёра, иногда, колодцы, но чаще – два ручья, находящиеся недалеко друг от друга, но далеко от места жительства главного героя сказки, и преимущественно, у моря.

Применяется это средство для оживления персонажа, получившего ранения, говоря современным медицинским языком, «не совместимые с жизнью». В соответствии с русским менталитетом такой человек, переживший свою смерть, считается родившимся заново, то есть во второй раз. (Запомним, это нам пригодится).

Вода вообще – основа жизни, минеральная – лечит многие болезни, однако они не воскрешает мёртвых. Разберёмся, в чём же тут дело?

Геродот, описывая Гипанис (Ю. Буг), упомянул о горьком источнике на рубежах земли скифов – пахарей и ализонов. Имя же источника и местности, откуда он течёт по – скифски – Экзампей , на греческом же языке – «Святые пути», об этом ему говорили местные жители. Пытаясь объяснить непонятное слово «Экзампей» исследователи исходили из ложного посыла, что название «Святые пути» — его перевод. Однако, внимательно вчитавшись в текст можно заметить, что Экзампей – источник, а Святые пути – местность. Трубачёв установил, что это искажённое греческим произношением индоарийское (не иранское!) название «а – ksama – paya» - «не пригодная вода» (IА.С.63). Я бы сказала резче: «никчёмное пойло» — такой перевод калькирует не только смысл, но и фонетику индоарийского названия, а так же перекликается с русскими средневековыми данными о том, что эта вода не годится скоту на водопой. «Эта геродотовская местность уже давно отождествлена с притоком Южного Буга, называющимся по – русски и по – украински Мертвовод, Мёртвые воды…» (IА.С.63). И хотя названия «живая вода» по близости нет, мы продолжим обзор этой местности.

Как отмечалось выше, здесь проходила граница с ализонами. О. Н. Трубачёв объясняет это слово из индоарийского « al (r )i – jana» — чужой род (IА.С.224). То есть индийцам этот род был чужим. И действительно, далее у Геродота говорится: «В этой местности (Экзампей) находится огромный котёл, вмещающий 600 амфор; он поставлен скифским царём Ариантом и слит из множества наконечников стрел» (Б.А. Рыбаков. «Язычество древней Руси» М.1988. С. 62). Имя Ариант могло быть и иранским и индийским, и те и другие называли себя ариями, но Геродот говорит о скифе, а не скифе – пахаре, и огромное количество стрел для отливки котла могло быть только военной добычей кочевников, чуждых своим образом жизни (не генетически!) оседлым индийцам. Этот – то котёл и выведет нас на «чистую воду»!

Начнём издалека. Актуальный на протяжении многих тысячелетий вопрос как выбиться «из грязи в князи» в кастовой Индии, оказывается, решался довольно просто, были б денежки! Вот свидетельство конца XIX века: «…махараджи Траванкора принадлежат к шудрам, т. е. к низшей из четырёх главных индийских каст, но неизменно возводят себя в ранг брахманов, составляющих высшую касту, при помощи обряда вторичного рождения (я бы сказала – рождения заново) от коровы…» (Дж. Фрезер «Фольклор в Ветхом завете. М. 1989. С. 261). «Изготовляют огромную золотую чашу в 10 футов вышиной и 8 футов в окружности. Чаша наполовину заполнена водой, смешанной с различными молочными продуктами. Брахманы совершают над ней установленные обряды. Вслед за тем махараджа входит в чашу…пять раз окунается в жидкость; тем временем брахманы читают…ведические гимны. Эта часть церемонии длится около 10 минут…». «…траванкорские раджи с незапамятных времён регулярно соблюдают эти церемонии…» (Там же. С. 262).

Читатель, тебе это ничего не напоминает? Например, сказки с сюжетом типа «Конёк – горбунок», где молодой герой добывает для старого царя невесту у моря, а она отказывается выходить замуж, пока не произойдёт купание в молоке (вариант – в кипятке). Иногда такое требование объясняется вредностью царевны, иногда желанием якобы сделать старика молодым, но это всё ложные мотивации. Арийская царевна не может выйти замуж за не ровню, а равным ей можно стать, пройдя церемонию нового рождения, что и делает наш герой, причём выходит оттуда «краше прежнего», то есть обновлённый. (Кстати, умывание минералкой и молоком действительно омолаживает).

Видимо огромный котёл, скорее всего медный, начищенный до золотого блеска, расположенный на «Святых путях», рядом с горьким источником был сделан именно для такой цели царём Ариантом . В сказках упор делается на то, что жидкость в котле нагревали до кипения, а в этнографических записях из Индии об этом не сообщается. Но эффект кипящей воды можно получить и без нагревания её до 100* С – чуть подогретая минеральная вода с газом булькает не хуже.

Не могу отказать себе в удовольствии процитировать сказку № 170 из сборника «Народные русские сказки» А. Н. Афанасьева. (М. 1957. Т. 1 С. 429): «Говорит тогда Царь – девица: «…сумейте пригнать сюда семьдесят семь кобылиц моих, что в зелёных лугах промеж гор пасутся». Пригнали. «Тогда за тебя пойду, когда все семьдесят семь кобылиц будут выдоены»… «Сделали котёл; жеребёнок говорит своему хозяину: «Сними с меня уздечку, обойди кругом конюшни (ритуал!), потом смело садись под каждую кобылу, дой по ведру и выливай в котёл»… «Вели это молоко вскипятить, да в нём и выкупайся». Выкупался первым, а царь за ним… «Ведаю я всё: не царь, а ты мои слова исполнял; я за тебя замуж иду!». Хеппи энд.

Это кобылье, а не коровье молоко резко подчёркивает этническую принадлежность Царь – девицы. Она из скифо-иранской среды. (Впрочем, в некоторых вариантах этого сюжета молоко коровье). Реальный котёл, о котором сообщил Геродот, тоже был сооружён не индийцем, хотя и арием. Видимо, у скифов – кочевников существовал подобный ритуал, как впрочем, и множество других ритуалов, аналогичных индийским и у них тоже существовала система, требующая кастового равенства при заключении брака.

Следы каст на берегах Чёрного моря прослеживаются в имени Дигица, упомянутом в Сказании об обретении мощей св. Климента (IX век, к этому времени мощи, найденные при отступлении моря опять потеряли), при весьма значимых обстоятельствах: «Ищущим останки Климента явилось внезапное искушение в виде туч с юга, что побудило местного архирея немедленно запросить одного из благоверных по имени Дигица как хорошего знатока здешнего климата, который пошёл и действительно предсказал дождь, хотя от неустанного пения этот дождь и был, затем чудом предотвращён» (IА.С.179). Трубачёв расшифровывает это имя как «dvi-ja» — дважды рождённый. В итоге его интерпретации «имя оказывается вовсе не именем собственным, а сословным обозначением. «Из церковнославянского контекста…явствует, что Дигица…был лицом, социально уважаемым, и христианство («благоверность») лишь оформило то, что восходило к таврской (индоарийской) древности» (IА. С.180). Подчеркну: этот дважды рождённый жил в Крыму в девятом веке новой эры!

Но причём здесь живая и мёртвая вода? В наших сказках герои часто едут за приключениями и невестами к морю. Так и было в действительности. Есть письменное свидетельство того, что славяне заключают браки с сарматами. Конечно, не все женщины добываемые славянами на территории скифов, сарматов, индов были царских кровей, поэтому церемонии «нового рождения» совершались редко. Но слухами земля полнилась. Вести о том, что с помощью воды можно родиться во второй раз, то есть заново, передавались из уст в уста. Как уже говорилось выше, славянин признавал только одну возможность «родиться заново» — пережить естественно возникшую (а не искусственно моделируемую) ситуацию «неминуемой гибели».

Рассказы об индоарийском юридическом акте повышения социального статуса под названием «новое рождение», наложенные на славянский менталитет породили сказки о том, что с помощью волшебной воды из Причерноморья можно родиться заново, то есть, по славянским понятиям, оживить мёртвого.

Так же «масла в огонь» этой всегда интересной для человечества темы (вспомним более поздние поиски эликсира бессмертия) могли подлить рассказы об индийском обряде «собирания костей». Дело в том, что на открытом огне труп не сгорает в прах, так как, например, в крематории. И индийцы собирают кости, которые потом либо повторно сжигают, либо хоронят в земле. Вот как описывает этот ритуал Р. Б. Пандей в своей книге «Древнеиндийские домашние обряды». (М. 1982. С.207): «Прежде всего угли (сожжённого тела) должны быть окроплены молоком и водой…Это должно делаться с чтением мантр. Читался следующий стих: «поднимись отсюда и прими новый вид. Не оставь не одного из членов твоего тела…Это одна из твоих костей. Соединив все кости, будь красив».

А вот как оживление описывается в сказке «О Силе – царевиче и об Ивашке белой рубашке»: «…Ивашка белая рубашка набрал костёр и зажёг, выхватил меч и рассёк королевну надвое…из чрева её поползли всякие гады. Пожёг всех гадов, потом сложил тело королевны и спрыснул живою водою; в ту же минуту она ожила и сделалась столько же кроткою, сколько прежде была злою» (№575. Афанасьев).

И там и здесь мы видим одну и ту же схему: смерть – сжигание – складывание останков, сбрызгивание – оживление в лучшем, обновлённом виде.

Вряд ли древние индийцы, очарованные нашими волшебными сказками стали воплощать их схемы в своих обрядах, скорее всего наоборот, заезжие славяне наблюдали обряд, прекрасно понимая родственный язык и передавали вести, по пути обраставшие вымыслом, домой.

Итак, из сказок мы видим, что арийские девицы самых благородных кровей весьма благосклонно относились к молодым славянским женихам, которые либо оставались с жёнами: «Королевич женился на царь-девице и поехал жить в её государство» (Афанасьев №564), либо увозили их к себе на родину. Но имел место и обратный процесс: женихи из далёкого Причерноморья приезжали за славянскими невестами.

Глава 4. Залётные парни: Сокол, Ворон и Орёл

В сказке Марья Моревна замечательно отражены эти взаимные обмены женихами и невестами. (Народные русские сказки… С. 184): Умирают отец и мать. Перед смертью родители обязывают сына Ивана отдать трёх сестёр при первом же сватовстве (видимо потому, что невесты – сироты в условиях семейно – родовой общины имели мало шансов на брак). «Вдруг находит туча чёрная, встаёт гроза страшная…» - это с шумовыми эффектами прилетают последовательно Сокол, Орёл и Ворон (иногда – кто- либо один, или просто Вихорь) с однотипными просьбами: «прежде я гостем ходил, а теперь пришёл сватом». То есть бывали и раньше по торговым делам, но при живых родителях почему – то не сватались. Вообще в сказках ощущается как бы дефицит женского пола — герои едут за невестами в дальние края, славянских женщин воруют Кащеи, Змеи и др. Но это вовсе не отражает реальную демографическую ситуацию того времени. Женитьба или умыкание достаточно долго были политическими актами — дружественными и не очень. Добычей знатных женщин приобреталась или отбиралась власть, в сказках это отражено вполне конкретно: «На другой день совершён был брак всех братьев... И так обладали они своими поданными и всеми государствами, которые были поставлены на одном море» (Афанасьев №559),

В нашей сказке браки заключаются, и супруги тоже уносят сестёр каждый в своё царство в горах у моря.

Точно такая же «предбрачная» ситуация с тучей, грозой, ветром и приездом купцов описывается в другом фольклорном жанре — свадебном:

Не было ветров, да вдруг накинулись,
Не было гостей, да вдруг наехали…( Лир. Рус. свадьбы, Л. 1973. 226,196, 198).

Ай, дунули ветры да со чистого поля,
Да со широкого раздолия.
Да ай, грохнули вёсла да со синёго моря,
Со синёго моря, да со синего, солёного.
Да наехали гости, да всё гости торговы…(Лир. Рус. свадьбы, Л. 1973. № 57).

Как создай, Боже, Господи,
Со небес тучу грозную
Со громами со срашными
Со молоньями яркими
сочетай, Боже, Господи,
Что Андрея-то с Надеждою (Русский семейно-обрядовый фольклор Сибири и Дальнего востока. Новосибирск. 2002. №260).

Обратите внимание, если в первых примерах просто констатируется связь «дунули ветры – приехали женихи», то в последнем примере выражается просьба смоделировать ситуацию грозы для заключения брака!

Много раз слыша такие песни во время местных свадеб, как воспринимал тогдашний слушатель начало рассматриваемой сказки? Как обычный приём описания реальной брачной ситуации.

Сопоставление сказки с песенным фольклором, помогает увидеть многие вещи с совершенно неожиданной стороны. Например, в свадебных песнях типа:

Уж вы соколы, соколы,
Да соколы перелётные,
Да уж вы куды, соколы, летали?
Уж мы летали, соколы,
С моря на море, с синя, на сине…(Там же. № 67).

Или:

Налетали ясны соколы,
Садились соколы за дубовые столы…(Лирика русской свадьбы, Л. 1973. № 51, 16, 39). .

Вылетал орёл, вылетал сизой.
Садился орёл…на воротички…(Там же. № 91)

Налетели к нам чёрны вороны,
Проломилися сени новые…(там же. № 231).

мы понимаем, что речь идёт о женихах. Почему же в сказках на ту же «жениховскую» тему, с теми же пернатыми, некоторые исследователи упорно видят птиц – оборотней из иного мира, «царства мёртвых»?

Но если согласиться с тем, что и в сказках речь идёт о реальных женихах, всё же непонятно, почему народная традиция так упорно придерживается сравнения «жених – хищная птица». Князя называли «буй-тур», «пардус», «лев», любимого парня — «касатик», «голубь»; но как только эти персонажи обретали статус женихов, сразу становились соколами, орлами, воронами, причём имеющими какое-то отношение к морю:

«Вот и сине море – широкое и раздольное – разлилось перед нею, а там вдали как жар горят золотые маковки…- Знать, это царство Финиста ясна сокола!-подумала девица…» (Афанасьев. №235).

…ясные соколы
Гладкие головы,
Усы торжены,
В грамоте учены;
Стрельцы-бойцы –
Конные наседельцы,
Морем проводцы… (Рус. Сем.-обр. фольк. Сиб. и Даль. востока. № 258).

Ёщё по морю, морю синему, да и за Дунай…
Там бежало, выбегало тридцать кораблей…
Что один-от корабель наперёд выбегал,
Наперёд выбегал, как сокол вылетал…
Что по кораблю гуляет удалой молодец…
·первобрачный князь. (Лирика русской свадьбы, Л. 1973. № 288).

Объяснения типа: «это красивый художественный приём» не удовлетворительны, так как обрядовый фольклор, в данном случае – свадебный, точно так же, как и волшебные сказки, имеет свои «исторические корни», в которых мы и попытаемся разобраться далее.

Может быть, реальные женихи, высоко котирующиеся у невест в период выделения восточнославянского фольклора из общеславянского массива, действительно приходили с моря и были «соколиного рода»? В фольклоре южных славян, выходцев, как и восточные славяне из общего антскаго массива, есть прямые указания на это: «Так зачем же стрелять мне сокола, если сам я соколиного рода?». А так же вспомним, что великокняжеский знак Древней Руси – трезубец с острым основанием, некоторые исследователи толкуют как схематическое изображение пикирующего сокола. «Слово о полку» изобилует морской и соколиной темой: «О, далёко залетел сокол, избивая птиц, — к морю». Или: «Вот слетели два сокола с отцовского золотого престола добыть города Тмуторокани» (который находился на Таманском полуострове, в древности называемом «остров синдов», то есть индов в азово-черноморской акватории); «Не было Олегово храброе гнездо рождено для обид ни от сокола, ни от кречета, ни от тебя, чёрный ворон, поганый полочанин!».

Вернёмся к сказке «Марья Моревна». Брат идёт навестить молодожёнов, по пути встречает воительницу, девицу вольного нрава, самостоятельно выбирающую партнёров: «… две ночи в шатрах ночевал, полюбился Марье Моревне и женился на ней», оставшись жить в её государстве. Этот эпизод имеет характер дорожного приключения, а по мнению В. Проппа «такая композиция характерна для очень раннего эпоса (много позднее она вновь появляется в авантюрных повестях)» и вообще, «женитьба героя когда-то составляла один из главнейших сюжетов эпоса» (Русский героический эпос. М. 1999. С. 79, 87).

Далее, по простоте душевной наш герой выпускает пленника Кощея, который уносит Моревну в своё царство. Иван – царевич идёт искать жену, приходит к шурину – Соколу и сестре, потом к Орлу и Ворону, к Кощею, от него в далёкое царство Бабы – Яги (уже седьмое), добывает коня, возвращается к Кощею, которого убивает, сжигает на краде, а пепел развевает по ветру. Супружеские пары остаются каждая в своём царстве.

Здесь для нас важно то, на что никто обычно не обращает внимания, потому что в сказках якобы «нет реального времени и пространства»: расстояние от царства Ивана до царства Моревны, которая судя по её имени, живёт у моря — достаточно большое («шёл, шёл»), а от царства Моревны до царства Сокола, от него до царства Орла, и так далее, двое суток пути («день шёл, другой шёл, на рассвете третьего…»), то есть царства Моревны, Сокола, Орла, Ворона и Кощея находятся в непосредственной близости друг от друга и недалеко от моря. И в других сказках из сборника Афанасьева встречается царь – Ворон и его царство недалеко от моря, на высокой горе (№ 130, № 233).

Ближайшим локусом с горами у моря для восточных славян был горный Крым. Конечно, в реальности здесь в основном находились не царства, в полном смысле (кроме Боспора) и это находит своё отражение в сказках: «когда я ехал через море, то видел: там, на белом острове живёт себе какой-то не то князёк, не то царёк. И он эти шкуры дал вам в подарок! А у него дом точно из таких шкур сделан…» (Восточнослав. Ск. С.298). Или: « як були соби цар да цариця, да були вони таки бидни, що и исти ничого було. Раз пишов цар на заработки…» (Аф. № 223). Это скорее описание владетелей племенных территорий или так называемых «ранегосударственных образований». Такие сообщества у многих народов частенько носили названия животных и птиц. Например, западнославянские Лютичи это потомки Люта, а «лют» — эпитет волка, или Вильцы это, собственно и есть «волки».

Предположим, что Сокол, Орёл и Ворон нашей сказки – это члены соответствующих племён или религиозных объединений. Тогда шумные «прилёты» гостей (торговцев) – всего лишь метафора неожиданно быстрого появления, вызвавшего радостный переполох.

Известно, что у славян в ранний период их истории заметной статьёй экспорта в Северное Причерноморье были кожи и меха. Весна, с её первыми грозами и разливами рек, по которым обычно селились славяне, и многие из которых в другие сезоны были не судоходны – самое подходящее время продать добытую за зиму «мягкую рухлядь», купить приморские диковины, узнать новости, на людей посмотреть и себя показать. Несомненно суматоха и кадрёж стояли страшные, такие же, как впоследствии на ярмарках. В некоторых свадебных песнях связь разлива, ветров, кораблей с товаром и свадьбы прослеживается чётко:

Разливалася вода вешняя
На луга на зелёные.
У (имя рек отца невесты)
Ворота отворилися
Что без ветру, без вихоря.
Три кораблика уплыли:
Первый корабль с красным золотом,
Вторый корабль с чистым серебром,
А третий корабль с красной девицей (Русский семейно-обрядовый фольклор Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск 2002. № 287). В скобках замечу, что в этом тексте фраза «что без ветру…» означает именно присутствие ветра, это обычный приём песенного языка. Например, «ой, да не в вечер, да не в вечер, мне малым-мало спалось» — рассказ именно о вечернем сновидении.

Переиначив частушку победного 1945 года:

«Ой, девочки, война, война,
ой, девочки, победа,
ой, девочки, весна, весна,
ой, женихи к нам едут!»,

заменив в ней слово «война» на «зима», которую побеждали на масленицу, можно, выразить то радостное возбуждение, охватывающее славянских дев, насидевшихся за долгую зиму в слепооких курных полуземлянках.

В это время начиналось «гуканье» весны, красочное, массовое действо, длившееся с начала марта до конца апреля. Можно представить себе, как это мощно выглядело, воспользовавшись позднейшими этнографическими данными, например, из ареала кривичей и вятичей. На высокие места, у рек, в лучших нарядах, но босиком, выходил весь народ на проталины. Вечерами там жгли костры из старой соломы, «грели весну», кричали заклички во весь голос: «…обрыв крутой к Сожу…Вот выйдешь на этот горбыль, который прозвали «Лысая гора» – видно Черепово, Сож, Хотимель и все другие… Как свечереет, все – и старые и малые на эту Лысую гору. Мы свои песни поём, а там – свои, в переклики, кто какую запоёт».

«На берег выходили…была речка, на мельнице – мост большой – по воде дюже слышно далёко. Бывало в соседней деревне: «А, чуем, боровцы поют!».

«Собирается молодёжь вечером, как только начинает темнеть… И начинают петь вясну…и слышно: в одной дяревне, во второй, третьей – всюду. Как прислушаешься – всё гудить, вся округа» (Смоленский музыкально-этнографический сборник. Календарные обряды и песни. Том 1. М. 2003. Раздел 1. Ранне весенний период. Адаптированный перевод автора.).

Вернёмся к нашим сказочным героям. Их объединяют «хищно – птичьи» самоназвания, близкое местожительство в горах у моря и женитьба на сёстрах — славянках.

Теперь перенесёмся в горный Крым, на территорию воинственных таврских племён. Геродот, описывая святилища тавров, отмечал, что их устраивали на утёсах. Далее дадим слово самому О. Н. Трубачёву: «Такие священные места…были, и следы их остались, но не в ископаемых реликтах материальной культуры (ввиду минимума инвентаря и сооружений), а в языке. Возможно, имелось и главное святилище такого рода. Есть основания полагать что оно находилось на горе Кошка под Симеизом, где известен «один из крупнейших в Крыму некрополей, насчитывающий более 70 «каменных ящиков», в которых тавры (во II — I тысячелетиях до н. э. и в первых веках н. э.) хоронили умерших» (Крым. Путеводитель. Симферополь, 1972. С. 102).

«…Название горы Кошка хорошо объясняется из тюрк. kus «птица», «охотничий орёл», «орёл» и kaja «скала». Кошка образует с Симеизом такой сплочённый топографический ансамбль, что можно предположить его отражение в связи самих названий Кошка – Симеиз. Мы реконструируем его как индоарийское (таврское) sima – ij — «соколиный жертвенник, святилище», ср. др. – инд. syena – «хищная птица, орёл, сокол, коршун», syama – «чёрный, тёмный», …название птицы, ijya — «жертва». Субстратное название было калькировано тюркским, причём тюрки (хазарского времени или позже?) восприняли туземное индоарийское «жертвенник, святилище» по преимущественному его месту – как «скала»». (IA. С.145- 146). «Здесь на площади в 1,5 гектара располагалось труднодоступное таврское поселение 5 в. до н. э. – первых веков н. э. На вершину горы с юга подняться не просто. Расщелины в западных скалах были заложены камнями, а с севера …тавры возвели укрепление. Остатки его и сейчас местами выступают из-под средневековых крепостных сооружений, ошибочно принимаемых за таврские. Следы таврских поселений и убежищ обнаружены так же на горе Крестовой, на мысе ай-Тодор, в окрестностях Кореиза, в Массандре, на Аю-Даге. (Б. Петров, Н. Новиков. Ялта. Путеводитель. Симферополь.1979. С. 8).

Взглянув на карту Крыма, можно заметить, что на небольшом отрезке его Юго -восточного берега, «примерно от горы Кошка до Гаспры, то есть в самом сердце древней Таврики» имеются несколько местных названий с исходом на – из, вблизи которых находятся таврские древности.

Кореиз, (посёлок к востоку от Алупки) варианты – Куреиз, Хуреиз, Хураис, Кураис- от др. – инд. kurara «морской орёл, ворон», то есть «орлиный, вороний жертвенник», место почитания орла или ворона.

А так же: деревня и мыс Кикенеиз, Кекенеиз или Киркинеис (ныне село Оползневое)- др. – инд. krkana-«вид куропатки, павлин, петух», то есть «место почитания павлина», то есть Жар — птицы, Олеиз- «совиный жертвенник».(IA. С. 147 – 148).

Итак, лингвистика утверждает, что некогда, в таврские времена в Симеизе жили почитатели орла, сокола или чёрной хищной птицы (= ворон), а в Кореизе поклонники ворона или орла. Эти места расположены в горах у моря, недалеко друг от друга, и, вполне возможно, что горный переход из Симеиза в Кореиз занимал столько же времени, сколько дорога от них в степной Крым, или Приазовье, где документально засвидетельствованы прообразы Марьи Моревны – воинственные амазонки, «женоуправляемые сарматы», меоты (т. е. «материнские» по Трубачеву).

Археология же даёт нам материальные подтверждения пребывания славянских женщин в таврском Крыму. Это так называемые «пальчатые фибулы» V – VII вв. н. э. (См. карту на рис. 48 В. В. Седов. Славяне. М. 2002. С. 220). Карта называется «Распространение антских пальчатых фибул», но так как такие фибулы носили только антские женщины, то карту можно смело назвать « места пребывания славянских красавиц», и одно из них – достаточно оторванный от общего массива распространения этого украшения — Юго–восточный Крым. В комплекте с фибулами в женских захоронениях встречаются поясные пряжки с изображением головы хищной птицы, которые так и называются – «орлиноголовые». (Древности славян и Руси. М. 1988. рис 1. С. 6).

Далее об археологии данного региона Седов сообщает: «Среди лепной керамики нижнего горизонта культурных напластований Судакской крепости обнаружено большое число фрагментов сосудов пеньковского (славянская культура) облика, причём представлены практически все типы этой посуды. В сравнительно небольшом количестве пеньковская керамика встречена в крымских погребальных памятниках VII в. – Айвазовском, Богачёвке, Наташине, Суук–Су, Христофоровке. Это достоверный показатель присутствия антского населения в Крыму в начале средневековой поры. Какая- то часть его могла сохраниться с позднеримского времени и дожила до раннего средневековья. В VI-VII вв., возможно, к остаткам антов подселялись новые группы соплеменников. Вопрос о судьбе антского населения в Крыму пока не поддаётся разрешению. Не исключено, что славяне растворились здесь в иноэтничной среде, но допустимо и предположение о сохранении отдельных групп их вплоть до начала древнерусской государственности». (Седов. Там же. С. 221, 222).

Трубачёв же находит «лингвистически вскрываемые сведения у древних восточных славян о черноморском побережье…», и делает вывод: «Можно считать, что в V – VI вв. славяне вышли на берега Чёрного и Азовского морей. Тогда ещё существовали тысячелетние боспорские города и синдомеотский (индоарийский) элемент в них ещё не совсем угас» (I А. С. 59).

Итак, мы видим что в середине первого тысячелетия новой эры в Крыму имели место некие этнические и политические реалии, соответствующие якобы «художественным приёмам» свадебного восточнославянского фольклора, а так же сюжету сказки «Марья Моревна», в которых помимо прочего, говорится о том, что горячие таврские парни, почитатели соколов, орлов и воронов увозили славянских жён в солнечный Крым, жили – поживали и добра наживали, в том числе и детей. Впоследствии, под влиянием этих волнующих событий все русские женихи (и некоторые княжеские роды) стали именоваться так же, ведь они – хоть и дальние, но потомки тех самых Соколов, Орлов, Воронов.

Разумеется, символика этих хищных птиц как отличных охотников, как зорких наблюдателей, как властителей неба, и, следовательно, как желаемых брачных партнёров, присутствовала в народном творчестве и в более древние времена. Но прочная сцепка с «жениховской темой» наиболее ярко проявилась у восточных славян в середине первого тысячелетия новой эры, так как имела в своей основе не просто метафоры, а факты повседневной действительности.

Археология говорит, да, славянские женщины присутствовали в Крыму в середине первого тысячелетия, но куда исчезли непонятно. На этот вопрос ответ можно найти в сказках с сюжетом «Три царства: медное, серебряное и золотое», которые являются как бы продолжением сказки «Марья Моревна». Об этом – далее.

Глава 5. Где в яйцо скатали царство и куда его везли.

Вопрос обретения невест залётными женихами не всегда решался так полюбовно, как в сказке «Марья Моревна». В украинской сказке «Иван царевич и красная девица — ясная зарница» чёрный Ворон из чёрного царства — уносит замужнюю царицу, мать троих сыновей. Братья идут искать её, и младший встречает в горах у моря трёх девиц в трёх царствах, каждая из которых заявляет: « Это ж мой батька (Ворон)». (Восточнославянские волшебные сказки. М. 1992. С. 87).

В некоторых вариантах этого сюжета девицы – его сёстры или наложницы. Выбирая для своего исследования ситуацию «Ворон – отец», я вовсе не утверждаю того, что именно этот вариант сюжета «Три царства» правильный, а другие – его искажение! Просто сказки, где девицы- сёстры Ворона, это сказки о другом главном герое, о другом путешествии в то же самое место, а их похожесть с рассматриваемой сказкой есть результат нашего современного восприятия, не умеющего увидеть отличия затерянные среди клише, штампов сказочного способа изложения информации. Для человека родового общества сестра, жена- это «две большие разницы», даже если обстоятельства встречи с ними однотипны. Сказки, объединённые в наше время «по сюжетам», в древности понимались как разные. Сегодня только дети, в головах которых ещё не сформировались принципы современной классификации, по-прежнему упиваются их восхитительным разнообразием.

В сказке «Марья Моревна» Ворон, Сокол и Орёл – добрые молодцы, и женятся они на девушках, а в рассматриваемой сказке Ворон – зрелый мужчина с тремя детьми и ворует себе в жёны взрослую женщину. Исходя из этих данных я выдвигаю предположение о том, что эти сказки можно расположить на временной шкале одну за другой так, как например, Гомер расположил друг за другом разрозненные сюжеты древнегреческого эпоса, в которых действуют герои, их дети, внуки; так же как расставил в логическом порядке отдельные руны карело-финского эпоса «Калевала» Э. Лёнрот.

Необходимо заметить, что в предполагаемый для описываемых реалий в сказке «Марья Моревна» период (около 500г. н. э.) — этнополитическая ситуация в Европе вообще, и в Северном Причерноморье в частности, была весьма изменчива. То же мы видим в сказках – добрые отношения с царством Ворона сходят «на нет», так как Ворон ведёт себя агрессивно.

Отголоски этих перемен в отношениях с «Вороньем» племенем можно найти в «Слове о полку Игореве». В Киеве Святославу снится тревожный сон: «Всю нощь съ вечера бусови врани възграяху у Плесньска на болони, беша дебри Кисани и несошася къ синему морю», на помощь половцам. Здесь для нас важно местоположение этой «дебри Кисани». Дадим слова О. Н. Трубачёву. «Слово в данном пункте содержит точную, хотя и уникальную информацию об округе Kisan …(XIV в.) в долине Алушты, в Крыму. Это название, при всей его… относительно поздней средневековой документации, носит старый характер и локализуется в земле тавров. Контекст «Слова» лишь подтверждает наше сравнение и укладывает его в точный маршрут бусовых (?) воронов, которые…» из района Алушты понеслись к Азовскому морю громить войско Игоря. (IА. С.59 –60). Заметьте — лингвист Трубачёв ставит после слова «бусови» знак вопроса. Потому что выражение «серые вороны» должно было быть написано как «бусые врани», а «бусови» означает «принадлежащие Бусу». Может быть, здесь говорится о потомках антского (анто-таврского?) вождя Буса погибшего в Северном Причерноморье в 4 веке.

Впрочем, к этому времени (XII век) «воронами» стали называть и половцев, и всех многочисленных, не прошенных и агрессивно настроенных гостей. Этно-религиозная маркировка перешла в область метафор.

Вернёмся к фольклору. То, что сказки с сюжетом «Три царства» не содержат в себе ничего мифологического, заметил ещё В. Пропп. «Не удалось найти никаких материалов, указывающих на связь этого мотива с первобытным мышлением или первобытными обрядами». (Исторические корни волшебной сказки. М.1998. С. 365).

Видимо потому, что этот сюжет вовсе не мифологический, а эпический, повествующий о героических деяниях славян в Крыму. Недаром чаще всего он «привязан» к Покатигогоху, Медвежьему ушку, Зорьке, Сученко — древним «добылинным» богатырям и является продолжением рассказа о чудесном рождении героя. (Н. В. Новиков. Образы восточнославянской волшебной сказки. Ленинград 1974. С. 28- 67). Точно так же как в древнейшей, по мнению В. Проппа, былине «Волх Всеславьевич» после рассказа о чудесном рождении Волха от змея следует рассказ о завоевании индийского царства, то есть земли синдов в Северном Причерноморье. (См. работу автора «Индийский поход Волха Всеславьевича»).

По аналогии с группировкой более поздних былин в так называемый «Киевский цикл», выявляется возможность выделить некоторые сказочные и былинные сюжеты в «Причерноморский цикл», в который помимо вышеназванных войдёт сюжет о Святогоре, похороненному по таврскому обычаю в каменном ящике, о Белом Полянине и, между прочим сюжет германской (готской?) «песни о Нибелунгах», аналогичный сказке «Колтома дядька – дубовая шапка» (На территории Тавриды в рассматриваемый период некоторое время существовала так называемая «Крымская Готия», а затем отправилась на запад, видимо захватив с собой мотивы местного эпоса).

Вернёмся к нашей сказке. Итак, чёрный Ворон из чёрного царства. В предыдущей главе мы выяснили, где в горах у моря жили почитатели чёрных хищных птиц. Посмотрим, есть ли в этом локусе топографические объекты с намёком на чёрное царство?

Скептик может заметить: «мало ли на свете чёрных речек, гор, лесов, посёлков!». Много. Но во всём Северном Причерноморье, а нас интересует именно оно, О. Н. Трубачёв обнаружил всего 7 индоарийских топонимов, содержащих такой цветовой определитель, и 6 из них находятся в Крыму в непосредственной близости друг от друга! Слишком много совпадений, обратим на них внимание.

Caliera- порт венецианцев в окресностях Карадага («Чёрная гора»-тюр.),
в 1475 г. разрушен турками. Сложение др.- инд. kali- «чёрная» и – era- предположительно остаток киммерийского «гора». Тюрки только калькировали старое название.

Каллистон – перевал между горами Шуври и Хриколь (Крым 1980, 163 и сл.).

Др.- инд –Кали- «чёрная», также в качестве имени богини, и sthana-«стояние, расположение; место, местоположение», то есть «место чёрной Кали». Сближение с греческим словом «прекраснейшее» является народной этимологией.

Caliordi – по сообщению Плиния, один из шести городов внутренней Таврики. От др.-инд. kali – vardi- «чёрная вода». Точное местоположение не известно.

Календа, Календо или Календия – село в Байдарской долине (есть дольменный могильник). Kala –чёрный, тёмносиний и исход – nda.

Каламита (= Инкерман?) – kala- mita, «чёрная постройка»

Calitera – название Ялты на итальянских картах 1367г. Имя богини + tira- «берег, край», то есть «берег Чёрной» или «чёрный берег». (IА. С. 244-245).

Итак, чёрные порт, перевал, три города и село — вполне достаточно для того, чтобы называть этот локус «чёрным царством».

Исторические свидетельства говорят о многоградье Северного Причерноморья, и Крыма в частности, так же известно, что в старину даже два соседних города могли объявить себя различными царствами. Так что когда герой идёт за «тридевять земель в тридесятое царство» Чёрного Ворона, он «просто» пересекает степной Крым, где встречает деву – воительницу, Белого Полянина (о нём в другой главе), проходит горный Крым, и оказывается на побережье Чёрного моря, в Чёрном царстве.

Тут необходимо сделать отступление о том, как наш герой преодолевает Крымские горы. Иногда он взбирается на них: «доехали до высочайшей горы, где и остановились. После того Иван-царевич нашёл скважину, где попались ему на руки и на ноги железные когти, с помощью коих взошёл он на самый верх горы» и этот процесс занимает довольно много времени: «Начал на горы взбираться, лез, лез, целый месяц трудился, насилу наверх горы взобрался» (Афанасьев. №№ 129, 559).

Но есть путь более быстрый: герой проходит или спускается по верёвкам через некую дыру (яму, нору, коридор) вход в которую замаскирован и обнаруживается в результате погони за «аборигеном» тридесятого царства (Вихрем, Ягой, Норкой – зверем и др.):

«Братья пошли по его (злобного деда) следам, шли, шли – стоит гора: в той горе ляда; взяли её отворили, привязали до каната камень и опустили в нору; как достали камнем дно, вытянули его назад и привязали до каната Ивана Сученка». (Аф. №139).

«Баба-яга поползла…и ушла под большой камень. Сосна-богатырь кулаком ударил – камень за версту отлетел. Глянули, а на том месте, где камень лежал пропасть оказалася. – Ну, ребята, надо зверьё бить, да верёвки вить!». (Народные русские сказки. С. 161).

«Иван — Медвежье ушко взял этот камень, отвалил и вошёл в пещерку…В этой пещерке был ход проведён…». (Восточнославянские волшебные сказки. С. 303).

Всё это удивительно точно «ложится» на географические особенности Юго – Восточного Крыма. По др. – инд. – dara- «пещера» (сравни славянское «дыра»). У Прокопия мы находим страну в Тавриде «Дору»; в житии св. Иоанна и у Брауна упоминается местность в районе Мангупа: Дарас;; Инкерман на тюркском буквально значит «пещерная крепость». «Карстовый характер крымской Яйлы, наличие известняковых пещер, прежде всего – на Мангупе, отмечался неоднократно». (IА. С. 234).

«…Мангуп – величественный массив с высоко поднятыми в небо четырьмя мысами. …самый крайний к востоку — Тешкли-Бурун («дырявый»), с хорошо видным издали продолговатым отверстием, откуда и произошло название…». Цитадель на этом мысе построена …в 5 – 6 веках н. э. (Е. В. Нагааевская. Бахчисарай. Симферополь 1976. С. 93 – 94). Ясно, что «хорошо видную» дыру можно было замаскировать.

Вот описание Качи- Кальона, название которого переводится Трубачёвым с индоарийского как «красивый берег»: «Поднимаясь всё выше по тропинке, проходим мимо многоярусных пещер (многие из них сообщаются друг с другом)…» (Там же. С. 83).

«… в скале находится …пещера Кыз-Кермена с трудным спуском в неё по едва заметной лестнице. На противоположной стороне, … был, видимо спуск на дно долины…». (Е. В. Нагааевская. Бахчисарай. Симферополь 1976. С. 80).

«Скалы соединяются высеченной в толще основного плато лестницей; спустившись в расселину, она переходит в подземный маленький тоннель, ведущий к отколовшемуся массиву…». (там же. С. 92).

«Вообще горы зовут любознательных и трудно себе представить, что в Крыму ещё что-нибудь не изведано. И тем не менее это так. К примеру, и Скельская пещера и Кизил-Коба, и многие другие известны давно. Но когда изучением пещер занялись всерьёз, открытия посыпались как из мешка. Оказалось, например, что Кизил-Коба имеет прямую связь с шахтой Провал…». (В. Терехов. Там, за Демержи. Симферополь. 1978. С. 33-34). Перечислять далее все подобные примеры, не имеет смысла. В замкнутую, недоступную страну Тавров, попасть можно было, видимо, через тайную систему пещерных лазов.

В сказках цикла «Три царства» герой расправляется с захватчиком (Вороном, Вихрем), спасает мать и, возвращаясь, домой берёт с собой трёх сестёр, которые идут с ним охотно (буквально сами просятся), забирают с собой свои царства, скатав их в яйцо, клубок, шарик или спрятав в ларец.

В древности «царство», в смысле определённого социального образования, и название земли, на которой оно находилось, часто не совпадали. Например, достаточно долго окружающие помнили, что Болгарское и Угорское (Венгерское) царства находятся на славянской территории. Вероятно, местные жители – славяне, долго надеялись на то, что нежданные насельники как приехали, так и откочуют куда – ни будь ещё вместе со своими царями и царствами. Не вышло, бывает. С течением времени, если царство существовало достаточно долго на одной и той же территории, начинали говорить: Угорская, Болгарская земля. Понятие царства и его местонахождения сливались.

Так что девицы – полукровки (отец – знатный тавр, мать – славянка), уходя на материнскую историческую родину, уносили с собой в переносном смысле свои царства, и, конечно они были не абы какие, а медные, серебряные и золотые.

По поводу названия этих царств — Проппом установлено, что «искать здесь каких-то связей с представлениями о железном, серебряном и золотом веке, вообще с циклом гезиодовских эр – напрасный труд. Здесь не удастся также обнаружить никаких связей с представлениями о металлах. Здесь можно было бы поставить также вопрос о представлении трёх царств как небесного, земного и подземного. Но и эта связь также не подтверждается материалами: медное, серебряное и золотое царства находятся не друг под другом, а одно впереди другого…». (Истор. Корни…С. 364-365). Короче, тупик.

Но всё встаёт на свои места если вспомнить, что «известен факт скопления огромного количества привозного серебра именно на Боспоре», географ XVIII века Тунман сообщил легенды о каком-то загадочном племени, живущем у Кубани, отличном от черкесов и ногайцев, свободном, оседлом и имеющим «в изобилии серебро и медь», а так же учитывая, что тавры издавна слыли как пираты, грабившие богатые греческие, римские, византийские корабли. (IА. С. 80-82). Северное Причерноморье и Крым в том числе были в течении долгого времени местом скопления в результате торговли и грабежей большого количества золота, серебра и меди.

Женившиеся на полукровках из Крыма русские герои с полным правом считали себя приемниками «царей» (князей, вождей) Тавриды и других мест Северного Причерноморья и Приазовья. И это хорошо помнила и понимала Византия. В договоре князя Игоря с греками имеется «тёмное место»: «А о Корсунской стране: много есть градов на той части, да не имать власти князьям Русским». (Лавр. Лет. 945 г.). Заметьте, русским запрещается не воевать в Корсуне, а властвовать. Видимо русские парни по праву наследования так и норовили распоряжаться в этих землях. Через несколько столетий точно так же, после женитьбы Ивана III на Византийской принцессе, будет считать себя наследницей «второго Рима» и называть себя соответственно «третьим Римом» Московская Русь.

А через тысячу лет после заключения договора Игоря с греками, на Южном Прибеломорье (извините за каламбур) мурманская крестьянка пропоёт собирателям свадебную песню, описывающую древние ладьи времён Игоря и проливающую свет на «тёмные места» его договора:

Ещё по морю, морю синему, да и за Дунай, (То есть в сторону Византии)

Выходило, вылетало тридцать три корабля…
Что един-от кораб наперёд выбегал…
Наперёд выбегал, как сокол вылетал
Ещё нос, корма да по звериному …
А бока-то сведены да по туриному…
Что на этом корабле удалой молодец…
Удалой молодец да первобрачный князь…
Он строгал стружку кипарис-дерева…
Уронил молодец свой злачён перстень(Лирика русской свадьбы, Л. 1973. №287, 288, 289).

Далее слуги пытаются вытащить перстень из моря, но достают златопёрого окуня, которому нет цены, но оценщица находится, она живёт на Руси (называется конкретная деревня и имя девушки, в каждом варианте разные). Но перстень-то остаётся в море! А перстень- это символ обручения, брака и власти, недаром на царство «венчались», падение его море-это «концы в воду», то есть навсегда. Добрый молодец остаётся навеки обручён с синим морем. А его реальный брачный интерес перемещается от берегов Причерноморья так сказать к «девушкам Прасковьям из Подмосковья».

То есть мы видим, что в летописи имеются намёки на некие права русских в отношении Северного Причерноморья, в песнях проясняется, что эти права брачного происхождения, а сказка типа «Три царства» подробно описывает кто, где и когда эти браки заключал и почему заключать перестал.

Справедливости ради отметим, что сказки с аналогичным сюжетом имеются и у других народов. Например, башкирская сказка «Акъял-батыр» рассказывает похожую историю, но приуроченную к Уральским горам. В ней встречаются помощники героя: Тау-батыр (тау-гора), Урман-батыр (урман-лес), то есть Горыня и Дубыня; злой карлик «сам ростом в четверть, а борода в тысячу четвертей», похожий на нашего «сам с ноготь, борода с локоть»; в ней карлик тоже убегает в нору, герой спускается за ним, проходит царства, правда добывает там не девиц, а «огромное богатство», его так же предают товарищи и он выбирается «на землю» с помощью птицы Самруг-кош. (Сказки народов СССР. М. 1986. С. 275).

Современная наука объясняет такое сходство наличием явления «странствующих сюжетов» и на этом ставит точку в вопросе происхождения сказок. Но своё странствие они откуда-то начали и в этой работе, сделана попытка, найти эту точку отсчёта. Предки башкирского народа в рассматриваемый период времени тесно контактировали с так называемыми скифами, в составе которых был значительный индоарийский пласт. Это подтверждается лингвистами, археологами, этнографами; об этом недвусмысленно говорит иранское название сказочной башкирской птицы, традиционный башкирский головной убор — точная копия скифских, известных по греческим рисункам. Так что велика вероятность того, что башкирская сказка так же приурочена к Крымским горам, правда говорится в ней не о брачных связях, а о добыче сокровищ, что вполне соответствовало исторической действительности, эти места постоянно подвергались налётам кочевников. Что касается аналогичных сюжетов у других народов, исторически не контактировавших с населением Причерноморья, то здесь можно смело говорить о пришедшем извне «странствующем сюжете».

Браки, описываемые в сказках типа «Марья Моревна» и «Три царства» говорят нам о том, что этнический состав древней Руси, по крайней мере, на раннем этапе, складывался из славян антской группы и индоарийцев Северного Причерноморья, в частности тавров.

Этническое смешение славян и индоарийцев шло не только на уровне отдельных пар. Целые индоарийские племена уходили на славянские территории и смешивались с местным населением, об этом – далее.

Глава 6. Головы на тычинах и их отношение к братскому сербскому народу

На горе стояла рано утром Вила,
Облакам румяным Вила говорила:

«Вы куда летите и где были прежде?
Что с собой несёте в пурпурной одежде?»

Мы в стране индейской были-побывали,
Где под жарким солнцем холода не знали…

Индию покинув, мы несём оттуда
Людям три подарка дорогих, три чуда…

На горе, обвита утренним туманом,
Отвечала Вила облакам румяным:

«Первый дар гречанке вы отдайте: девы
Краше не найдёте по свету нигде вы;

Дар второй снесите стройной франкистанке:
Знатны они родом, стройны по осанке;

А кольцо – славянке…Верьте слову Вилы:
Коль славянка любит – любит до могилы».

(Из сербских народных песен. Д. Д. Минаев. Поэзия Югославии в переводах русских поэтов. М. 1976. С. 44-45).

В русских сказках, в особенности тех, где фигурирует море можно встретить описания, подобные следующему: «у морского царя кругом всего дворца стоит частокол высокий…и на каждой спице по голове воткнуто…» (Афанасьев. № 222).

В древности многие племена, в том числе и индоевропейские частенько рубили головы врагам и вывешивали их напоказ для острастки недругов. Например, у греков классического периода скульптурное украшение над входом в дом в виде головы Медузы Горгоны, было отголоском обычая, существовавшего в архаический период, когда над дверью прикрепляли настоящую отрубленную голову врага. Однако по голове на каждом дрыне частокола, это было, видимо, слишком и для видавших виды греков. И народ, у которого существовал такой приметный обычай, греки так и назвали: кефалотомы, то есть головорезы и, к нашему счастью, привели его местное самоназвание – «сербы». На каком же языке слово «сербы» может означать «отрубатели голов»? На древнеиндийском. Трубачёв предлагает такое прочтение: sir – bi, где siras — голова, а bhei — бить.

По сообщению Плиния эти сербы жили в I веке н.э. недалеко от Таманского полуострова, то есть в нынешнем Краснодарском крае, то есть у Синего моря, там же, где наблюдали головы на тычинах герои наших сказок.

Далее передаю слово самому Трубачёву: «Значительным древнеиндийским, или индоарийским включением в этнонимию славян можно считать название народа сербов. …Для этого не требуется выводить сербов – славян прямо с Кавказа, подобно тому как необязательно вести хорватов с Дона–Танаиса, где засвидетельствован реальный эпоним последних – Хороватос, личное собственное имя. В обоих случаях мы имеем дело с первоначальным вторжением иноплемённых …групп в зону славянства с последующей их ассимиляцией. Выявление следов первоначальных связей – задача науки. В случае с сербами речь может вестись о внедрении в территорию славян какого – то индоарийского (древнеиндийского) племени. Как легко себе представить по известным аналогиям, ассимиляция была постепенной и длительной. Неясно, можно ли придавать большое значение рассказу Масуди о народе сербы, которого боятся славяне. Сербы сжигают себя, если умирает их царь или вождь, соблюдая при этом обычаи, похожие на обычаи индийцев». (IА. С. 118). «…наиболее вероятным первоначальным районом вхождения сербов в пределы славянства остаётся течение Южного Буга, т. е. местность, сопредельная со Старой Скифией Геродота. Мы практически ничего не знаем из ономастики античных сербов на Северном Кавказе. Вероятно, они проникли оттуда после II в. н. э. Через Керченский пролив в Крым, о чём говорят косвенные данные. Пребывание этих древних дославянских сербов в Крыму оставило в истории лишь смутные отголоски вроде татищевского: «Серби, сераби, которые иногда в Таурике, иногда на Дунае». Но уже между топонимией Крыма и Карпат насчитывается несколько определённо старых соответствий, которые можно попытаться связать с интересующим нас …этносом и истолковать в направлении с востока на запад». (IА. С. 119). То есть вдоль всего Северного Причерноморья. То есть, славянин первых веков н. э., выйдя к морю, в любом месте мог встретить характерную этнографическую примету сербского племени – череп на тычине, что и зафиксировал в устном народном творчестве: «Он пошёл…и дошёл до моря синего. По одну сторону моря синего плавает 77 уточек, по другую сторону изгорода стоит, на изгороде висят всё человечьи головы» (Афанасьев. №225).

В восточнославянских сказках можно выделить два вида жилищ, окружённых таким приметным забором. Первый – это избушка Бабы-Яги, а второй – дворец, в котором живут девы-птицы (утицы, лебеди, колпицы и др.). Так как Яга по многим признакам — колдунья, жрица, то черепа, окружающие её не есть знак её этнической принадлежности, но примета практикования жертвоприношений, не обязательно, кстати, человеческих. В связи с Ягой упоминаются лошадиные черепа, бараньи рожки, куриные ножки, собачьи голяшки. Впрочем, в случаях, где Яга является владетельницей волшебных лошадей черепа на тычинах только человеческие – головы тех, кто не смог упасти яростный табун: «… если выпасешь за три ночи трёх кобылиц, то я тебе дам такого коня, что вынесет тебя на ту гору; а если же не выпасешь, то я тебе голову отрублю. Вон у меня уже висят тридцать четыре головы, что бралися пасти, да не выпасли…». (Укр. Ск. «Воловья гора — шёлкова трава». Вост. Сл. Волш. Ск. С. 290).

И пернатые прелестницы, девы-лебеди, соблазнительные для наших героев живут в окружении тычин только с человеческими черепами и это головы неудачливых женихов: «Ну, пойдём же, будешь выбирать свою суженую; да гляди, если не выберешь – твоя голова вон там, на колу повиснет». (Украинская сказка «Двенадцать уточек». Вост. Сл. Волш. Ск. С. 229). Или: «…очутились у того царства, где жила королевна; кругом стояли тычинки…, и на всякой тычинке воткнуто по богатырской голове… Сила-царевич ужаснулся и спросил, что б это значило? «Это всё головушки тех богатырей, что сватались за прекрасную королевну…»». (Аф. № 575).

В волшебных сказках любого этноса находят отражение диковинки, вещи которые поразили народ. По тому, что удивило, можно судить о характере удивившегося. В древности человеческая жизнь стоила дёшево, головы рубились часто. У племён, населявших Северное Причерноморье в рассматриваемый период существовали обычаи похлеще вывешивания голов на заборе. Например, готы любили делать поверженным врагам так называемые «крылышки» — вспарывали грудную клетку, выворачивали рёбра на стороны и вырывали ещё трепещущее сердце, которое гордо носили на острие копья. Чем больше сердец на копье, тем круче герой. Почему же это славян не удивляло, а вот отрубленные головы — очень? На этот вроде бы риторический вопрос, как ни странно, есть ответ.

Тут дело заключается в статусе убиенных. По законам того времени с побеждённым военным противником, живым или мёртвым, можно было делать всё что заблагорассудиться. И делали, делали вещи совершенно чудовищные с современной точки зрения, в том числе и славяне, в чём можно убедиться, прочитав «Свод древнейших сведений о славянах».

Но головы на тычинах принадлежали не врагам, молодцы были казнены всего лишь за потерю коней. Лошади ценились выше человеческой жизни, вот что было странно для славянина. Однако, самое страшное начиналось там, где они были снесены с женихов. Дело в том, что у славян жених был фигурой почти сакральной, он был неприкасаем. При любом социальном положении, даже самом низком, мужчина имел статус князя в период жениховства и свадьбы. Столетия спустя, при крепостном праве сохранялось незыблемое правило: едущему жениху все уступали дорогу, ломали шапки и кланялись земным поклоном, как князю, как царю, даже если жених крепостной, а встречный – его барин. Брак вообще рассматривался как жертвоприношение Богам и предкам, как исполнение долга. Отрубить голову находящемуся «при исполнении»! – вот что наполняло жутью славянские сердца, но вовсе не отбивало охоты попробовать свои силы в качестве женихов. Иноэтничные правила брачной «игры» удивляли, но принимались.

В фольклоре южных славян, в частности современных сербов, имеют место некие прекрасные, но кровожадные Вилы – любящие танцевать и петь у воды и в горах девы со съёмными, золотыми крыльями. Упор в рассказах о них делается на любовь, эротическое общение со славянскими юнаками и жестокие стычки со славянскими девушками из-за этих юнаков. На вилах можно жениться и в этих браках рождаются герои, но они всё равно остаются свободолюбивыми и так и норовят улететь, в отличие от славянок. Ничего не поделаешь, национальное воспитание «женоуправляемых» племён и тоска по родине – страшная вещь! Видимо южнославянские предания о Вилах отражают период соседства с недавно пришедшими индийскими сербами и начавшуюся ассимиляцию их славянами, причём ассимиляцию довольно агрессивную – Вил ловят и заставляют жить с собою энергичные славянские юнаки. Потомство, появившееся от этих браков многие столетия сохраняло пассионарность:

Сыну Марку мать возговорила:
«Милый сын мой, Марко Королевич,
Откажись, родной от богатырства:
Не к добру ведут твои затеи;
Надоело старой мне что вечер
Мыть-стирать кровавые одежды.

Ты возьми-ко лучше плуг с волами
Да вспаши-ко горы и долины…
Как велела, так и сделал Марко:
Впряг волов он в старый плуг отцовский,
Стал пахать – не горы и долины,
Стал пахать он царскую дорогу.

Глядь – дорогой едут янычары,
Едут с грузом серебра и злата;
И сказали Марку янычары:
«Эй ты, Марко, не паши дорогу!»
«Эй вы, турки, не топчите пашню!»
«Эй ты, Марко, не паши дорогу!»
«Эй вы, турки, не топчите пашню!»

А как спорить Марко надоело,
Ухватился он за плуг отцовский
И всех турок положил на месте…

(Из сербского эпоса. Миллер О. Ф. Поэзия Югославии в переводах русских поэтов. М. 1976. С. 42-43).

Под шатром сидит девица-воин,
Пьёт вино да песни распевает,

Услыхав её, двенадцать турок
Подошли, посматривают косо
И кидают ей крутое слово:
«Сука-сучка! Девка молодая!
Пьёшь вино ты – туркам в оскорбленье;
Ты поёшь – над турками смеёшься…

….

«А какое до того вам дело? -
Им девица-воин отвечает. –
Больно вы уж спеси понабрались!…»

И сверкнула девица очами,
И схватила саблю боевую…

Сокол смотрит: турки врознь – мгновенье
И двенадцать их голов скатились…

(Й. Йованович-Змай. В. Г. Бенедиктов. Там же. С. 27-28).

У германских племён, находившихся некоторое время в том же месте, о котором говорят наши сказки и приблизительно в те же века, богиня Фрейя, то есть Приязнь, то есть Любовь, так же как и девы-колпицы, имеет съёмную пернатую сорочку, надевая которую она становилась птицей. (Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. М. 1865-1869. т. 3. с. 186/ IА.173). Скорее всего, эту сорочку она приобрела у Причерноморских антских дев.

Вообще в рассматриваемый период образ женщины-птицы был весьма популярен у многих племён. Например, у народов севера есть сказка о неблагодарных детях, мать которых оборачивается настоящей птицей и навсегда улетает. Но превратиться в птицу, не значит иметь съёмные крылья или пернатую сорочку, почувствуйте разницу: «…на берегу три пары крыльев, а в озере три девчины купаются». (Украинская сказка «Три брата и дед-великан». Вост.сл. вол. Ск. С. 413). Или, уже в русской сказке: «Девицы выкупались, вышли на берег, начали одеваться, начали навязывать(!) крылышки – у Марьи-царевны пропажа объявилася: нет золотых крылышек» (Аф. № 213) или «…ударились об пол и сделались красными девицами… крылышки свои на печь положили…» (Аф. № 214). К тому же, причерноморские «птицы» — всегда девы, а не женщины, сюжеты с их участием – «жениховские», любовные и с материнством не связаны. Вилы и Фрейя – тоже в первую очередь красавицы, вызывающие любовь, об их материнстве говорится только вскользь, между прочим. Так что некоторая похожесть с женщинами – птицами из других фольклорных традиций не означает аналогии.

Так как костюм с оперением и умение летать в нём явный признак шаманизма, выявляется ещё одна особенность индийского племени сербов — коллективные женские экстатические шаманские практики у воды и в воде: «…прилетят туда (на пруд) три голубицы – красные девицы, дочери царские; отвяжут свои крылышки, поснимают платья и станут в пруду плескаться». (Аф. №224). «Вдруг прилетают двенадцать голубиц; ударились о сыру землю и обернулись красными девицами… Поскидали платья и пустились в озеро: играют, плещутся, смеются, песни поют» (Аф. № 222). Интересно, что в одной сказке обычная схема «прилетели птицами – купаются девицами» нарушена: «… пришли двенадцать девушек… разделись, обернулись серыми утицами и полетели купаться» (Аф. № 220). Скорее всего, именно эта очерёдность правильная, так как вряд ли девицы носили свои съёмные крылья постоянно, логично предположить что их одевали только на обряд.

В Индии такими экстатическими культами «заведует» Шива-повелитель духов. Многие исследователи считают, что с Шивой индоарийцы познакомились лишь на территории полуострова Индостан. Однако в этом можно усомниться, если учитывать открытия О. Н. Трубачёва: В 1909 году в Одессе был обнаружен камень с надписью – посвящение Ахиллу Понтарху от стратегов Ольвии. Среди их имён есть греческие, римские, иранские и некий Сирдуханс сын Бутуната – не имевший вразумительных этимологий. Трубачёв предлагает такую реконструкцию: srd(h)u — hansa , что значит на индоарийском «наглый гусь» (сравни с современным русским выражением «хорош гусь!»). Имена – прозвища, бытовавшие в Северном Причерноморье с не менее странными значениями будут рассматриваться и в другой главе. «Но особенно интересно отчество Сирдуханса – Бутуната…Для этого имени мы можем указать полное тождество с др.-инд. bhutanatha – «властелин духов», также Bhutanatha -, одно из имён бога Шивы. Тем самым в ономастике Старой Скифии обнаруживается соответствие индийскому культовому слову и теофорному имени, что, по нашему мнению, трудно переоценить. Словообразовательная сложность имени Бутуна- косвенно отражает сложность и развитость соответствующих религиозных воззрений. Этимологическое тождество Бутунатос = Bhutanatha — недвусмысленно свидетельствуют, что некоторые представления этого культа…принесены индоарийцами в Индию из Северного Причерноморья. С лингвистической точки зрения, важно отметить, что это сложение носит специфически индийский характер, без иранских соответствий». (IА.114). В надписи II–III вв. н. э., посвящённой памяти некого Домнина, выходца из города Тиры (в устье Днестра), сына «благородных родителей» названы их имена: отец -Аврелий и мать — Магадава». «..перед нами, конечно, форма, практически тождественная др.-инд. maha — deva– м. р. «великий бог», также имя Рудры или Шивы, далее – имя Парвати, жены Шивы, и ряда других женщин. В применении к женщине это имя читается как «(принадлежащая) Великому богу». «Соответствующие понятия выражаются по-ирански иначе, поэтому не может быть и речи о сарматской принадлежности имени, несмотря на хронологически позднесарматскую эпоху» (IА. 114-115). Конечно, неизвестно, были ли эти индоарийские имена именно сербскими, но сербы говорили на индоарийском языке и в любом случае хорошо понимали их значение.

Можно сказать, что воинственному индийскому племени сербов повезло – его далёкий путь оставил след в анналах истории, его яркое этническое своеобразие нашло отражение в фольклоре соседних племён, а имя носит и ныне живущий кровнородственный народ. На долю другого арийского племени выпал иной жребий.

Глава 7. Родина осилков

В настоящее время, в отличие от здравствующих сербов, осилки «живут» исключительно в белорусских преданиях. А ведь судьба этих древних племён была похожей…

В I веке н. э. Плиний сообщает в своих трудах одно из местных названий Дона – «Силис», которое Трубачёв переводит как «каменный», от др. – инд. sila «камень». ( Другие названия этой реки Танаис, Синд, Синум).

Во II веке н. э. Птолемей пишет о народе Осилои на нижнем Дону. В этом слове Трубачёв видит возможность префиксального «о –sil», то есть народ, живущий «у Силиса», «по Силису» (сравни: по – Донье, по – Волжье). Каменный народ у каменной реки. А «в Северо – Западной Индии, где течёт река, называвшаяся Sindhu -, сохранялось предание, хорошо отражённое и классической литературой (Мегасфен, Арриан, Диодор, Страбон), о реке Силлас, Силиас, Силас, где – то на севере Индии и о живущем там народе Силеис. В этой уникальной реке, гласит предание, ничто не плавает, но тонет, окаменевая…» (IА. С. 38).

В беларусских сказках нет сведений о том, откуда пришли осилки. Наоборот, подчёркивается, что осилки появились на территории белоруссии в древние времена, до прихода туда славян. Какое — то время эти племена проживали рядом.

Осилки — сильные и великодушные богатыри, помогающие героям сказок. Часто в повествование вставляется следующий эпизод, никак не связанный с дальнейшем сюжетом сказки: «осилки забавлялись тем, что перебрасывали топоры или камни (а скорее всего каменные топоры) через реку». Эта постоянно возникающая в связи с Осилками тема «воды, камня и силы» очень напоминает известный с древности приём зашифровки и передачи особо значимой информации. Например, в ведийских гимнах при описании деяний какого – либо вполне определённого Бога, его имя не называется, но в тексте используются слова, имеющие в своём составе слоги, из которых состоит имя восхваляемого Бога. При монотонном произнесении текстов это Имя отчётливо слышится присутствующим. Если отнестись к белорусским сказкам с тем же уважением, вниманием и пониманием, с каким мы относимся к Ведам, то можно услышать что – то вроде: «рядом с нами жило когда – то родственное и доброжелательное племя с каменной реки Сила».

Рассказы о покинутой родине всегда прекрасны. И наслушавшись их, от осилков в том числе, славяне в течение многих столетий стремились к Дону, к Кубани, в баснословные изобильные земли, туда, где в числе прочих волшебных вещей можно было добыть молодильные яблоки.

Глава 8. Молодильные яблоки

Проанализировав сборники сказок (Афанасьева, Т. В. Зуева), можно обнаружить, что в сказках существуют как бы два вида живой и мёртвой воды. Один вид применяется для срастания разрозненных членов и оживления (о нём мы уже говорили), то есть вид наиболее фантастический. А другой вид более реальный, добывается героем в комплексе с молодильными (вариант: одномесячными, то есть молодыми) яблоками в огороженном саду у девицы – богатырши, для того, чтобы вылечить глаза и омолодить отца или мать. В этом случае вода может находиться не в источнике, а уже налитая в тару (кувшинчики под подушкой сонной красавицы).

Иногда исследуемые нами воды называются «живущие и целющие», то есть живительные и целительные, хотя сказка расшифровывает их как «оживляющие и делающие целым», однако использует их, повторюсь, только для лечения пожилого человека.

Самое замечательное, что всё это правда, и вода и яблоки могут производить подобный эффект. Вот что рекомендует современный «Краткий лечебный справочник» (М. 1996.С. 17, 37): «Существенно снижает смертность от атеросклероза сосудов сердца жёсткая родниковая и колодезная вода, богатая солями кальция и магния». «Яблоки также очень полезны для профилактики и лечения начальных стадий гипертонии и ишемической болезни сердца, атеросклероза» - болезней групп населения старшего возраста.

Но почему же за этими вещами надо ехать так далеко и добывать их с риском для жизни? Наверняка минеральные источники, помогающие при лечении глазных болезней, типа родника в окрестностях курорта «Краинка» Тульской области, издавна используемого крестьянами были и на древних славянских территориях. Но лекарство из – за рубежа и в наши дни для многих оказывается предпочтительней отечественного и богатые люди едут на воды в Европу. Видимо так же было и в древности.

Отголоски такой традиции содержит сравнительно поздняя, по сравнению с волшебными сказка о вредной супруге «Муж да жена»: «Вот раз придумала жена послать его за лекарством в Крым – градПошёл муж во Крым – град зелья купить, жене зельем живот лечить! Туда ему не доехать и оттуда не приехать!». (Народные русские сказки. М. 1982. С.530- 531. Крым – град это современный Солхат, город Старый Крым). В этой сказке муж вылечил жену с помощью плётки, так как в условиях территориального разрастания и укрепления бюрократии, поданным Киевской, а тем более, Московской Руси, не говоря уж о крепостных Российской империи действительно было в Крым «не доехать, а оттуда не приехать». Рассказы о реальных походах славян за лекарством в Северное Причерноморье отошли в область фантастики.

Но если Причерноморские лекарственные «воды» были своеобразной древней модой, их просто предпочитали своим, местным источникам, то садов с яблоками у славян действительно достаточно долго не было.

Дело в том, что в рассматриваемый нами период (Рубеж новой эры), славяне занимались подсечно – огневым земледелием, которое предполагает уход с освоенных земель после их истощения. А истощались земли быстро, за 3 – 4 года. На покинутые земли через некоторое время возвращались, рубили подлесок, сжигали, пахали и сеяли, но фруктовый сад требует постоянного присутствия человека для подрезки, привития, окучивания, «окультуривания» деревьев, иначе они быстро дичают. А в крепостной период у крестьян под сады не оставалось места – всё засевалось житом. Но о садах мечтали, и это нашло своё отражение в песенном фольклоре:

Кабы у меня
Был сад в огороде,
Я бы умела вокруг сада ходити,
Вокруг зелена гуляти! (Обрядовая поэзия. Кн. 1. №. 1850).

Будь у меня, Лазо, царская казна,
Знала бы я, Лазо, Что себе купить:
Я купила б, Лазо, Садик над рекой… (Из сербских народных песен. М. Л. Михайлов. Поэзия Югославии…С.37).

Сады на протяжении не одного тысячелетия разбивались в Причерноморье – зоне интенсивного оседлого земледелия и сажали их, конечно не скифы кочевники, а так называемые «скифы земледельцы» (не пахари!) индоарийская принадлежность которых устанавливается О. Н. Трубачёвым.

По сообщению Страбона (I в. до н. э.) и Плиния (I в. н.э.) в Синдской Скифии, то есть в низовьях Ю. Буга и к северу от Крыма, а так же на нижней Кубани издавна велось строительство искусственных каналов, «что предполагает давнюю оседлость и высокий уровень земледелия». (IА. С. 21). «Под сады использовались, видимо, предварительно осушенные (или, орошённые) земли». (IА. С. 95).

Каналы назывались индами «gand – aur», что дословно можно перевести как «проран» (IА. С. 94 – 95). Целая область в низовьях Кубани до недавнего времени называлась Большой Кандаур, а рядом находилась местность с названием Сады.

Интересно, что этот тройной топографический комплекс с Тамани (Кубань – Кандаур – Сады) был целиком перенесён индоариями в Северный Пенджаб: река Кабул (первоначально на др. инд. Kubha) – Кандагар – и область Udyana, что значит «сад». (IА. С. 95).

Дословно ud – yana (сад) переводится как «выход». Вспомним, что в былинах и сказках девицы постоянно выходят погулять в сад (не в лес, не за околицу, как в более поздних песнях), где контактируют с кавалерами. «В полдень вышла из дворца царевна с прислугами погулять по саду и, нагулявшись, пошла в шатёр на отдых Тут Игорь Игоревич быстро входит к ней…». (Восточносл. Вол. Ск. С. 252).

Сравните описания нынешних и старинных садов: «Современный промышленный сад выглядит прозаично: ни тебе зелёной травки, ни тебе живописных зарослей – ровные…ряды, а междурядья перепахиваются…».

«Сады…Основное богатство крымских горных долин, главная забота местных жителей. Долгое время сады в долине Салгира были бессистемными, пёстрыми по своему сортовому и возрастному составу. В них было много тени, мягкой травы…».. (В. Терехов. Там, за Демерджи. Симферополь 1978. С. 6).

Эта устойчивая связь: сад – выход – красна девица – невеста русского фольклора, возможно, тоже несёт в себе память о контактах славян с Причерноморской Индией, в которой сады были действительно местом прогулок и отдыха в тенёчке, и, следовательно, очень удобны для умыкания причерноморских девиц.

Совершенно отчётливо об этом говорят нам русские свадебные приговоры:

«…Где этот терем –
Нашие княгини молодой новобрачной?
На то мне гуси отвечали:
«Поезжай к синему морю в восточную сторону…». (Обряд. поэзия. Книга 2. С. 158).

«Есть зелен сад,
В этом садике
Стоит яблонца,
На этой яблонце
Висится яблочко –
Спело и зрело,
Ко времени поспело!». (там же. С. 141). Здесь говорится о половой зрелости, готовности к браку, как пел Высоцкий: «и дочь хозяйская в прыщах – созрела, значит».

«И ехать мне путём и дорогой,
Тёмными лесами и широкими долами,
Чистым полем и заповедным лугом,
Крутыми ярами и высокими горами,
И ракитовыми кустами!
Одного места не миновать:
К садику зелёному подъезжать,
И по садику зелёному ходить и гулять,

И где бы нам белую лебёдушку поимать,
И не белую нам лебёдушку –
Красную девушку (там же. С. 107. Костромская губ.).

«Увезут, увезут красну девку
Ещё за три моря, моря сини,
Ещё за три реки, реки быстры,
Ещё за три болота топучи,
Ещё за три деревни большие!» (там же. С. 420. Кировская обл.).

А вместе с красными девками, из Причерноморских садов везли яблочки и минералку для любимых родителей, домой, через реки и болота, по калиновым мостам...

Глава 9. Калиновый мост

В моём личном словаре Калинов мост олицетворяет связь, соединение разъятого пути. Это пересечение реки и дороги — перекрёсток стихий земли и воды. Так как мост хоть и имеет опоры на земле, но всё же находиться в воздухе – третьей стихии, то ощущается нехватка четвёртой – огня, и если река под ним – огненная, то Калинов мост это точка где пересекаются все 4 стихии, это точка Силы, место сакральное. Однако это всего лишь моё индивидуальное ощущение, возможно разделяемое сегодня и другими людьми. Здесь же мы говорим о фольклоре – древнем коллективном творчестве. В устных народных произведениях восточных славян ничего подобного моему, личному, современному пониманию образа Калинового моста, не наблюдается. Дело в том, что мифотворчество, слава Богам! и по сей день живёт, процветает и развивается на почве древних сказаний, питаясь им. Но как дерево, растущее из земли, не есть земля, как пища, которую мы усвоили, не есть мы, так и сказочные объекты не есть то, что в течение времени появилось на основе их ярких образов.

Разберёмся, что же есть фольклорный Калинов мост?

Помимо сказок и былин, это интересное сооружение встречается в обрядовой свадебной и похоронной поэзии восточных славян. Причём одним и тем же названием «калиновый мост» описываются несколько видов сооружений:

1. Гать, деревянный настил или каменная вымостка, «мостовая» в современном понимании, то есть рукотворная дорога:

Ой, наша гордёна –
Гордива, ломлива,

Ко двору она не едет:
«У двора-то много грязи!
А кабы на эти грязи
Калиновы мосты! (Обрядовая поэзия. М. 1997. Книга 2. № 640).

То же мы находим в былинах: «…приехал на те грязи топучие, на те мосты калиновы…»(Илья Муромец и Соловей разбойник), и в сказках: «В некотором царстве…были болота непроходимые. Вздумал убогий расчистить эти болота, …и намостить мосты калиновые…» (Афанасьев, № 259). Между прочим, «древнейшие римские дороги были сделаны из деревьев и в болотистых местах часто конструировались как мосты». (П. Джеймс, Н. Торп. Древние изобретения. Минск. 1997. С. 78). Титул верховного жреца древнего Рима, а потом и Папы Римского - «Понтифик», от «понт» — мост, то есть дословный перевод этого термина «наводчик мостов», «мостодей», «устроитель хороших, безопасных, правильных мощёных дорог, ведущий по этим дорогам». Этот пример хорошо характеризует отношение к мостовым дорогам в древности.

2. Часть избы, между горницей и лестницей, сени, коридор:

Д ружку просят в дом, он входит приговаривая:
По лесенке иду,
По приступочкам ступаю,
…На калинов новый мост взошёл (Там же № 173).

Благословляйте новобрачного князя
Из своей новой горницы подняться,
По полику идти,
По тесовому идти,
По мосту идти,
По калинову идти,
По лесенке идти…(№ 139).

В. Даль приводит поговорку: «Есть ли у тебя на мостах на калиновых Спас, Богородица?», то есть крещёный ли ты, имеешь ли в сенях образа? (Толковый словарь… М. 1995.Т. 2. с. 350). Эта поговорка отсылает нас к временам курных изб, недаром дружка называет потолок в избе невесты «соболиным», то есть мохнатым и чёрным от копоти. Сени, в которых не было печки, были чистыми и именно в них на протяжении многих столетий, до изобретения дымоотводной трубы, находились божницы, висели белоснежные рушники с вышивками — оберегами.

3. Мост в современном понимании:

Шумела, гремела быстрая речка;
По той, по той реченьке…
Калиновый мостик…( Обр. поэз. Кн. 2 №794).

В сказках то же: «…видит быструю реку, а на реке калиновый мост». (Восточносл. Волш. Ск. С.37).

В статье «калина» В. Даль пишет: « В сказках поминаются мосты калиновые; это гать, мощёная хворостом, калиной, дорога по болоту» (Там же. С.78). А в песне даже описывается процесс создания такого моста:

…девчонка, сиротина гуляла,
Эх, калинушку ломала,
Во пучочки вязала,
На дорожку бросала…(Обр. поэз. Кн. 1.№ 1828).

И всё же такое объяснение: калиновый мост = мост из калины, нас не может удовлетворить. Гати мостили не только калиной, но и другим подручным материалом, под гатью невозможно спрятаться (а сказочные герои частенько ждут противника под калиновым мостом), и, наконец, чистые сени, самое красивое место в избе настилали тёсом, а не калиновыми прутиками.

«Через топи, через реки строены мосты калиновые, переводины дубовые, устланы мосты сукнами багровыми, а убиты всё гвоздями полуженными: у добра молодца сапог не запылится, у его коня копыто не замарается!» (Афанасьев. №313) или: «…состроила мосты калиновые – на три грани испротёсанные, по три гвоздя заколоченные; на концах были гульбища, по гульбищам были пташицы, поверх моста красным сукном устлано» (Афанасьев. №175) – это объекты явно не из прутиков! Калиновые мосты здесь – сложные инженерные сооружения, причём роскошно убранные.

Ценность моста в устном народном творчестве заключается не только в том, что он соединяет берега, является переходом, но и в том, что на нём комфортно, чисто, красиво, цивилизованно.

Его чистота и красота, по-видимому, и является тем, что мы называем сакральностью места; вспомним, если рядом с героем и его антагонистом нет Калинового моста – они выдувают для битвы площадку-ток: «змей дунул, только пыль поднял, дунул Покатигорох и выдул медный ток». Место для боя, ринг, устроенный героем всегда чище, красивее, качественнее.

Всё говорит за то что, все мосты, носящие эпитет «калиновые» это мосты хорошо устроенные, КРАСИВЫЕ.

Интересно что по древне – индийски kalyana –«красивый; хороший, добрый; прекрасный; счастливый, благополучный; счастье, благо». Заметим, что бой у Калинового моста имеет для героя счастливый, благополучный исход.

В сказках ещё встречаются калиновые огни, и в примечаниях объясняется, что это огни жаркие, яркие, то есть, опять же красивые.

Встреча героя с врагом у Калинового моста происходит, во время его ночной вахты, когда его товарищи спят. В связи с этим можно представить себе: мост на бойком месте, который, как, и положено цивилизованному объекту, в ночной темноте освещён яркими огнями, отблески которых создают иллюзию горящей воды. Но в Северном Причерноморье названий «красивый мост» не обнаружено. Таврское название Качи- кальон в Крыму, у села Кудрино означает «красивый или счастливый берег» (IА. С. 243).

Впрочем, во всём северном Причерноморье имеются следы множества мостов и переправ. Большое количество рек, заболоченность местности и каналы (водоотводные и оросительные), обуславливали для этих густонаселённых территорий необходимость строительства мостов, а так же переправ на наиболее широких реках, и потоках, изменяющих свои русла. Заметим, что во многих языках мост и переправа означаются одним словом.

Равен Аноним сообщает о боспорском городе Sita. Имеются свидетельства об округе Sita-pur и реке Sita. Страбон пишет о местности на азиатской стороне Боспора – Sitaka, и о меотском племени с похожим названием. Все эти названия происходят от др.-инд. — «setu»- плотина, мост.

В приазовском регионе в документах 1698 г. упомянута река и переправа Кирпили, что на тюркском значит «мост, переправа», возможно это калька с индоарийского названия той же местности (там же).

Возможно, что имя первого насельника этих мест, из скифской легенды, приведённой Геродотом – Таргитай, означает примерно то же, что и «Понтифик», то есть «наводчик мостов». Индоарийское «tаra»-переход и «gatu»-путь, доступ, т. е. «проториватель путей, устроитель гатей» столь необходимых в этой пустынной болотистой местности.

В этой «стране мостов», среди множества переправ и мостиков был и самый главный, самый грандиозный.

Керченский пролив назывался в древности «Бос-пор», и это означает «коровий мост». В «Житии Иоанна Готского» приводится местное название Боспора – Курасаиты; Равеннский Аноним называет это место «Сarriziton»; Керчь, город у этого пролива называлась Ghersete. Всё это сложные слова, первый компонент которых – искажённое на разный лад «krvа» — коровий, а второй происходит от др. – инд. «setu» — плотина, мост. У Константина Багрянородного Керченский пролив назван «Бурлик», что по — турецки значит «соединение» (IА. С. 250, 251). Древние местные предания «О лани и корове», о каком-то мосте в стране Ойом, которую Трубачёв приурочивает к Боспору и Тамани говорят нам о том же – Коровий мост был, но исчез в следствие какого-то природного катаклизма.

Обратимся опять к книге В. В. Назарова «Гидроархеологическая карта черноморской акватории Украины» (Киев. 2003). В ней говорится о том, что по сравнению с современностью на рубеже эр Керченский полуостров выдавался всей береговой линией в море на 200 – 300 метров. То же наблюдается и с противоположным Таманским полуостровом – повсеместное и значительное обрушение береговой лини. Следовательно, в древности Керченский пролив был уже примерно метров на 500, а то и более. Мог ли здесь стоять опорный мост? Вряд ли. Но какая то переправа, возможно понтонная, которую можно было быстро наладить и свернуть, явно существовала.

Одна из таких переправ описывается опять же в сказке «Марья Моревна»: «Кощей сказал: -
за огненною рекою живёт баба-яга; …я у ней…пастухом был…Как же ты через огненную
реку переправился? А у меня есть такой платок – как махну в правую сторону три раза,
сделается высокий-высокий мост, и огонь его не достанет!» (Народные русские сказки. М.1982. С. 190).

Тут явно описывается условленный сигнал с берега, призыв перевозчиков, а быстрота возникновения и безопасность переправы есть результат их слаженной работы.

Кстати, рядом со сказочными Калиновыми мостами в сюжете «Бой на Калиновом мосту» часто встречается избушка, в которой ложатся спать товарищи героя. Скорее всего, это домик смотрителя моста, человека поставленного специально для сбора пошлины за проезд и ремонтных работ, то есть мосты обслуживались профессионально. Эта избушка всегда пуста, что подчёркивает степень разорения данной цивилизованной местности Змеем или другим антагонистом, и это отсылает нас к тому, что мосты в фольклоре не сакральны сами по себе, их освящает победа героя.

Небольшое отступление. Гениальность произведения или образа, в нашем случае Калинового моста, состоит в его ёмкости, в том, что с течением времени он не устаревает, но наполняется новыми смыслами и, тем самым, не перестаёт питать воображение тех, кто к нему обращается. (Смотри например статью А. Платова «Бой на Калиновом мосту или прогулка тропою мёртвых». Альманах «Русская традиция» выпуск 5, с. 7).

Однако, необходимо чётко различать то, что вкладывали в этот образ древние и что вкладываем мы. Для чего это нужно? Осознавая процесс наполнения образа, диалектику его развития, мы охраняем его (образ) от догматического окостенения, чем поддерживаем его дальнейшую жизнеспособность. Догмы же, хоть и выглядят прочно, и держатся долго, но рано или поздно теряют свою актуальность и рассыпаются в прах. Мёртвое – стабильно, живое изменяется. Если вам кто–ни будь скажет: Калинов мост это только то-то и ничего кроме того – плюньте ему в лицо!

В этой главе я пытаюсь найти временную и географическую точку отсчёта, с которой началось триумфальное шествие образа Калинового моста от поколения к поколению восточнославянских народов. Мосты вообще, появились очень давно, ещё до выделения славян из общего индоевропейского массива. Но Калиновый мост – это наше, исконное, то, что отличает наш фольклор от германского, балтийского и других, имеющих сходные сюжеты боя на мосту, например, но их мосты не Калиновые!

В течении первых веков новой эры Северное Причерноморье, несмотря на многочисленные разорительные нашествия, оставалось самым развитым, цивилизованным местом восточной Европы. Здесь, полиэтничная черняховская культура, значительной составляющей которой являлись славяне, ассимилировала остатки индоарийского и иранского этносов. (В. В. Седов, «Славяне». С. 193 – 196).

Так как сейчас в нашем представлении Калиновый мост прочно связан с воображаемой огненной рекой, необходимо сказать несколько слов и об огненных реках древности: в 424 году во время Пелопонесской войны между Афинами и Спартой была применена некая горючая смесь, а в 674 году н. э. Калликон усовершенствовал её и создал так называемый «греческий огонь». «Психологическое воздействие «греческого огня» было столь же огромным, как и его разрушительное действие». (П. Джеймс, Н. Торп. Древние изобретения. Минск. 1997. С. 288). Эта смесь не тушилась водой, а растекалась по её поверхности. В поэме византийца Георгия Писиды, написанной до 634 года говорится:

Полчища славян, смешанные с булгарами,
Варварский ум,
Посадив на челны…
…и когда они согласованно друг с другом все
напали с криком на наши корабли,
в этот момент в земную битву вмешалась невидимая сила.
…Внезапно удачным образом всё превратилось в пепел,
когда огонь пожрал выдолбленные брёвна.

(Свод древнейших письменных известий о славянах. М.1995. Том 2. С. 69).

Раз уж мы заговорили о Византии, можно привести ещё одно предположение о локализации Калинового моста у моря, причём приуроченное приблизительно к тому же времени, что и мосты Северного Причерноморья. 29 июня 626 года полиэтничная армия авар подошла к стенам Константинополя. Славянские отряды располагались на флангах армии хагана, одно крыло примыкало к бухте Золотой Рог. Хаган «попробовал спустить на воду однодеревки, которые привёз с собой, но ему не позволили (этого ромейские) военные корабли. В конце концов на третий день осады он подготовил их к спуску у моста св. Каллиника» в северной части Золотого Рога, через устье реки Варбис, ныне река Кагитане-Дереси. (Свод…С.77, 80).

Уж под этим-то мостом вода горела неоднократно, каждый раз, когда в целях самообороны греки поджигали море и славяне неоднократно видели это, сражаясь на этом мосту, так как в течении нескольких столетий в составе различных войск, а то и самостоятельно нападали на Византию.

Исторически засвидетельствованные поджоги воды может быть, помогут неисправимым романтикам спуститься с небес на землю, и наконец, перестать считать любой переход сказочного героя через огненную реку по Калиновому мосту переправой через «Стикс» в страну мёртвых?

К стати, о греческом Стиксе и «дырах в горах» русских сказок, по которым герой попадает в якобы «иной мир» (см. главу 5): Вергилий в поэме «Энеида», созданной на основе народных легенд, описывает приключения героя Троянской войны Энея, который на побережье Центральной Италии, в пещере кратера Авернус, направляемый предсказательницей Сибил спустился «в глубокую твёрдую впадину, огромную и поражающую шириной» и достиг Стикса, реки преисподней.

В 1962 году было сделано «…исключительное открытие… англичанином Р. Паджетом и американцем К. Джонсом. Убеждённые в том, что описание преисподней в «Энеиде» соответствует существующему в действительности месту, они провели два года в поисках, исследовав более сотни впадин и кратеров в вулканической области Авернуса, прежде чем наткнулись на расщелину под древним храмом в заливе Байе. Исследователи действительно обнаружили вход в ад, описанный в «Энеиде», который, как оказалось, представлял собой хорошо продуманную оригинальную систему тоннелей (в твёрдой скальной породе), созданных человеком. Здесь (на глубине 140 футов) они обнаружили «реку Стикс», подземный поток, питаемый двумя горячими источниками вулканического происхождения». (С сокращениями. П. Джеймс, Н. Торп. Древние изобретения. Минск. 1997. С. 515-519). Впрочем, неизвестно, легенды ли описывают этот объект или, наоборот, этот комплекс создан под впечатлением легенд. Но он существовал до рубежа новой эры, факт есть факт, пока Маркус Агриппа не засыпал землёй один из его тоннелей.

Если даже пресловутый Стикс – реальная река в реальном подземелье, почему бы и Калиновому мосту через речку Смородину не иметь в действительности свой прототип? Однако здесь необходимо сделать весьма существенную оговорку.

Применительно к Калиновому мосту никакого единого обобщённого фольклорного образа, ведущего к конкретному объекту, вроде рассмотренного выше камня Алатырь, найти не удаётся. Сказочные, былинные и другие мосты, в том числе Калиновые необходимо рассматривать каждый в отдельности, но это вовсе не исключает их реальности.

В свадебных песнях калиновые мосты – это желаемые или имеющиеся в наличии мосты каждого конкретного населённого пункта, в котором происходит священнодействие свадьбы. Они бывают 1, 2 и 3 вида, по нашей классификации, приведённой в начале главы.

Былинные Калиновые мосты – это мосты на реальной прямоезжей дороге, проложенной во времена Древней Руси от Смоленска до Киева. Эти бывают только 1 и 3 вида.

Сказочные мосты в сюжетах приуроченных к горам и морю – это мосты 1 и 2 вида, имевшие место в Северном Причерноморье в начале новой эры. Причём бой с противником на них происходит не всегда, достаточно часто это просто приметная часть пути героя.

И только Калиновые мосты похоронных «духовных стихов», возникших под влиянием христианства представляют собой «переход в иной мир» – действительно из области мифологии, причём отнюдь не славянской, но использующей красочные фольклорные клише:

А с-пыд ясный с-пыд зари души правильные шли…
Ани скали сибе периходика…
А на атымный(!) реке мост калиновый
Души грешные, рабы Божии,
Вы идити-ка к ряке огненный,
Вы идите-ка вы по левой стороне…
Или: Станавитесь, душеньки спасныи, вси пу правый стыране…
Ты вяди-ка их, Михаил Арханья, через огненну ряку.
Как пашли ш ба душеньки спасныи как пы каменным мосту…(Смоленский музыкально-этнографический сборник. Похоронный обряд. Плачи и поминальные стихи. Т.2. М. 2003. С. 377 и 511).

Но на таких Калиновых мостах никогда никакого боя не происходит, на них происходит разделение душ на праведные и грешные, которые, как стадо следуют за своим Пастырем на тот свет, такие мосты – есть невозвратный конец пути. А все остальные Калиновые мосты (сказочные, былинные и песенные) — сквозные, проходные и хотя на них часто случаются заминки в путешествии героя, они преодолеваются, и герой следует далее, имея возможность, достаточно часто реализуемую, вернутся обратно. И на этом трудном пути ему встречаются колоритные, живые персонажи, сразу определяющие этническую принадлежность нашего героя, и об этом – далее.

Глава 10. Фу, фу, фу или откуда впервые запахло русским духом

  • «Запах свободы»
  • «Запах опасности»
  • Запахло «жареным»
  • Здесь «пахнет» большими деньгами
  • Что-то здесь не чисто, я просто носом чую.

Разве используя такие выражения, мы говорим о работе своего обоняния? Отнюдь, скорее, об интуиции. Ниже будет показано, что сказочная фраза «русским духом пахнет» из этой же серии.

ХХ век явил науке вообще, и фольклористике в частности, блистательную плеяду учёных, совершивших прорыв в систематизации, сопоставлении и изучении устного народного творчества. Отдавая дань уважения собирателям фольклора предшествующих ХVIII, ХIХ, веков, учёные ХХ века нашли в себе силы «отделить зёрна от плевел» и отвергнуть некоторые, весьма популярные прежде, истолкования фольклора, например, «метеорологическую теорию». Идёт закономерный процесс. В ХХI веке нам необходимо заняться тем же – из наработок фольклористов ХХ века выбрать всё самое ценное и отбросить ошибочное и предвзятое. Для начала нам придётся «замахнуться» на «глыбу» отечественной фольклористики — В.Я. Проппа, гениальному в решении многих фольклорных проблем.

Обаяние его мощного интеллекта, стройность изложения на многие десятилетия завуалировали его весьма крупные ошибки, основная из которых – зацикленность на поисках «иного мира», мира мёртвых и его представителей в волшебных сказках, например, якобы слепой Яги.

Восточнославянский материал не даёт повода утверждать, что Баба-Яга слепа. Она не труп и она не «вынюхивает» героя. Этот момент очень важен, так как принимая эффектные, но ошибочные выводы Проппа относительно образа Бабы-Яги мы искажаем и образ главного героя и всей сказки в целом, и тем самым не правильно воспринимаем информацию, заложенную в сказки нашими предками, их ментальность, мировоззрение, этническую самобытность.

Рассуждая о связи Яги с образом смерти, Пропп утверждает, что она «никогда не ходит. Она или летает, или лежит, то есть и внешне проявляет себя как мертвец». («Исторические корни волшебной сказки». М. 1998. С.164). Это абсолютная неправда. Из этой статичной начальной позы Яга встаёт и кормит героя, она приходит и уходит точить зубы, оставляя пойманных детей одних, бегает от богатырей, лазает в норы под камнем, катается-валяется на костях, и т. д, и т. п. Например в белорусской сказке «Хортки» рассказывается: « Назавтра Баба Юга сказала девке кросны ткать, а мальцу дрова сечь, а сама пошла, а коту велела их стеречь. Походит, походит, да подойдёт под окно и спрашивает: — Девка — девица, русая косица! Ткёшь ли ты? – Тку, бабушка, тку! Она и ушла». Далее благодарный кот отпускает детей. И только когда Баба Юга обнаруживает пропажу она садится на ступу, но не летит на ней, а бежит. (Чарадзейныя казкi. Мiнск. 2003. С. 140). В беломорской былине:

«По утру (в)стала баба (Ега), напекла всего,
Напекла всего, настряпала,
Дочерей свойих накормила,
Сама стала уходить от них же всё:
«Мне-ка нужно, детоцки, да по делам йитти…».

(Былины М. С. Крюковой. М. 1941. №94).

Интересно, что полёты Яги имеют место в лубочных изданиях и переложениях сказок на былинный лад, то есть явлениях более поздних, чем собственно «чисто» сказочный жанр: «Видит, видит: едёт баба-то Ега, сказать,

Она летит-то ведь, баба, всё по воздуху,
Она стала-то на землю опускатисе,
А (у) ей волшебны-ти ведь крылья все отпадали,
Отвернулась-то вона, пошла да вона женшшиной».

(Былины М. С. Крюковой. М. 1941. №94)

Здесь происходит смешивание Яги с образом девиц – лебедей со съёмными крыльями и с образом ведьмы, которая действительно летает, но верхом на метле. У Яги тоже есть метла, но она выступает всегда в комплексе с пестом (кочергой) и ступой. В самых ранних вариантах волшебных сказок Яга передвигается так, как описал Пушкин, весьма тонко, в отличие от Проппа, чувствовавший нюансы фольклора: «Там ступа с бабою Ягой идёт, бредёт сама собой». Причём Яга садится чаще не в ступу, а «…на ступу, кочергой погоняет, помелом след заметает». (Чарадзейныя казкi. Мiнск. 2003. С. 140). Потому что даже самые большие ступы имели внутреннюю выемку, едва доходящую до половины высоты ступы, встать в неё ногами было неудобно, в лучшем случае ступа оказывалась по колено. (В сборнике «Восточнославянские волшебные сказки» (М.1992) художники Авотин Р. Ж. И Малышева Л. Ф., очень грамотно исполнили иллюстрации – хотя Яга у них на всех картинках сидит не на, но внутри ступы – ступа ей как раз по колено).

Скорее всего, это описание некого ритуального передвижения жрицы «не касаясь земли». Мерно раскачавшись при помощи упора на пест, можно заставить тяжеленную ступу делать небольшие повороты вокруг точки опоры. Если эти повороты делать то с права, то с лева и направлять их в одну сторону, ступа будет, переваливаясь, как бы «шагать» вперёд или назад, таким же манером можно кружиться на месте. Отличный способ передвижения для имеющих дефекты нижних конечностей в условиях лесного бездорожья!

Небольшие размеры жилища Яги, её костеногость и смачные описания внешности типа: «жопа жиленна, п..да мыленна» и подобные, Пропп считает опять же признаками своего любимого объекта – трупа в гробу. Его подводит незнание или нежелание знать этнографический материал. В старину женщины и живые, и мёртвые были всегда плотно одеты. Даже летом на ногах носили полотняные обмотки (портянки, онучи), а уж «титьки», «жопу» и другие интимные части женского тела, которые видит герой в избушке у Яги, увидеть можно было только во время купания. Яганага и вид обнажённого старческого тела страшен и смешон. Но мы не будем делать поспешных выводов о голой Бабе в тесной бане. Подавляющее большинство славянских племён не имело бань – отдельных строений, предназначенных только для мытья. Мылись прямо в жилищах хатах, избах, залезая в печь или рядом с ней, в большой кадке. Некоторые сказители чувствовали странность нахождения голой бабы в жилище (на печи), и пытались объяснить ситуацию: в одной сказке Яга парит ноги в ёмкости с квасом. (Поискав в старинных лечебниках болезнь которую лечат квасными припарками, можно уточнить диагноз заболевания нижних конечностей Яги. Шутка).

Следуя логике Проппа, поищем аналоги голой Бабы в фольклоре других народов. Тут далеко, в Африку или Австралию, ходить не надо. Возьмём древнеиндийский материал. Здесь мы найдём и «дом в лесу» (сабха), и посвятительные обряды – испытания юношей в нём, которые проводит «старуха» — mahanagni. Дословный перевод имени Маха нагни - «большая нагая», где «большая» имеет значение «старшая», «взрослая», то есть собственно «баба». Никаких признаков трупа, никакого отношения к «царству мёртвых», древнеиндийская «баба нага» не имеет. Наоборот, она связана с Небом и вся её деятельность направлена на утверждение жизни – «в ряду различных умений и искусств, которым Арджуна обучается в «небесной сабхе»… фигурирует и искусство любви…». (Я. В. Васильков. «Древнеидийский вариант сюжета о «безобразной невесте»». Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М. 1988. С. 107, 108). Обнажённость нашей Яги это намёк на то, что некогда герой получал в её избушке не только еду, отдых и полезную информацию, но и практические навыки, необходимые для предстоящей женитьбы, которой и заканчиваются сказки.

Несмотря на то, что в устойчивой характеристике: «Баба- Яга костяная нога», скорее всего, присутствует искажение исконного «костяна и нага», то есть тощая и голая, дефект ноги у подобных персонажей бесспорен. Но опять же вовсе не означает принадлежность к миру мертвецов, но к миру Богов. Например, выявлена хромота Макоши, у западных славян персона – аналог имеет гусиные лапки. (См. В. Н. Топоров «К реконструкции балто-славянского мифологического образа Земли-Матери» в сборнике «Балто-славянские исследования 1998 – 1999» и М. М. Валенцова «Святые-демоны Люция и Барбара в западнославянской календарной мифологии» в сборнике «Славянский и Балканский фольклор. 2000»).

В белорусских и украинских сказках герой встречает в избушке помощников аналогичных Яге, но с другими именами: святой Юрий, святой Понедельник, святая Среда, святая Пятница.

« Приезжает он (Сухобродзенко Иван) в десятое царство, видит – стоит хатка. Он к той хатке сотворил молитву, святой Юрий отворил…_ Не слыхал ли чего про Белого Полянина? – Нет…Погоди: я своих хортов созову… вышел и крикнул. Как пошли звери – полон двор нашло!». (Украинская сказка «Белый Полянин». Восточнославянские волшебные сказки.М. 1992. С. 71).

Или в сказке «Молодильные яблоки»: «едет да едет – иное панство, десятое царство. Вдруг стоит хатка. Подъехал он к хатке…Святая Пятница отворила…- Оставь своего коня у меня, а моего возьми – мой лучше». (Там же. С. 280-281).

Мы видим, что обстоятельства встречи, жилище и функции Ярилы (Юрия), Макоши (Пятницы) и Яги, как дарителей и советчиков, в сказках полностью совпадают. Богов и Богинь встречает герой на своём нелёгком пути, а не разложившиеся трупы.

По поводу незрячести Яги Пропп не так категоричен, он признаёт, что в наших сказках нет данных о слепоте Яги: «Хотя в русской сказке этого никогда не говорится, но всё же можно установить, что она (Яга) слепая, что она не видит Ивана, а узнаёт его по запаху». (Истор. Корни. С. 165). Этот вывод, об узнавании по запаху делается на ложном понимании характерного возгласа Яги «фу!».

У слепых людей действительно сильно развито обоняние, и они узнают встречных по запаху. Но процесс интенсивного вынюхивания, хотя и сопровождается шмыганьем носа, но не обозначается в восточнославянских языках звукоподражательным «фу», для вынюхивания существует другой, похожий термин – «чу», то есть «чую», чувствую, слышу или обоняю. Например, «…медведь переступил порог и заревел: — Чую людской запах! Где тут спрятался человек?». (ВСВС. С. 217).

Возглас же «фу» означает недовольство или брезгливое, неприязненное отношение и не только к запаху например: «фу, как грязно» или «фу, какой дурак!». Когда герою сказки задают трудную задачу он возмущается: «Кто же может такую задачу выполнить? Фу, проклятая сила!». (Вост. Сл. Волш. Ск. С. 272).

Возглас Яги означает не вынюхивание, а брезгливость или недовольство по поводу появления русского героя. В сказке «Финист – ясный сокол», Яга не просто фукает, а отплёвывается: «Тьфу, тьфу, русским духом пахнет, ты зачем сюда, красная девушка…». (Вост. Сл. Волш. Ск. С. 240). Вспомним что плевок – известный магический приём защиты.

Правда, иногда в сказках прямо говориться: Яга «Подъехала к воротам, остановилась и, обнюхав вокруг себя, закричала: — Фу-фу! Русским духом пахнет! Кто здесь? Василиса подошла к старухе…». (Вост. Сл. Волш. Ск. С. 126). Здесь Яга действительно не видит героиню, но не потому, что слепа, а потому что та стоит за воротами. В ситуации, когда временно не видишь, принюхаться вполне естественно, но это действие не означает полной мертвецкой слепоты.

К стати это восклицание характерно не только для Яги. «Вдруг отворяется дверь и входит мужичок – с — ноготок, борода – с — локоток. – Фу, гости!». (Вост.Сл .Волш. ск. С. 102). Точно таким же восклицанием встречают героя Кащей, Вихорь, Змей, Медведь, птица гриф и даже обыкновенные девушки, живущие в «трёх царствах». Они, что, то же слепые? Объявить их всех аналогами Яги невозможно, так как Яга не ворует взрослых женщин как Кощей, Змей и Вихорь.

Какие ещё аргументы приводит Пропп? Прямо скажем, смехотворные, основанные на не внимательном или неполном прочтение текста сказки. Например, он пишет: «Но действительно ли яга слепая? Непосредственно этого не видно, но по некоторым косвенным признакам об этом можно судить. В сказке «Баба-яга и Жихарь» яга хочет похитить Жихаря и прилетает к нему в тот момент, когда его приятели…ушли за дровами. Она начинает считать ложки. Жихарько не мог утерпеть, заревел: «Не тронь, яга-баба, мою ложку!». Яга-баба схватила Жихаря, потащила, (Аф. 106). Итак, чтобы узнать, где Жихарько, яга должна услышать его голос. Она не высматривает, она выслушивает, так же как она вынюхивает пришельца». (Истор. Корни. С. 166).

Давайте откроем первый том Афанасьева и посмотрим на то, что утаил от нас, надеюсь невольно, В. Пропп. Итак, сказка №106: «Кот да воробей ушли, а жихарь сел на печь за трубу». И так три раза. То есть в сказке твердится о том, что Жихарь спрятался, именно поэтому Яга его не видит, а не потому, что она слепая. Мало того, в этой же сказке есть фраза: «Яга-баба спохватилась, посмотрела: дочь её изжарена...».

У Афанасьева приведено несколько сказок с этим сюжетом, в котором яга или ведьма уносит детей, для полноты впечатления рассмотрим все. Сказка № 107: Филюшка залез на яблоню, яга-бура «прискакала к яблоне и сказала: «Здорово, Филюшка! Зачем туда залез?», то есть она его увидела. Сказка № 108: « Ведьма посмотрела вверх и увидела Ивашку…», № 109: «Она (ведьма, аналог яги), як побачила яго (Иванька), догадалась…», № 110: «Дивится (ведьма) – в печи жарена Маруся…Ведьма побачила Ивашка и давай грызть дерево…», № 111: « Однажды подглядела это ягая-баба…», № 112 «Услышала она (ведьма Чувилиха), подняла голову, раскинула глаза во все стороны….Испугалась она (Чувилиха), глянула и увидела его на высоком дубу».

Можно продолжать и далее, но везде, в любых сюжетах с участием Бабы-яги о её слепоте нет ни слова, зато между делом говорится, что она увидела, посмотрела, побачила, глянула, и так далее.

«Зато действительную, настоящую слепоту существ, соответствующих яге, мы имеем в сказках охотничьих народов…» - радуется Пропп, и приводит несколько примеров с таким комментарием: « Здесь подобные старухи всегда (или почти всегда) действительно слепые». (Истор. Корни. С. 166). Выше мы уже выяснили, чего стоит Пропповское «всегда» и «почти», это во первых, а во вторых, отвлекаясь от личности Проппа, обратим внимание на следующий, более общий аспект.

Всё ХХ столетие многие исследователи, не только Пропп, искали и находили сходства в фольклорах различных народов. Выводы из этих фактов сходства сделаны разнообразные, и в основном, правильные, например, о « единой направленности мифологического мышления человечества в целом». Но это не значит, что мы, в ХХ1 веке должны иметь вместо нашей колоритной, родной, обрусевшей, зрячей Яги комплексный образ «старой слепой женщины». А ведь очень многие современные исследователи русской традиции, мифов и магии индоевропейцев используют в своих работах этот искусственный образ, у которого имя – восточнославянское (Яга и подобные), качества (слепота) – корякские, способ передвижения (ступа) – русский, цвет лица – скандинавский и так далее, выбирай, кому — что нравится из собранного по всему миру материала.

Каждое людское сообщество всегда различали своих и чужих, по манере поведения, по внешнему виду, по одежде, по оружию и по запаху в том числе. В те времена, когда славяне ещё не выделились из индоевропейского массива, не было и их фольклора, и Яги в том числе. Примеры Проппа показывают лишь то, что был аналогичный персонаж, но без славянской специфики.

Подлинным ценителям восточнославянского своеобразия, и его фольклора в частности, пора отвергнуть полиэтничный, искусственный образ Яги, созданный, в том числе, и с помощью прямой подтасовки фактов. Настала пора выделять в образе Яги нашу национальную этническую самобытность, разумеется, не забывая о том общем, что роднит её с аналогичными образами (созданными народами Океании, например), но, не ставя это общее во главу нашего родного угла!

Между прочим, этот мой призыв начать разделять этнографический материал с таким трудом сведённый вместе и стройно систематизированный учёными предыдущих столетий, не есть «глас вопиющего в пустыне», но общенаучная тенденция современности. Например, в лингвистике: «Вообще, если предшествующие поколения исследователей, по замечанию Ф. Безлая, достаточно много сделали по изучению общего в славянских языках, то в настоящее время ставиться вопрос о том, «сколько было праславянских наречий или, может быть, даже различных языков» {Bezlaj1974, 7}». (Непокупный А. П. Балто – севернославянские языковые связи. Киев 1974). Вернёмся к «фу-фу-фу!». Интересно, что в анналах истории, самые ранние описания славян вроде бы вполне соответствуют брезгливой реакции Бабы-Яги, Кощея, Змея на нашего героя. «Образ жизни (их) грубый и неприхотливый…, они постоянно покрыты грязью…». (Прокопий. VI век. Свод…Т. 1, С 185) или в «Пространной хронике» Исидора Севильского в главе «о свойствах народов» упоминается «нечистота славян». (Свод… Т.2, с. 357). И это яркий пример того, как одинаковая реакция различного окружения на один и тот же объект вовсе не означает одну и ту же причину этой реакции!

Отношение Византии было негативно-необъективное ко всем «варварам,» а Яге претит не дурной запах, но Дух, почувствуйте разницу. Яга никогда не говорит «от тебя воняет», но всегда использует неопределённо — собирательное: «русский дух пахнет», «русская кость воняет». Выражения «русский дух» и «русская кость», означают то же что и «русская закваска» или «русские корни». В них говорится не о физических особенностях человека, но о понятии крови, о этнической принадлежности, и эта принадлежность Ягу пугает, заставляет грубить и угрожать.

Вопреки совершенно не двусмысленным сказочным текстам, в которых неприятный для Яги дух всегда назван русским, Пропп, вслед за Афанасьевым утверждает, «что запах Ивана есть запах человека, а не русского. Иван пахнет не просто как человек, а как живой человек. Мёртвые, бестелесные не пахнут, живые пахнут, мёртвые узнают живых по запаху. В сказаниях Северной Америки это видно очень ясно», и далее приводит примеры из африканского, долганского и других фольклоров. («Исторические корни волшебной сказки». М 1998. С. 159).

То, что В. Пропп обнаружил некоторое сходство встречи нашего героя с Ягой и мифов маори, зулусов и других народов, очень интересно и полезно. Но, необходимо помнить о специфической особенности фольклорного способа изложения информации – в виде устойчивых формул, клише. Этими сходными блоками рассказывались совершенно разные истории из разных жанров фольклора. Например мифический летучий корабль, более-менее реальная былинная ладья и воображаемое средство передвижение жениха в величальных песнях описываются абсолютно одинаково, однако для слушателя это были разные корабли, так как обстоятельства места и времени их функционирования различались. Такие клише наблюдаются и между фольклорами разных этносов.

Если в хорошо разработанных мифах некоторых народов встречаются ситуативные или функциональные клише, сходные с восточнославянскими сказками, не однородными по степени мифологичности, то это вовсе не означает тождества героев тех и других. Пропп сам отмечает, что культ мёртвых у приведённых в качестве примера народов достиг более полного развития, подразумевая, что в наших сказках отражены только остатки этого культа. Но это положение недоказуемо. С такой же долей вероятности можно считать, что в славянском фольклоре присутствуют не остатки, а зачатки, начатки, которые так и не достигли жуткой грандиозности культа мёртвых как, например, в Египте или Вавилоне. (Не больно-то и нужно!). Культ предков – был, а тошнотворного культа смерти – не было.

Русские волшебные сказки вообще и восточнославянские в частности, наполнены вполне прозрачной, бьющей через край жизненностью, их настрой напористо — позитивный, с иронией и юмором, не мрачный, не пассивный, не мистический. Как вам, например, такие «перлы» сказочной словесности: «прилетела Баба Яга, с полёту серьёзна». «Сел дурак на клячу и поехал ступою бредучею» или «…подошли к морю, в море клохчет гад». Вы представляете себе этого гада, клохчущего как курица? Передразнивая сладчайшее описание царевны, которая плачет – слёзы жемчуг, а смеётся – изо рта сыплются розы, народ даёт такое описание Яги, угощающей героя: «блеванула — щей плеснула, ногу подняла и пирог подала… ». Я специально не делаю ссылок на эти цитаты. Господа, читайте сказки, найдёте и не такое!

В наших волшебных сказках очень мало мертвецов, они есть в других жанрах, например, быличках. Русалки и навки, явные, бесспорные утопленницы в древних волшебных сказках не встречаются. В грамотно составленных сборниках сюжеты с мертвецами выделены в особую группу с названиями типа «рассказы о мертвецах», волшебные сказки – это «совсем другая история».

У Яги есть некоторые признаки мифологичности её происхождения, например, нога, но разве в мифах говорится только о живых покойниках? Яга даже в мифе — не мертвец! Пора оставить в покое иноэтничное разделение: хтоническое, подземное – мёртвое; божественное, высокое – живое, а земное, так себе.

В славянском языческом мировоззрении умершие могут находиться и на Небе (в Ирье), и на Земле (ходячие покойники), и под землёй (собственно умершие). Но подземное царство наших сказок не есть абсолютное царство мёртвых, там, так же как на Небе и на Земле растут деревья, поют птицы, живут люди и нелюди, которых герой убивает. Разве мёртвого можно убить в его вотчине, в стране мёртвых? Спустившись в яму «идёт сын, Иван Иванович, уже на том свете. Вот идёт он большим садом, вдруг видит – стоит дом огромный…», или дворец, или хатка с девицами, ткущими войско. (Вост. Сл. Волш. Ск. С. 95). «Иной мир» сказок, это мир иноэтничный, не славянский, в нём, в отличие от славянских полуземлянок имеются грандиозные сооружения и другие чудеса, только и всего. Разумеется в некоторых других фольклорных жанрах, например, причете, чужой мир и чужой социум в народном представлении изосемантичен пространству смерти, но не в волшебной сказке! В причете «иной мир» тоже за «тёмными лесами высокими горами», но в нём темно, холодно, там ржавеют перстни, вянут цветы, там маленькие, тесные дома без окон, там происходит встреча новоумершего с покойными родственниками, предками. (Невская Л. Г. Балто-славянское причитание. М. 1993. С. 14 – 17 и далее).

А в сказке: «Опустили его на верёвке под землю. Он пошёл…и видит стоит царство. Везде так красиво, везде вьюн и цветы», здесь герой встречает помощников и противников, но не родственников. (Вост. Сл волш. Ск. С. 63). Даже тот факт, что иногда Яга заявляет герою, что он её племянник: – «я ж твоя родная тётка!», ничего не меняет – для героя она не «своя», так бывает, когда начинается процесс выделения активных личностей, которые впоследствии образуют новые племена. В случае когда Яга враждебна герою, мы имеем противопоставление типа «свой – чужой», и «новое – старое», когда Яга – помощница, а не антитезу «живой – мёртвый».

Вернёмся к «русскому духу». Когда герой входит в жилище неслабой в волшбе старушки, Яга как мощный маг чувствует, что на неё чем-то «пахнуло», то есть её накрыло некой волной энергетики героя, от которой перехватывает дух.

Эту силу, между прочим, чувствовали многие из тех, кто сталкивался с набирающим мощь восточнославянским этносом:

Караван из верблюдов
от прохожих отпрянул людей,
Словно это толпа
Светлорусых саклабов

писал в 691 году араб Ал-Ахтал. Его встреча со славянами, а славян с верблюдами произошла в 690 году, когда 20 тысяч славян из войска императора Юстиниана 2 перешло на сторону арабов. (Свод…Т. 2. С509).

Это реальное биологическое явление, эта этническая сила впоследствии будет названа Л. Н. Гумилёвым пассионарностью.

В эпизоде встречи героя с Ягой говорится не о личном бесстрашии героя при встрече с представительницей «иного мира» и не об общении со слепым трупом, но о том, что появление героя, который являет собой общий, коллективный, собирательный портрет русского этнического типа, даже у старой, видавшей виды отшельницы-волшебницы вызывает страх.

За знаменитым «фу, фу, фу» следует фраза, которая тоже очень важна. «Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится» (Аф. 137), «Слыхом слыхать, превеликого богатыря Сухобродзенка Ивана в глаза видать, то было слышно, а теперь и в глаза видно». ( Восточнославянские вол. Ск. «Белый Полянин». С. 70). Здесь совершенно не двусмысленно говорится о зрении. А так же, в обычной для стариков манере ворчать на всё новое, и считать, что раньше было лучше, а сейчас стало плохо, сообщается о том, что «русский дух» стал заметным явлением, вышел с периферии событий в их центр недавно: «Русского духу и дед мой и прадед не слыхали, а таперьча и сама русский дух хочу очьми видеть». (Аф. № 310).

До сих пор, прогоняя кого-либо, мы используем выражения: «чтоб духу твоего здесь не было!» и «чтоб тебя было невидно и неслышно!» — почти точные копии фраз Бабы-Яги, но без упора на этничность. Здесь имеется в виду не только запах, но и другие признаки присутствия нежелательного лица, например, шум или мелькание перед глазами. Вот и Ягу напрягает не только запах, который, конечно же, имеется у каждого человека, но самоё присутствие нашего героя, этническая принадлежность которого ею подчёркивается. «Фу-фу! – говорит. – Давно не случалось русского духу носом слышать, а теперь глазами вижу…». (Аф. Вариант к № 137).

Этот нахальный тип, выскочка, по мнению Яги, конечно же, невежа, и она грубит ему, не предлагает услуг ритуального гостеприимства. Но наш герой, воспитанный в лучших традициях всем этим «штучкам» Яги даёт отпор. «Ты меня, старая, сначала накорми – напои, да спать положи, а потом расспрашивай!» или даже грубее: «Эх, старая хрычовка! Не накормила, не напоила, да вестей спрашиваешь». Яга повинуется, потому что по законам гость – посланник Богов, он может вести себя как угодно, хозяин же обязан ему услужить.

Разберёмся, откуда же он взялся, этот новый, энергичный тип?

На сегодня, большинством исследователей этой проблемы признаётся, что в раннем средневековье имели место две Руси: Балтийская и Азовско-черноморская. О первой имеется масса хорошо взвешенных и аргументированных исследований. Из последних, смотри, например, Пивоваров С. «Норманнский миф о происхождении варягов-руси». (Вестник Традиционной Культуры. Выпуск 2. М. 2005. С.102). Мы же поговорим о второй.

Начнём с письменного свидетельства – Жития св. Стефана Сурожского, в котором рассказывается, что не позже 800 года князь Бравлин с русской ратью из Новгорода повоевал Крымскую землю, принадлежащую в то время Византии, от Херсона до Керчи. В Суроже при разорении церкви с ним случился припадок, после чего он распорядился вернуть всё награбленное и ушёл из города. «Загадочное имя князя, которое пробовали производить даже от шведского местного названия Вrаvаllа, утратит свою загадочность, если мы … обратим внимание на близость имени Бравлин и др.-инд. pravlina – «раздавленный, поверженный, свалившийся…». (Трубачёв О. Н. INDOАRIKA в Северном Причерноморье. М. 1999. С. 88 — 90). То есть Бравлин не имя, но прозвище, данное таврами. Был ли тавром сам Бравлин, из этого текста узнать не удаётся, а вот его рать названа русской из Новгорода. В Крыму был древний новый город — Неаполь Скифский близ нынешнего Симферополя, но даже и это не доказывает, что русская рать была местной, известно, что князья часто нанимали дружину.

Для пользы дела рассмотрим этимологию слова «русский», обратившись к работам О. Н, Трубачёва. «Очень старой, ещё доломоносовской и донаучнолингвистической является в сущности теория происхождения названия Русь от причерноморского субстратного цветообозначения. По крайней мере, к ХI в. можно возвести одно свидетельство живого ещё понимания русь как «светлая», отражённое в таком довольно позднем своде, как Книга степенного царского родословия: « …Русы, иже и Кумани живущии во Ексинопонте…» (Дословно: «русы, которые также куманы, живущие в Причерноморье»). Это оригинальное отождествление Руси и куманов-половцев, пришедших на Русь впервые, как известно, в 1061 г., отражает знание этимологического значения названия куман, тюрк. quman , судя косвенно и по переводу его так же древнерусским половцы от половый «беловатый, беловато-жёлтый». Дело, однако, ещё и в том, как и в связи с чем так стали называться сами эти тюркские племена. Небезынтересно узнать, что куманами называлась только западная, причерноморская ветвь кипчаков и только с ХI века, т. е. с появления их на Руси. И Русь, и quman суть отражения региональной традиции называния Северного Причерноморья «Белой, Светлой стороной». Это традиция ещё дославянская и дотюркская. (IA. С. 166, 167). Народ роксоланы (I-II вв. н. э.), рос, росомоны (VI в.), реликтовые названия западного берега Крыма Россо Тар (белый берег) на старых итальянских картах, деревня Рукуста в юго-западном Крыму, деревня Акмечеть, что значит «Белый храм», возникшая на развалинах Крымского Новгорода (татары часто калькировали местные, старые названия), — во всех этих названиях первый компонент значил «светлый, белый», но не на иранском а на индоарийском. Современное осетинское (иран.) рухс — «светлый» в древности звучало как раухшна, Русь отсюда объяснить нельзя. А праиндийское рукш с тем же значением имело народный, диалектный вариант русс. (IА. С. 123) . «Др. – русск. Белобережье, район в низовьях Днепра, и, как мы думаем, явно покрывающее его гибридное Roga-stadzans у Иордана (второй компонент – гот. stadja «берег») помогают этому прочтению». (IА.С. 57, 58).

Мнение о происхождения названия «Русь» с территории Северного Причерноморья не ново, однако, до открытий О. Н. Трубачёва племена давшие миру имя Русь считались германскими или иранскими. Например, Г. В. Вернадский (США), предполагал их аланское происхождение. Открытие же Трубачёва «состоит в том, что на территории южной части Восточноевропейской равнины обнаружено присутствие одной из ранних форм индоарийского языка и, следовательно, соответствующего этноса. Границы ареала, в котором отмесены следы этого языка, — от Северного Кавказа на востоке до Закарпатья, Дакии и Трансильвании — на западе». (В. Н. Топоров).

У многих индоевропейских народов запад называется «белой стороной», например, западная часть Руси называлась Белой (Могилёв, Витебск, Минск). Причерноморское Белобережье получило своё название от пришедших с востока, возможно с южного Урала. К тому же эти места были действительно белыми от огромного количества белых птиц, местных и прилетающих сюда зимовать – чаек, лебедей, аистов, цапель, чибисов.

Мы приходим к тому, что Причерноморские топографические названия с корнем «рус», и, соответственно, название их индоарийского населения, древнее соответствующих названий Балтийского региона. Возможно, здесь мы имеем историю миграции, как в случае с сербами, хорватами, осилками. Индо-таврские племена «рус, рос», частями уходили на запад и север, где смешивались с праславянскими племенами, образовывая новый этнос «Русь», в фольклоре которого остались многочисленные приметы и следы посещений «исторической родины».

Пафос этой главы состоит в том, что образ живой, зрячей, ходящей в ступе Яги неразрывно связан с формированием и расцветом этноса восточных славян. Конечно, время не стоит на месте, оно привносит свои изменения и в фольклор. Если усилиями некоторых современных исследователей, опирающихся на работы Проппа, Яга превратиться в летучего мертвеца так нам и надо.

Момент выхода на этническую арену нового народа всегда не прост, ему трудно, так же как трудно новорожденному осваивать мир, и эта трудность не только физическая.

Однажды ты приходишь в мир,
А мир не знает ничего об этом,
Не чувствует себя задетым
И не зовёт тебя на пир…

Восточнославянские же героические сказки Причерноморского цикла расписывают нам, как хорошо знает мир представителя «новорожденного» русского этноса, как он пирует на празднике жизни к концу сказки, как он удачно женился. Однако хорошо известно, что новички, в том числе и этносы, почти всегда некоторое время пребывают в изоляции, в том числе и брачной. Замечено, что фольклор часто выдаёт желаемое за действительное. Например, в былинах Киевского цикла подступивших к городу врагов в первом же бою побеждает один или несколько русских богатырей. Но мы то знаем, что терпеть татарское иго пришлось более 200 лет. Былины же, приуроченные к этому периоду, упорно твердили о том, что на завоевателей есть управа и, в конце концов, она нашлась.

Так же и в героических сказках, описывающих становление нового русского этноса, присутствует оптимистическое раздувание самых первых, единичных фактов успешного самоутверждения героев через брачные союзы. Сказки этого типа смачно описывают нам как добрый молодец позабавился со спящей Усоньшей–богатыршей - «квашню открыл, воды попил и ушёл, не покрывши» а потом женился на ней; спёр пернатую рубашку у девы-лебеди оставив её голой а потом женился на ней; добыл невесту для царя, но оставил её себе, и тому подобные вещи. Всё это очень напоминает магические заклинания типа «да будет так!». И это дало свои результаты, желаемое стало действительным, этнос окреп, возмужал и был признан окружением.

Интересно, что такой стереотип мужского поведения присутствует до сих пор в областях деятельности, требующих наличия удачи, таланта, озарения, например в политике, искусстве. Магический приём репродуктивных метафор жив и процветает: «Можно упомянуть ещё о профессиональном сленге программистов и хакеров. Вышеупомянутые метафоры они используют для описания своих отношений с любимой машиной (компьютером). Из разговоров и фольклора программистов: «Я вчера весь день с мамой трахался» (т. е. никак не мог наладить работу материнской платы); «Кто опять мою Клаву раком поставил?!» (т. е. поднял клавиатуру компьютера). К. Э. Шумов, собиратель компьютерного фольклора, был свидетелем того, как программист запускал сложную программу. При этом он ходил вокруг монитора, гладил его, уговаривал, а когда программа, наконец, запустилась, он поцеловал монитор». (Мужской сборник. Выпуск 1. мужчина в традиционной культуре. М. 2001. С. 93, 94).

Магический приём репродуктивных метафор, как мы видим, приводит к различным положительным результатам – от самоутверждения нового этноса, до чётко работающего компьютера, но в сказках присутствуют и не менее интересные простые метафоры, смысл которых со временем забывается. Об одной такой метафоре пойдёт речь ниже.

Глава 11. Сотканное войско

.«Иди же, — говорит, — и посмотри за печь: она (баба) сидит у ткацкого станка и войско ткёт. На этот бок челнок кинет – люлька и бердак, на тот бок кинет – войско и казак». (Вост. Сл. Вол. Ск. «Белый Полянин». Украина. С. 69).

« …стоят избы, в тех избах сидят красные девицы, за ткацкими станами работают: только ударят бёрдом – тотчас солдат и выскочит, с ружьём, с саблею, в полной походной амуниции…». «…стоят кузницы, в тех кузницах железо калят да молотом бьют; что ни удар молотом – то и солдат готов, с ружьём, с саблею…». (Аф. Примечание к №161).

«…смотрит – за решёткой портные сидят. «Что вы делаете?» — «А вот что, Иван-царевич: сидим да войско шьём для бабы-яги золотой ноги». – «Как же вы шьёте?» — «Известно как: что кольнёшь иглою, то казак с пикою, на лошадь садится, в строй становится и идёт войной на Белого Полянина». Пошёл дальше, «…смотрит – за решёткою сапожники сидят. «Что вы тут делаете?» — «Сидим да войско готовим для бабы-яги золотой ноги…что шилом кольнём, то и солдат с ружьём, на коня садится, в строй становится и идёт войной на Белого Полянина». (Аф. №161).

«Тогда он (Иван)…стукнул этим молоточком по трубочке, в конец, — так выскочил солдат во всей походной амуниции. Тогда он дальше стукает – вдвое больше. И настукал, что войско заняло весь плац, негде уже поместиться.» . ( Чарадзейныя казкi. Мiнск. 2003. № 2. С. 49. Перевод автора).

Как видно из приведённых цитат, войско не только ткут, но и шьют, куют и штампуют, так что название образу дано условное. Этот странный образ связан с вариантами сюжетов «Три царства» и «Поди туда, не знаю куда…», с горами и морем, следовательно, как мы выяснили выше, приурочен к Тавриде. В сказках первого вида герой встречается с загадочным Белым Полянином, который много лет воюет в степи с некой бабой, иногда — Бабой-ягой. Мы не сможем разобраться в метафоре «сотканного войска» без внимательного рассмотрения образа Белого Полянина и его противницы.

С образом Бабы, на первый взгляд всё ясно. Женщины – воительницы степей Причерноморья — амазонки упоминаются в письменных источниках древности. Однако у амазонок, как и у Царь-девиц наших волшебных сказок, всё войско девичье: «..от золотого дворца пыль столбом поднимается: выезжает красная девица со своим войском в зелёные луга тешиться. Смотрит царевич – всё войско из одних девиц набрано…». (Аф. №173). А для Яги штампуют казаков, солдат, то есть мужчин.

В образе Яги-воительницы мы имеем женщину, возглавляющую мужской контингент. Такой вариант к счастью так же зафиксирован в анналах истории. Геродот (V в. до н. э.), а затем Плиний (I в. н. э.) сообщают о «женоуправляемых сарматах» (от др.-инд.–sar – «женщина») и меотах – «материнских», которые имели не только развитой материнский культ, но и женщин предводительниц войск. Например Таргитао — меотянка иксоматского происхождения (iksu-mata – «богатые камышом» — племя с берегов Дона, Iksumati – приток Ганга) – «воительница», разведённая жена царя синдов. (А. С. 160,163,253, 240).

Итак, в Приазовских степях, в том числе и степях Крыма действительно существовали племена, войска которых возглавляли женщины. У этих войск была очень интересная структура, которую мы рассмотрим в этой главе далее.

Вернёмся к Белому Полянину, варианты: Бел Белянин, Поляк-белый колпак. Скорее всего, это не имя и даже не прозвище. На определённом историческом этапе имя человека скрывалось из соображений магической безопасности, и вообще для окружающих было важнее племенная, родовая принадлежность отдельной личности и род её занятий. Например, в былине «Киевского цикла» из репертуара М. Крюковой «Про Росши- Росши Росшиби Колпак, его племянника» находим:

« А племянник – от Росшин недавно же приехал из чиста поля,
Он ведь много – то ездил по лесам по Брыньским то,
Он ведь много настрелял гусей, ведь лебедей,
Он ведь много настрелял куниць – лесиц,
Он очистил дорожки прямоезжие,
Много он очистил там силы разною,
Силы разною да подходяшшою,
Приходящую – ту силу – то черносильскую,
А и черносильскую силушку неверную, -
Ета сила – то собой да была сильняя,
А ету всё прибил ведь Росшин – от племянничок;».

(Летописи государственного литературного музея. Книга восьмая. Былины М. С. Крюковой. Том второй. М. 1941. С. 70). И такой герой именуется всего лишь племянником старого богатыря — «поленицы преудалой», причём и сам дядя величается смешным прозвищем «Росши – Росши -Росшиби Колпак». Тут можно только предполагать, что старика звали Ростислав (Росша), но мало ли на Руси Ростиславов! — и имя дополнилось уточнением по роду деятельности – «росшибатель колпаков». Не «удосужились» личных имён и герои других былин – « Про Еремякина родна племянника», « (Как) Пересчотов племянник ездил на Офрак – реку от князя Владимира», « Про Самсона Колыбаева про племянника», «Пересмякин родной племянничек». (Там же. См. оглавление).

Разберёмся, что означает буквально «Поляк – белый колпак», «Белый Полянин».

Кроме всем известных значений слова «белый» отметим ныне не употребляемые. В словаре В. Даля находим: эпитет «белый» употреблялся в смысле комплимента, например: «белая барыня, приветливое обращение продавцов к покупательницам», «народ называет белым: веру свою, царя и отечество».

« Белое оружие, холодное, рукопашное, острое, не огневое: сабля, штык, копьё, кинжал». «Белые штаны, чин генерала».

Ещё одно значение: «свободный, вольный», например, потомки Сусанина освобождённые от крепости назывались «белопашцы». Церковные земли, свободные от податей так же назывались «белым местом», «белой землёй», «белый свет, вольный свет, открытый мир, свобода на все четыре стороны». (М. 1995. т. 1 С. 153).

Возможно, ещё и эту семантику несут Причерноморские топографические названия «Белобережье», «Россо тар» и другие, рассмотренные в предыдущей главе. Были ли эти места свободными? С одной стороны здесь процветало рабовладение, бесконечно чередовались самые разнообразные завоеватели. Но зато с другой стороны это было место, где можно было «развернуться», дать волю своим талантам, коммерческим, военным, авантюристическим, разбойничьим. Здесь можно было скинуть родовые узы и действовать свободно, без оглядки на мнение соотечественников. Здесь сравнительно легко можно было обмануть простака, сколотить шайку, своровать молодильные яблоки, обесчестить спящую богатыршу, но так же удачно жениться, освободить народ от злодея, — проявить себя во всей полноте.

Слово «полянин», «поле(я)ница» означает именно такой тип человека: удальцы, ватага шатунов, наездники, разбойники, шайка, вольница. Поленичать – наездничать, витяжничать – странствовать, ища молодеческих приключений, богатырствовать, посвятить себя воинским подвигам; полевать – охотится в поле с собаками. В Древней Руси полем называли Южнорусские степи. (В. Даль. Толковый словарь. Статьи «белый», «поле», «витязь»).

Белый Полянин из этой когорты, он тридцать лет воюет с Ягой в степи, у него есть хорты (борзые). Но при таких характеристиках непонятно, зачем подчёркивается его белость, ведь он и так по определению слова «полянин» — вольный стрелок. Видимо в случае с Полянином, белый означает не свободу, а реальное цветовое оформление внешнего вида, в сказках так и говорится: «сам белый, поле белое, хорты белые – всё белое», что выгодно отличало его от других полениц, наезжающих воевать в данный регион – чёрные клобуки, каракалпаки (дословно – чёрные колпаки). Обратите внимание – былинный племянник росшибателя колпаков воюет именно с чёрной силой, а сказочный Белый Колпак – союзник, впрочем не всегда надёжный, нашего героя .

Однако, «поляки – белые колпаки» не выделились в отдельное племя, так как, например, чёрные клобуки. Белый полянин остался членом профессиональной, более или менее организованной группы военных – охотников, вступающих в дружеский контакт с русскими богатырями. Возможно, они нанимались на службу к киевским князьям – впоследствии на Руси почётные телохранители царя носили кафтаны белого цвета и белые перчатки, вооружены они были холодным, белым оружием. (История костюма. С. 114).

Северное Причерноморье издавна было важным перекрёстком торговых путей, тут рано возникла необходимость обеспечения безопасности торговли от воинственной вольницы. Эту задачу выполняли регулярные войска, сначала греческие, потом римские, и те и другие приглашали наёмников, в том числе, из той же самой разбойничьей среды.

Трубачёв сообщает: «Одна пантикапейская надгробная надпись I в. н. э., найденная в Керчи, гласит: «Дама, сын Гая, стратег тикандитов, прощай». Кто были эти тикандиты, остаётся неясным. Очевидно, впрочем, что это греческий этникон (название жителей по месту). Вряд ли воинский контингент тикандитов …был откуда-то издалека». Тиканда это искажённое греческим произношением др.-инд. — ut-kanda — «отросток, ответвление». «Возникает …вопрос, где следует локализовать древний топоним Тиканда / Utkanda ? Думаем, что единственным местом для этого может считаться нынешний город Славянск-на-Кубани, называвшийся прежде Копыль, расположенный при ответвлении реки протоки от Кубани». Праславянское значение слова «копыль» — боковой отросток. Славянская калька индоарийского названия указывает на «преемственную встречу обоих этносов в этом районе». (IА. С. 155, 156).

Мы видим, что целые индийские племена служили в регулярных греческих и римских войсках. Особенно популярны были наёмники из меотского Приазолвья, то есть оттуда, откуда родом вышерассмотренный образ сказочной Бабы- Яги, воюющей с Полянином.

Как уже отмечалось, меоты – самоназвание индоарийского многочисленного племени, означает «материнские». Трубачёв считает, что переднеазиатское арийское государство Митанни (IIтыс. до н. э.) отражает то же название. Если это так, то становится вероятным участие азовских меотов в переднеазиатских походах глубокой древности. И в этой глубокой древности у Причерноморских арийцев выявляются с помощью лингвистики следы существования регулярных войск.

«…к числу загадок, которые не только не решены, но даже ещё не выдвигались в науке, можно отнести порядок расположения следующих областей и племён в древнем меотском Приазовье. …ближайшая к Синдике (Таманский полуостров) или совпадающая с ней область – это Минтана < *multana < Mula-sthana (собственно «основное», «главное место»), дальше, вплоть до Актара ( нынешнего Приморско-Ахтарска) Тунманн отмечает наличие особого народа Буртани, или бриттани, «племя, отличающееся от черкасов и от ногайцев», с чем нельзя не соотнести достаточно древнее Britani , название одного из боспорских городов у равеннского анонима. В заключение перечня вспомним географическое название «горы (племени) mitraia» — , помещаемое Лукианом несколько в стороне от Меотиды (Азовского моря). Порядок этот даже покажется вовсе не случайным, если обратить внимание на то, что «древнеиндийская армия имела различные источники формирования и по характеру делилась на «наследственные» (маула), «наёмные» (бхрита), … «союзные» (митра)…». (Культура древней Индии / Отв. Ред. А. В. Герасимов.. М., 1975. С. 382).

«Историки время от времени поднимают вопрос – существовал ли союз меотских племён и под чьим началом, но обсуждение этого вопроса вскоре само собой гаснет из-за недостатка фактов, тогда как реконструируемая выше цепочка как будто показывает, что меотский союз с центром в Синдике (Тамань), очевидно, существовал, а также, возможно, что в древнем Приазовье установимы зачатки индоарийской военноадминистративной системы с её использованием найма и союзничества», принципы которой ушедшие индоарийские племена унесли с собой в Индостан. (IА. С. 96-97).

Несомненно, существовала необходимость отличия этих подразделений друг от друга и от войск противников. Такая проблема решается стандартизацией военной одежды, обуви, головных уборов, оружия. Сказочные персонажи «ткущие войско» занимаются изготовлением такой военной амуниции. Почему же вполне обыкновенный факт был воспринят как волшебство, и так поразил воображение русского народа, что даже оставил след в сказках?

Дело в том, что у восточных славян вплоть до 16 века стандартная одежда в войсках отсутствовала. Впервые одинаковые кафтаны за счёт казны одели рынды – почётные телохранители царя, а в 17 веке – стрельцы. До этого каждый воин одевал себя, может и за государственный счёт, но по своему вкусу, кто во что горазд причём, чем пестрее и ярче, тем, считалось, лучше. Естественно, в боевых действиях против хазар, половцев или татар проблемы отличия своих от чужих не возникало. А когда бои шли на территории соседних русских княжеств, там, где одежда мужчин была примерно одинакова, она решалась так: «…в 1016 г. новгородцы сражались против киевлян в полотенчатых головных уборах…: перед битвой « рече Ярослав дружине: знаменайтеся, повивайте себе главы своя убрусом», то есть временными знаками отличия. (Древняя одежда народов восточной Европы. М. 1986. С. 62).

На фоне разноцветных, одетых по своим возможностям и вкусам славяно-русских воинов, Полянин, весь в белом, и «штампованное», многочисленное и одинаково одетое, войско Бабы Яги резко выделялись. Но самым удивительным для славянина было то, как эта одинаковость достигалась.

Прикинем, как эта проблема могла быть решена на Руси. Князь отдал бы приказ: всем явиться, например, в красных с синей клеткой рубахах. Тот час родственницы (или прислуга) каждого воина у себя дома начала бы ткать нужную материю и шить рубаху. Все явились бы к сроку в более-менее, одинаковой одежде. Конечно, в городах имелись профессиональные портные с наёмной рабочей силой, бравшие заказы, но небольшие. В сказках же описывается промышленное, штампованное изготовление одежды, обуви, оружия для целого войска. Вот что так поражало бесшабашную русскую вольницу.

Наш герой быстро смекнул что победить Ягу можно только уничтожив этот, не побоюсь сказать, «военно-промышленный комплекс». Полянин этого не делал потому, что он хотел жениться на дочери Яги, ему ни к чему было разрушать доходную отрасль, совладельцем которой он стал бы после заключения брака. (Аф. № 161).

Для славянина же – главным в этой ситуации было не передел собственности, а победа агрессора, чего он и достиг, играя на известном факте плохого качества массовой продукции: ««Эх, братцы (портные)! Скоро вы делаете, да не крепко; становитесь-ка в ряд, я вас научу, как крепче шить». Они тот час выстроились в один ряд; а Иван-царевич как махнёт мечом, так и полетели головы. Побил портных и пошёл дальше». (Аф. № 161).

Пошёл дальше по приморским дорогам. О дорожных указателях – далее.

Глава 12. «Направо пойдёшь – коня потеряешь...»

В волшебных сказках имеется два вида указателей с надписями: камень и столб (иногда – дерево). Информация на них бывает разного рода, иногда типа современных объявлений о пропаже: «Тово же дни на кажном столбе подписи пошли: «Хто найдёт царъску дочерь, то получаёт полцарства…»». (Д. К. Зеленин. № 105). Или гостиничных вывесок: «У моря стоит терем, у этого терема столб стоит, на столбе надпись: «Три ночи ночевать!»». (ВСВС. С.48).

Есть надписи указательные: в сюжетах «Три царства»: «Ходили-ходили, …лежит камень, на камне написано: «Кто этот камень подымет, тот может спускаться в подземное царство». (ВСВС. С.63). Есть предупредительные: в сюжете «Бой на калиновом мосту»: «…шёл, шёл и догнал братьев близ Чёрного моря у калинового моста; у того моста столб стоит, на столбе написано, что тут выезжают три змея». (Аф. №136).

Мы же рассмотрим только путевые указатели на перекрёстках и развилках дорог. В сюжетах «Молодильные яблоки»: «…ехал долго ли, мало ли, подъезжает к горе… На горе стоит столб, на столбе подписано три дороги: по одной дороге ехать – сам сыт будешь, конь голоден; по другой …- конь сыт, сам голоден; по третьей… — самого убьют». (Аф. №310). Это сообщение выглядит вполне правдивым, если посмотреть на него с точки зрения реалий первого тысячелетия н.э.

Мы видим, что и камни и столбы встречаются герою далеко от дома, но близко от гор и моря, то есть опять таки в Северном Причерноморье. Для того, чтобы проехать в горный Крым к воинственным таврам, или к «головорезам» — сербам, у которых путешественников ждала редко минуемая гибель, нужно было пересечь широкую степь, которая климатически была не однородной и градировала от лугов до полупустыни. В сказках территории с обильным травяным покровом называются «заповедными лугами» Царь-девицы, предводительницы девичьего войска.

Как и сегодня, в те времена в заповедниках нельзя было охотиться посторонним, то есть в таком месте всадник был голоден, а его конь — сыт. А вот в не заповедных солончаках, например в Присивашье или в засушливой центральной Таврике, конь был голоден, а всадник имел возможность пропитать себя охотой на мелкую живность.

Наш герой, между прочим, не всегда выбирает самый трудный путь.

Замечательно, что приезжий русский путешественник в состоянии прочитать надписи на столбе. В связи с этим, вспомним рассказ из Жития Константина о неких «руосьскых» письменах, обнаруженных Кириллом в Крыму, а так же более раннее, IV века новой эры, сообщение Иоанна Златоуста о том, что скифы перевели святое писание на свой язык.

Некоторые исследователи считают эту письменность армянской или грузинской, некоторые – готской, так как эти народы раньше других в этих местах приняли христианство и, следовательно, уже в то время имели нужду в церковной литературе на родном языке. Короче и эта проблема опять упирается в вопрос, какому этносу относится название «русь». В предыдущих главах мы с помощью открытий О. Н. Трубачёва выяснили, что изначально русью звалось одно из индоарийских племён Северного Причерноморья.

В Тавриде, неподалёку от «…«рускаго нова града» имел Кирилл ещё один достоверный случай общения с этим загадочным населением: «беше же во Фоульсте языци доубъ великъ, срослъся съ чрешнею, подъ нимже требы деахоу, нарицающе именем Алесандръ, женьскоу полоу не дающе пристоупати къ немоу, ни къ требамъ его». (Жит. Конст. ХII). «Естественно, язычники не могли назвать своё священное дерево крестным именем «Александр», явившимся здесь лишь записью по созвучию туземного (индоарийского таврского?) *alaksa-dru — «дуб-защитник» или «запретное дерево» (ср. др.-инд. raksati «охранять, … d(a)ru- «дерево»), которое не могло быть ни иранским, ни готским». (IА. С. 58).

Константин решился срубить священный дуб тавров и остался цел и невредим, видимо потому, что некоторые индоарийские племена этого региона, наверное, те, что перевели евангелие на свой язык, были на его стороне. Итак, есть основания предполагать, что письменность у арийских племён Тавриды была, но до наших дней не сохранилась.

Самое ужасное в этой истории то, что ещё лет сто назад у науки был шанс познакомиться с ней (индоарийской письменностью), но как-то не сложилось, никто не заинтересовался одиноко стоящим на заброшенной Крымской дороге камнем с непонятной надписью. Если бы эта надпись была греческой или латинской, камень наверняка отправили в музей, так как, то было время повального увлечения античностью, эти языки знал любой образованный человек, их учили в гимназиях… Что же это за камень?

В Крыму есть посёлок, до недавнего времени называвшийся Никита (ныне – Ботаническое, там, где знаменитый сад), а ещё ранее, в генуэзских списках Кафы пятисотлетней давности он назван Sikita, что не читается ни по-гречески, ни по-татарски. Зато на индоарийском *cikita- «знак, обозначенное». (IА. С. 90).

В «Крымском сборнике. О древностях Южного берега Крыма и гор Таврических» 1837 года выпуска П. Кеппен сообщает: «Выше Никиты расположено плато…Никитская Яйла, «…на Яйле, при дороге из Никиты в Бююк Ёзёнбаш, есть урочище, называемое Грамата, или по-татарски: Язлы Таш, т.е. камень с надписью». О. Н. Трубачёв посетил в 1977 году территорию Ялтинского лесничества и урочище Грамата и убедился лично, в том, что надписи больше нет. «Но она определённо существовала, потому что мне точно показали на Грамате…отдалённо напоминающий стелу, но совершенно выщербленный камень-песчаник, на котором прежнее поколение лесников ещё помнило непонятную надпись….Грамата – довольно большое пространство земли, скал и леса, и то, что оно получило своё название по одной надписи, говорит о значительности этого факта, а главное – о давности его. Греческое и татаро-турецкое население Крыма тесно общалось друг с другом и было охвачено двуязычием. Во всяком случае о неизвестности тут говорить не приходиться. Тем не менее, след забытого древнего местного населения дошёл до нас в виде названия Чикита, которое оказалось прочнее, чем камень и выкрошившаяся надпись на нём.». (IA. С. 90-91).

«Тавры имели, видимо, близких родственников в сатархах, занимавших север Крыма; и те и другие пиратствовали на море и имели убежища в пещерах», Плиний так и назвал их: Spalaeos -«пещерники». Название этого племени переводится с др.-инд. как: satta- «семь» и argha– «цена, стоимость». В более позднее время, территория Османской империи, примыкавшая к Крыму с севера носила название Едисан, то есть дословно «семь (крупных) чисел». Опять мы видим, что «тюркская форма оказывается переводом более древнего местного обозначения». (IA. С. 105, 272).

Понятие стоимости, умение считать до крупных чисел, отражённые в названии индоарийского племени сатархов дают повод предполагать наличие у них развитой торговли, и, следовательно, большую посещаемость этих мест и наличие дорог с необходимыми указателями.

В Херсонесе Таврическом, где главенствовал культ таврской богини Девы, предположительно в III веке до н. э. был записан текст гражданской присяги. Записан по-гречески, но с одним непонятным, непереводимым словом: «…САСТЕР народу охраню и не передам на словах ничего тайного ни эллину, ни варвару…». Современные историки не читают этого слова, оставляя его без перевода, — пишет Трубачёв, или объясняют из др.-ир. (авест.) – sastar- «повелитель, властелин»». «Но Херсонес времён присяги не знал ни князя, ни единовластия», вся присяга носит яркий демократический колорит. Ещё Жебелев С. А. Отмечал, что глагол в этом отрывке управляет только неодушевлёнными существительными, и употребляется чаще всего о мистических культах, и искать объяснение слова САСТР надо не в области «древностей государственных», а в области «древностей сакральных». Иранское sastar- не подходит «поскольку оно как раз означает одушевлённое лицо». В древне индийском языке есть родственное слово с особой семантикой – sastra — «божественная, религиозная книга, свод», «что отлично соответствует херсонесской присяге: « и божественный свод народу охраню и не передам (не выдам) ничего тайного…». (IA. С. 103-105).

Несмотря на то, что из текста присяги не ясно, книга ли САСТРА или это устное священное предание, сам факт наличия у тавров божественного свода и присяги, его защищающей, говорит о культуре и нравственности этого народа, слывшего у древних писателей диким, отсталым и замкнутым. Восточнославянские сказки подтверждают, что в «подземное царство» действительно трудно попасть, но это царство в горах у моря отнюдь не дикое, а диковинное. Парадоксально, но наши сказки более точно отражают действительность, восстанавливаемую с помощью лингвистики, чем древние письменные источники.

Возможно, именно эта пресловутая замкнутость в сочетании с культурой и нравственностью заставляла тавров ставить на подступах к их стране столбы с упреждающими надписями.

Мужик сел на орла; орёл взвился и полетел на сине море…. Подлетают они к другому берегу… Взлетели они на берег; летели близко ли, далеко ли — видят посерёд поля медный столб. «Прочти на столбе надпись», — приказывает орёл мужику. Мужик прочёл. «За этим столбом, — говорит, — стоит медный город на двадцать пять вёрст». – «Ступай в медный город; тут живёт моя (орла) сестрица…Серебряный столб с надписью поставлен у серебряного, а золотой – у золотого царства (Аф. №220 «Морской царь и Василиса премудрая»).

Здешние места действительно были опасными, и это подтверждается анналами и данными археологии. Существует запись о том, что в I веке н.э. римский корабль с военным контингентом потерпел крушение на подступах к Южному Крыму. С других кораблей заметили, что люди спаслись, добрались до берега, но больше их никто не видел. Через две тысячи лет в одном из горных святилищ тавров, расположенном напротив места кораблекрушения, были обнаружены части древнеримских шлемов и вооружения. Видимо римляне невольно оказались в том месте, куда вела третья сказочная дорога, по которой «пойдёшь – сам убит будешь». Сказочный русский герой не только не становиться жертвой таврским Богам, но и родниться с этим славным племенем.

Глава 13. Чудеса Лукоморья

Отдавая дань уважения великому поэту, черпавшему вдохновение в «бабкиных сказках» простой крестьянки, рассмотрим в свете рассматриваемой нами темы географической локализации, фольклорные образы его творчества, но не все, а только те, что описаны в небольшом отрывке из поэмы «Руслан и Людмила:

У лукоморья дуб зелёный,
Златая цепь на дубе том,

Дерево украшенное золотой цепью — несомненно, священно. Культ дуба, связанный с Громовержцем прослеживается на всей территории расселения индоевропейцев, в том числе и Северном Причерноморье. Выше мы уже говорили о том, что в Житии Константина упоминается Дуб-«защитник» сросшийся с черешней, которому приносили требы язычники мужчины фульского племени Тавриды (глава 12). В произведении «Чудо св. Климента о отрочати» сообщаеться о том, что вокруг Херсонеса Таврического на тридцать вёрст были сокрушены идолы, уничтожены капища и все «рощенья» искоренены (IА. С. 174). Не лишены интереса в этой связи и сведения нового времени, например, об огромном дубе, овеянном легендами, в деревне Биюк-Сюрень, о тысячелетнем дубе в Массандре, до недавнего времени увешивавшемся вотивными предметами – колоколами (Там же).

В восточнославянских сказках дубы встречаются довольно часто, но они не всегда растут у моря, что вполне естественно. А вот в белорусских сказках с сюжетом типа «Царь Салтан» (СУС 707) встречается дуб, увешенный украшениями, причём этот сюжет всегда связан с морем, горами, островом:

И приплыл он (мешок с зашитыми в него матерью и сыновьями) в тридевятую землю, в тридесятое царство. В этом царстве был дуб дорофей на двенадцать каркалей, на самом бережк синего моря (Чарадзейныя казкi. Мiнск. 2003. № 64. С. 293. Перевод — мой). Напомню, что в древности термином «Синее море» называли именно Азовское море.

В некотором царстве, некотором государстве…стоит дуб Стародуб в двенадцать обхватов. На том дубу двенадцать суков, на каждом суку по двенадцать коробов, в каждом коробе по двенадцать братов, у каждого брата по двенадцать сынов, у каждого сына по двенадцать колоколов, на каждый колокол по двенадцать всяких пташек. Молодцы поют, соловьи играют, дробны пташки щебечут, колокола звонят – не наслушаешься! (Там же. №63. С. 283.).

У моей матушки, в тридевятом царстве, в тридевятой земле стоит у города дуб, ни вздумать, ни взгадать! На том дубе двенадцать суков, на тех суках двенадцать котов: как вверх идут – басни бают, как вниз идут – на гуслях играют. (Там же. № 65. С. 304).

И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом.
Идёт на право- песнь заводит,
Налево – сказки говорит…

Удивительно, но А. С. Пушкин, творчески перерабатывая знакомые ему народные сказки, всегда попадал «точно в цель». Что я имею в виду? Ну, вот, например, строки, в которых говориться о том, что кот ходит по дубу, растущему у Лукоморья. Лукоморье, это реальное древнерусское географическое название местности, охватывающей дугой северо-запад Азовского (Синего) моря. Ни в одной восточнославянской сказке не говориться прямо, что коты встречаются на дубах именно в локусе Лукоморья. Однако анализ сказок с присутствием «кота учёного» показывает нам вполне определённую связь кота с морем.

В сборнике Афанасьева в сказках на сюжет «Мудрая жена» – кот покупается героем на родине почти задаром и дорого продаётся у моря. А в том государстве про кошек и не ведали, а мышь да крыса всех крепко одолевала… сиротинка взял мешок с золотом, распрощался с купцом и пошёл на взморье к корабельщикам… (№ 217). В сказках этого типа неясно, какое море имеется ввиду, однако в сказке № 216 есть смутный намёк на горы: после продажи кота на чужбине, чудесным образом полученная жена на время отсутствия героя, чтобы на её красоту не польстился король, обращается в камень, а их с дураком жилище – в каменную гору .

В сказках №146 147 «Семь Симеонов» южное море вырисовывается достаточно ясно: Едут, едут между небом и землёй, пристают к неведомому острову… А Симеон меньшой взял с собою в путь сибирского кота учёного, что может по цепи ходить, вещи подавать, разны немецки штуки выкидывать. …На ту пору царевна сидела у окна и завидела неведомого зверя, какого у них и не водилось отродясь. Понятно, что обучение кота «немецким штукам» тяготеет к Балтике, а продажа, соответственно, у далёкого южного моря, впрочем, может и у Каспийского.

В сказке № 138 « Иван крестьянский сын и мужичок сам с пёрст, усы на семь вёрст», герой далеко от дома, у огненной реки, высоких скал и «пасти, разинутой от земли до неба» ( то есть пропасти), убивает трёх змеев, старшую змеиху и трёх её снох, добывает коня и царевну, по ходу действия превращается в кота и «дружиться с тамошними кошками». Хотя в этой сказке и нет моря, но, как было рассмотрено выше, огненная река, горы и пропасти указывают нам на Тавриду, и заметьте, в ней уже есть местные коты.

В сказке № 215 герой «…добрался до синя моря, увидел славный большой дом…», в котором жили тридцать три сестрицы, у одной из них он прячет платье и жениться на ней. Далее по сюжету он добывает кота-баюна в тридесятом царстве. Это агрессивное чудовище, скорее похожее на крупного зверя семейства кошачьих: …за три версты стал его сон одолевать, он надевает три колпака железные…Кот-баюн прыг ему на голову, один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий – тут добрый молодец ухватил его клещами, сволок на земь и давай сечь прутьями; наперво сёк железным прутом, изломал железный – принялся угощать медным… Эта сказка относится к типу «Поди туда — не знаю куда, принеси то – не знаю что». У Афанасьева приведено четыре таких сказки. В № 212, 213 есть море и девы-лебеди со съёмными крыльями, из которых стрелец выбирает себе жену; в № 214 есть девы-лебеди. Выше мы уже рассматривали приуроченность дев-лебедей к северному берегу Чёрного или Азовского морей.

Кот встречается в сюжете «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре». В сказке № 284 (похожей на былину) присутствует море, но животное упоминается мимоходом: Другая сестра говорит: «Кабы меня взял Иван-царевич, я бы с собой привезла кота-баюна: кот-баюн сказки сказывает – за три версты слышно». Иван-царевич стоит, слушает: «Это не заслуга мне! Кота-баюна я и сам могу купить» (девицы живут далеко от царевича, но близ моря, женившись, он остаётся жить ужены, то есть кот находиться у моря, впрочем, в этом сюжете неясно какого). В № 286 из той же серии о «трёх девицах под окном»: Гой, купцы-торговцы, люди бывалые! – говорит Иван-королевич. – Вы много морей изъездили…не слыхали ль где каких новостей?» Отвечают купцы: « На море-океане, на таком-то острове…золотой столб стоит, на нём золотая клетка висит, и ходит по тому столбу учёный кот; вниз идёт – песни поёт, вверх поднимается – сказки сказывает».

№ 315, сказка, похожая на былину, в Киеве Владимир-князь говорит Балдаку, сыну Борисовичу: Сослужи мне службу великую: сходи за три девять земель, в тридесятое царство, к салтану турецкому; уведи у него коня златогривого, …убей кота-бахаря, самому салтану турецкому в глаза наплюй.

Мы не рассматривали здесь сказки, с сюжетом типа «Волшебное кольцо» в которых собака, кошка и змея помогают герою жениться на царевне и стать царём, потому что в них кот является главным действующим лицом. Это сказки, по большому счёту, о дружбе. В сборнике Афанасьева их всего 4 ( №№ 103, 190, 191, 566)

Сказок, в которых кот является второстепенным персонажем и в которых говориться об удачной женитьбе на иностранной царевне больше – и в них присутствуют разные сюжеты, но всегда приуроченных морю, и в большинстве своём к горам, то есть к Северному Причерноморью, Тавриде и Лукоморью, в том числе.

Там лес и дол видений полны,
Там о заре нахлынут волны
На брег песчаный и пустой
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из волн выходят ясных…

Если вы думаете, что речь здесь идёт о мифологических подводных жителях, вы глубоко ошибаетесь. Такое явление можно было наблюдать на берегах Азова в течение многих столетий, но не во времена Пушкина, а гораздо раньше.

В славянских языках словом «лукоморье» называли не только изгиб, «луку», залив но и вытянутые равнины, болотистые луга, низменные берега. В таких местах долго лежит туман, скапливаются испарения, которые вполне могут вызывать зрительные иллюзии — видения. Именно по совокупности этих качеств берег в районе Гнилого моря — Сиваша назвали Лукоморьем.

Всё Северное Приазовье имеет низкий, песчаный берег, бредёшь долго-долго, а вода – всё по колено, что бы окунуться, порой уходишь так далеко, что берег еле видно. Разумеется, кораблям и лодкам в таком месте близко к берегу не подойти, они встают на якорь почти за горизонтом, и люди с их бортов добираются до берега вброд. Кто же мог высаживаться на пустынный берег рано утром? Конечно пираты, так как купцы и регулярные войска предпочитали городские пристани. Древние авторы сообщают нам о таких пиратах, причём в основном это были местные, туземные, то есть арийские племена.

Пришлым скифам – иранцем не удалось подчинить себе тавров горного Крыма и родственных им приазовских меотов, которых Геродот называл «земледельцы», а Старбон уточнял: меоты, земледельцы, но не менее воинственные, чем кочевники… (IА. С. 29, 44).

С другой стороны Крыма наблюдалась та же картина: Нормальной коммерции Ольвии и общению с Неаполем Скифским докучали «пиратствующие сатархеи», наносившие удары из опасного мелководного Каркинитского, или Тамиракского залива…(IА. С. 153, 154). То есть возвращение сатархеев домой (они занимали весь север Крыма от Чёрного до Азовского морей), и со стороны Чёрного моря выглядело так же, как и в Лукоморье – воины шли на берег по мелководью (IА. С. 272).

Со стороны Лукоморья картина была более грандиозной, величественной. Восходящее на востоке солнце било в глаза наблюдателю, стоящему на западном берегу Азовского моря. Усталые витязи медленно выходили из моря, а за их спинами поднималось огромное блистающее Светило.

Пушкин бывал в этих местах, однако несомненно, что ему не были известны все рассмотренные выше сказки, но гений потому и гений, что интуитивно чувствует истину и выбирает правильный путь.

Заключение

Возможно, некоторые читатели решат, что я напрасно «приземлила» волшебные сказки, лишила их обаяния таинственности и делать этого не следует. Топ. 39.

Настаивая на необходимости такого подхода к фольклору, я приведу слова русского философа П. А. Флоренского: «Отношение к святыне мне представляется таким образом: как цепкий плющ вьётся около дерева, так обвивает святыню миф. И как плющ, завивши своими гибкими плетями весь ствол, затем иссушает и душит его, сам занимая его место, так и миф, опутав собою святыню, скрывает и уничтожает её. Миф делает восприятие святыни опосредованным. И она от этого теряет собственную жизнь, теряет смысл сама по себе, выделив свой смысл, объективировав его в мифе. Святыня истлевает под придушившим её, заласкавшим её мифом, всё разрастающимся, и гибнет, губя с собою и миф,отныне лишённый соков жизни. Но как в лесу на прахе дерев растут плющи и на прахе упавших, без поддержкии дерев, плющей – дерева, так и в религии:мифы, лишённые опоры, сами падают, истлевают, обращаются в почву новых святынь» («Культ, религия и культура. – Богословские труды». XVII. М. 1976. С.54).

И действительно, восточно – славянские сказки (в некотором смысле — мифы) в настоящее время интересуют только специалистов и детей, устная традиция передачи от поколения к поколению почти мертва. Какие новые святыни вырастут на прахе наших мифологических волшебных сказок, под которым погребены древние святыни, зависит от нас, нашей памяти и знаний.

То удивительное мастерство, то есть язык, которым наши предки отражали в сказках свои мифопоэтические и многие другие познания оценено по достоинству. Наступает пора оценить и сами эти познания, в том числе географические, этнографические широко представленные в восточнославянских волшебных сказках.

2001-2005. Т. Пятница.

Авторский стиль полностью сохранен (прим. Ред.)

Поиск

Журнал Родноверие