Культ земли-матери явственно проступает уже в летописном „Исповедании веры“ Владимира, читавшемся не только в „Повести временных лет“, но и в Начальном своде (1095 г.).
Уже здесь, как надо думать, к более древнему обличению против латинян летописец добавил: Пакыже и землю глаголють матерью... Да аще им есть земля мати, то отец им есть небо. В прямом соответствии этому, на заре русской письменности занесенному в летопись верованию стоит издавна глубоко освоенное русским фольклором — былинами, сказкой, заговорами, обрядом, песней — наименование земли „матерью-сырой землей“: по верному разъяснению еще А.Н. Афанасьева, эпитет „мать-сыра“ предусматривает как раз тот брак земли с небом, про который знал уже летописец и который в античном культе опознавался по одинаковому признаку увлажненности — оплодотворенности.
Мифологема о небе, вступающем в соитие с всеобщей матерью-землею Παμμήτως γῆ и оплодотворяющем ее через дождь или метеориты, лежит в основе, как показал Дитрих, Геогонии Гезиода и „Орестеи“ Эсхила, гимнов Пиндара и отдельных фрагментов Эврипида, множества уцелевших надписей, схолий и позднейших косвенных свидетельств историков, ораторов и поэтов. Но та же мифологема, несомненно, присутствовала в русском народном сознании эпохи язычества.
Наши источники вторят прежде всего, с поразительной иногда близостью, античному воззрению на брак, деторожденье и смерть, как на явления не только схожие, но в полном смысле тожественные соответствующим проявлениям земной стихии.
„Тому, что сев и жатва с зачатием и рождением человека были рассматриваемы, если можно так выразиться, совместно (inlins), аттическая религия дает разительнейшие (markantesten) свидетельства“,
— говорит Дитрих
„До какой степени непосредственно живы были, на почве древнейшего народного мышления, параллелизм и даже тождество (Identität) сева и зачатия, убедительнейшим образом свидетельствует язык: σπείρειν означает то и другое, в смысле „зачинать“ особенно часто у древнеаттических авторов; ἀρόω — „пахать“ означает то и другое в аттической трагедии: ἄροτος „стало постоянным выражением в аттическом праве, при заключении брачных договоров...“ [Dieterich 1925. S. 47].
„Ты, небо-отец, ты, земля-мать“, — говорится и в русском народном заговоре [Аѳанасьевъ III 1869. С. 788]; и говорится не случайно, потому что вот какой в отношении земли существовал, например, запрет „для мужей и отроков“ даже в церковной практике: „Грех есть легше на чреви на земли, опитемии 12 дней, поклон 60 на день“; это — грех потому, что земля и мать одно и то же: „Аше отцу или матери лаял, — читаем в другом запрете, — или бил или, на земле лежа ниц, как на жене играл, 15 дни (епитимия)“ [Смирновъ 1913. С. 273].
Ни о каком, как видно, „олицетворении“, измышленном абстрактном уподоблении, и речи тут быть не может: земля для древнерусского народно-языческого сознания, как и для древнеэллинского, была доподлинной матерью, без всяких аллегорических натяжек, а с той, напротив, прямолинейностью наивнореалистического мировосприятия, в которой, как это ни трудно нам, людям XX в., мы должны, однако, отдать себе ясный отчет; иначе понять быт и нравы, в самом деле ведь регулировавшиеся такого рода запретами, невозможно; воззрение, отлившееся в процитированный „запрет“, обладало в древнерусской жизни устойчивостью и диапазоном, не идущими в сравнение ни с чем другим. Об этом уж говорит одно его проникновение в нормы церковной дисциплины; от него не убереглась, значит, сама церковь, так строго осудившая эту „веру земле“ на первых же страницах летописи.
Комарович В.Л. Культ рода и земли в княжеской среде XI–XIII вв. // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. XVI / Отв. ред. Д.С. Лихачев. Москва; Ленинград: Изд-во Академии наук СССР, 1960. С. 98–99.
