Русские эпические песни, сохранившиеся главным образом в устах северного крестьянства под названием “старинок”, или “старин”, принято называть былинами. Термин “былины” искусственный, введенный в научное употребление в 30-х годах XIX века на основании упоминаемых в “Слове о полку Игореве” “былинах сего времени”.
Самые старшие записи не имеют даже 400-летней давности. Принимая же во внимание неизбежную изменчивость всякого фольклорного текста в устной передаче из поколения в поколение, приходится признать, что даже наши древнейшие записи не сохранили былин в их первоначальном содержании и форме.
Пик записи былин[1] приходится на период с первой трети 19-го века по начало 20 века.[2] Известно несколько десятков былинных бродячих сюжетов и более полутора тысяч единиц записанных вариантов текстов. Еще в 1930-е годы была показана и доказана высокая степень сохранения эпического текста в устной традиции[3]. Таким образом, былинное творчество рассматривается в современной науке как первоисточник. К былинам обращались в своих исследованиях выдающиеся русские ученые нашей современности, например: Б. А. Рыбаков[4], В.Я. Пропп[5], а также его последователи Ю. И. Юдин и И. Я. Фроянов[6].
Трюкачество в былинах об Илье Муромце. Воровство силы
При рассмотрении цикла былин об Илье Муромце последними высказывается идея, что сам образ богатыря:
“соединил в себе, по всей вероятности, черты многих его предшественников — героев эпоса, — а песни об Илье Муромце объединили множество сюжетов, возможно связанных с именами более ранних эпических прообразов”[7]
Они также указывают, что сам сюжет о «бунте Ильи», отраженный в былинах “Илия и голь кабацкая”, “Как Илья Муромец поссорился с князем Владимиром”, и связанный с ним сюжет о последовавшем татарском нашествии, могут рассматриваться как
“своеобразный, требующий осторожного отношения, но и очень богатый исторический источник последнего периода архаической эпохи… Конфликт между Ильей Муромцем и князем Владимиром в его развитой форме вызван переломной эпохой, когда княжеская власть перестает быть одним из институтов общинно-племенного народоправства, превращаясь во власть олигархическую”
Нам представляется, что былины о «бунте» Ильи Муромца против Владимира, а также ряд песен об Илье и “голях”, составляют своего рода трикстерную линию в поведении Муромца, отличающегося от прочих «трюкачей» лишь более значительной физической силой.
В предыдущих моих работах[8] с опорой на предшественников был подробно рассмотрен выделенный Карлом Густавом Юнгом архетип “Трикстер”, были представлены основные признаки этого архетипа. Уже сам термин “Трикстер” в буквальном переводе означает: “обманщик, хитрец, ловкач”. Cлово происходит от корня “trick” — трюк, хитрость, обман; шутка, шалость; глупый поступок; фокус, умение, сноровка. Производные формы: tricksy — ненадежный, обманчивый, шаловливый, игривый, разодетый, нарядный; tricky — сложный, запутанный, мудреный, хитрый, ловкий, находчивый, искусный — в зависисмости от контекста.[9] В современном русском языке для данного понятия есть много слов-синонимов или близких по смыслу: шут, скоморох, плут, обманщик, лицедей, “дурак” — или иностранного корня — паяц. Все они в той или иной степени отражают стороны Трикстера, как вещи, объединяющей их в себе.
Читатель, знакомый с образом Ильи Муромца по известному фильму Птушко или прозаическим пересказам для детей младшего школьного возраста, а в худшем случае и вовсе по какой-нибудь современной фэнтезийной серии, твердо убежден, что ровным счётом ни одно из перечисленных выше определений к богатырю не подходит. Муромец видится нам могучим бородатым мужиком на Сивке-Бурке с картины “Три богатыря”.
Но здесь не все просто, как кажется на первый взгляд. Начнём хотя бы с того, что “сила” Ильи изначально не собственная, не развитая, а приобретенная посредством трюка. Получив эту “силу” в разных ее аспектах, Илья едет выполнять социальные предначертания, хотя в большинстве случаев все равно все его поручения по собственному почину, а не по чьему-то велению.
Сила “богатырская” заимствуется: у Воды ключевой да колодезной, принесенной каликами; у Матери-Сырой Земли, к которой богатырь, будучи положенным на обе лопатки, припадает телом; у Соловья Разбойника и его рода; и у самого Святогора.
В последних двух случаях Илья проявляет гиперсексуальность, достойную Трикстера — в ряде сюжетов насилуя дочерей (дочь[10]) пленённого Соловья и переспав с женой Святогора, он тем самым понижает их — Соловья и Святогора — социальный статус, повышая свой собственный.[11] Героика былины не позволяет слушателю усомниться, что Илья в чем-то виноват: жена Святогора сама его соблазнила, а Святогор сам ложится в гроб, не по росту Илии, и сам вдыхает в Илию половину своей силы (по другой версии Илья слизывает пену, сочащуюся из уст умирающего великана сквозь щели его — Святогорова — гроба).
Этот момент, однако, хорошо объясняется вышеупомянутой гипотезой о составном образе Ильи Муромца, сочетавшего в себе нескольких более древних персонажей, возможно, периода языческого.
Гиперсексуальность Ильи Муромца
К удовольствию Ильи разрешаются и его любовные приключения.
Так, поехав по дороге, где быть женатому, он попадает в Девичье царство и там едва не становится жертвой Царь Дивицы. Но кинув коварную королевну на кровать, Илья обнаруживает, что это ловушка, и в нее попались уже сорок князей да королевичей. Врожденное качество Трикстера — хитрость, недоверие, осторожность — спасает Илью.
Сам Илья Муромец живет, что называется, гражданским браком во дворце с поленицею, у которой «темной» отец, и которому Илья вместо руки подает меч, чтобы ладони не раздавил.[12]
Кстати, приблизительно таким же образом герой по сюжету одной из былин обманул «темного» отца Святогора — дав ему вместо руки головню, и услышав в ответ:
«Крепко у тебя рукопожатие, богатырек…»[13]
Вероятно, поляницу зовут Златогоркой или даже Святогоркой, и она не малой силы, а то и вовсе великанша, судя по батюшке. И тем не менее Илья превосходно управляется с исполиншей, приживая сына.[14]
Любовь у Муромца часто происходит без ухаживаний, терзаний и сватовства, не в пример Добрыне или иным героям, а как само собой разумеющееся дело, по животному, случка при случайной встрече.
Например:
“Он ходил по свету и сделал девке брюха…”[15]
“Ехал Илия да по цисту полю;
Он на стреци стрецял да молоду жону,
По прозванью ей звали Святыгоркой.
Становил тут Илея свой веть бел шатер,
Сотворил с ею да любовь тайную…
И поехали они да распростилисе”[16]
Илья Муромец “жил во конюхах у тятеньки” Сокольничка и “прижил сына от чужой жены”[17]
Побив сына Сокольника в поединке, Илья раскрывает ему, что сам его отец. Приезжает Сокольник к матери.
“Говорит Сокольник таковы слова:
“Был я на полях киевских,
Видел старого казака Илью Муромца,
Он тебя назвал бля…ю, меня зовет выбля…ком”.
– Не пустым старой похваляетсе:
Жил со мной в таю три месяца,
Тут тебя мне-ка прижил”[18]
В большинстве случаев Сокольник (Потсоколь -ник, -ничек), побежденный Ильей и отпущенный им с приветом к матушке, приезжает домой и рубит ей голову “за бля…во”. Есть также многие концовки былин, в которых Илья убивает своего сына (точно так и Кухуллин убивает своего сына, признав его), даже зная, что это его сын, за самонадеянность — Сокольник не сразив Илью в поединке, пытается прибить старого сонного.[19] Сюжеты концовок также нередко совмещаются:
“А ко той как бабы да ко Златыгорки
А к ней гулял-ходил удалой веть доброй молодець,
А по имени старой казак Илья Муромець.
Он ходил-гулял Илеюшка к ней двенаццэть лет,
Он веть прижыл ей чадышко любимоё.
Он задумал стары ехать во чисто полё…”[20]
Сейчас это называется “поматросил и бросил” — сын рождается после отъезда Ильи во всех случаях, в его воспитании Илья не принимает.
Лишь изредка все оканчивается благополучно — в тех случаях, когда Илья зачал сына “не в тае”, а законно. Сокольник становится дружинником князя.[21]
Однако, в подавляющем большинстве случаев Илья ведет «походный» образ жизни, и это поведение «перекати-поле» под стать Трикстеру.
Илья Муромец как оборотень и провокатор
Читателю должно быть памятны три пира, на которых «буйствует» Илья, и в этом буйстве проявляются и другие отчетливые трикстерные черты изначального образа Муромца.
Менее интересна пирушка у Идолища, поскольку в определенном смысле Илья выполняет социальный заказ и «опускает» зазнавшегося врага. Так Илья Муромец, чтобы освободить Киев-град, князя с княгинею от Идолища, переодевается в каличье платье, и ведет себя, как калика.[22] Склонность к переодеванию, то есть “оборотничеству” — также отличительная черта Трикстера.
Является на пир к Идолищу, Илья устраивает перебранку, что де Идолище есть жадно, как собака, да пьет, как корова — но собака та костью подавилась, а корова захлебнулась. Спровоцировав Идолище на действия, мнимый калика убивает его собственным ножом.[23] По другой версии Илья Муровицъ спасает Царь-град от Чудища и выручает царя Костянтина Атаульевиця — при этом он также переодевается в калику и одной каличьей шапкой побивает “змеишша”.[24] В своеобразной небылице Илья Муромец (“Илья Муравец и Издолищо”) “закидывает шапками” — сорочинским колпаком — врага, приговаривая каждый раз “Это що, братци, за цюдо цюдное, это що, братци, за диво дивное?”[25]
В сочетании с пиром у князя Владимира, при сравнении с тем, что Илья учинил у Красна Солнышка, напрашиваются многочисленные ассоциации. За образом защитника Ильи угадывается некая скрытая сущность, более свойственная для Трикстера. Илья все равно, Идолище, или сам князь Владимир перед ним, богатыри ли — мазаны они одним миром перед таким переменчивым далеко не «чистоплюйным» персонажем, как Муромец.
С одной стороны Илья говорит, что:
“Не сдадим мы проклятому Идолишшу
Cвоей земли да святоруськие…”
И там же[26]:
“Мне не жалко-то вора князя Владимира
Со бля…ю со Апраксею королевисной?
Мне-ка жалко-то во Киеви божьих церквей”
Как же, жалко? Одно лицемерие! Илья почти что единственный из всех богатырей, который осмысленно и осознанно рушит эти самые церкви и сшибает с них золотые маковки, торгует нательным крестом.
Спасая Добрыню от «поленницы преудалой» он говорит своему старшему другу и брату названому:
“Мы приедем во город славнокиевской,
Расскажу я на чесном пиру,
Што сидела-то поленница преудалая
На твоем-то задницей на белом лице”
Совершенно антисоциально по отношению к существующему законному правителю Киева поведение Ильи на пиру у князя.[27]
Начнем с того, что в ряде былин Илья уже нарушает запрет князя Владимира, являться в Киев, и приходит туда наряженным в Никитушку Залешанина, чтобы неузнанным испытать княжий двор. Когда Илью сажают не на почетное место, он приговаривает, что князь “сидит всё с воронами, а меня садишь да всё с воронятами”. Князь призывает богатырей, те пытаются выгнать мнимого Залешанина, но он “стоит и не шелохнется”. Потом Илья расшвыривает богатырей и уезжает во чисто поле, где готовится стрельнуть в “грины княженеськие” да князя самого стрелами калеными. Лишь добрый друг Добрыня утихомиривает Илью.[28]
В еще более интересных былинах об Илье и голях речь идет о том же, как появился он в Киеве традиционно не узнанным, хотя и похожим отдаленно на того Муромца, которого знают по всему предыдущему циклу (и это, еще раз подчеркнем, по нашей версии символически связано с такой чертой Трикстера, как оборотничество), но при этом описывается совершенно четкая спланированная линия поведения главного героя. Особо отметим, что Илью зачастую не узнают даже голи, с которыми он пирует и которые его поют, ни калики, с которыми он ходит, ни, тем более, сам Владимир.[29]
В былине «Калика и голи кабацкия”[30] Илья вообще не назван своим истинным именем, хотя совершает решительно те же деяния. Решительно, под видом Ильи-богатыря выступает в былинах некая языческая сущность более древних времен.
Причем, сущность хтоническая, в отличие от Красна Солнышка князя Владимира. Ибо силы Илье прибывает от колодезной, то есть подземной воды, когда он сидит недвижим тридцать лет и три года, да от Земли — к ней он примыкает, напитаться Хтоном, в нее Илью заключают (поруб, погреба), ею Илья и становится в былине о “Камском побоище”.
Сразив Соловья-разбойника, Илья:
«Поехал … да во темны леса,
Во темны леса да во дремуция,
За болота же за дыбуция.
Повалилса Илья да во сыру землю:
“Во сырой земли да двадцать лет лежу,
Двадцать лет пролежу — да не выглену»[31]
В приведенном выше отрывке отголосок магического обряда обретения чистого видения мира, очищения. Нахождение в землянке без света и без звука, запрет на произнесение слов самим и по сей день практикуется в языческих общинах. Это один из приемов смещения сознания, столь неизбежного в магии. И сам Илья совершенно очевидно хочет подпитаться Силой Земли, как это он делает в разных былинах в разной ситуации. Будучи долгое время лишён радостей жизни, Белого Света, из схрона человек встает обновленным, изживая в себе яд измены ли, усталости ли, или чего другого… Он совсем иначе воспринимает после возвращения явий мир и жизнь его обретает иной смысл.
Но вернемся к мифологеме перебранки на пире. Итак, Илья просит княжьих целовальников напоить его, путника, дорогим вином.
«Неведом я к вам пришел
Пить вина безденежно
А считать казну за Ильи Муромцем!»
«Ты какого роду-племени,
Ты откуда, гость непосланой?
– «Я Микитушка Шалталович».
– «А коли Микитушка Шалталович.
То садись-ко на задню доску на скамеечку»
Возмутитель спокойствия, ниспровергатель авторитетов
Таким образом, Муромец, как и классический Трикстер, устраивает испытание — княжьим людям и самому укладу княжьего двора.
Необходимо подчеркнуть, что сами названия «ссора», «бунт» Ильи даны исследователями былин. Они в известной мере отражают понимание тем или иным ученым сути былинного сюжета. Если слово «ссора» смягчает остроту конфликта, низводит его до уровня случайного происшествия, то слово «бунт» переводит конфликт в план непримиримого классового столкновения.
Мы отнесли бы этот сюжет — пиры с Идолищем, Владимиром и голями — к классическому типу перебранки, происходящей на Традиционном пиру, когда явившийся герой поносит сидящих на этом пиру, ниспровергая их завышенные самооценки. Тут можно вспомнить перебранку Локи с Богами на пиру у Эгира, перебранку Садко с купцами новгородскими, перебранку не узнанного женихами Одиссея в его доме на Итаке, а также провокаторскую деятельность ирландского Трикстера Брикриу.[32]
Под предлогом того, что путник неплатежеспособен, княжьи люди (целовальники) отказывают, и испытание на гостеприимство не проходят. Тогда Муромец просит голей сложиться по денежке и напоить его, что те охотно и делают. Богатырь в свою очередь отдаривает голь, прошедшую испытание, — силой отнимает у целовальников три бочки вина и устраивает для “неимущих” братьев пир. Пирующие пьют вино, силой отнятое Ильей и им самим не принадлежащее. Возлияния происходят открыто, всенародно и рассчитаны на любого желающего прохожего. Целовальники жалуются на Илью князю Владимиру, но Илью это нисколько не пугает.
Центральный конфликт сюжета об Илье Муромце и голях кабацких относится — по мнению Юдина и Фроянова: к той эпохе,
“когда стало намечаться расхождение между традиционным общенародным характером родо-племенной власти, опирающейся, в частности, на позднеродовой институт престижных княжеских пиров, и новой ролью князя, превращающегося со своим окружением в представителей публичной власти, отрывающейся от основной массы населения Древней Руси. Иными словами, перед нами — едва обозначившееся отчуждение князя от народной массы, что становится причиной противоборства народных слоев населения с князем и ближайшим его окружением. В сюжете отражена социальная борьба в древних обществах, отождествлять которую с классовой — нет никаких оснований. Нельзя, однако, не видеть в этом свидетельство социальных противоречий в доклассовом обществе”
Появление Ильи Муромца в Киеве (как и Локи на пиру богов у Эгира) имеет целью показать слушателю, что это вовсе не такой гармоничный город и не столь справедливы княжий двор, пир и суд, как подразумевается традиционно. Муромец, словно Трикстер, выступает возмутителем спокойствия.
Илья с полным основанием ожидает, что пирующая голь (а равно и слушатели былины) станет по праву прославлять его за чарой на пиру, где Трикстер-Илья утверждает свое первенство, подменяя собой неласкового князя Владимира, который поит только целовальников.
Пир голи противостоит княжескому. На первом князю места нет, поскольку сам Муромец, а не князь выступает здесь в роли устроителя. Это прямой вызов Владимиру, что подтверждается вторжением Ильи в княжеские погреба. Бросает Муромец и социальный вызов тем, кто держит вино под запретом и продает его за деньги — целовальникам. Не исключено, что имущество князя такого вида, как ритуальный напиток — мёд, в былинах при поздней записи заменённый на вино, в доклассовом архаическом обществе мог рассматриваться как общественное достояние. В этой связи вспоминается похищение меда поэзии Одином у великанов и возвращение его как достояния асам и их сторонникам.
Илья идет в голь не столько, чтобы напиться и напоить, нет. Он, возможно, идет высмеивать князя. Вопреки казенному миру Владимира, кабацкий мир традиционно вывернутый, почти скомороший — здесь уж Илья вволю высмеял Владимира и наверняка был понят. В древнерусском городе, так сложилось, оказалось две правды: одну проповедовал тот же поп или государев человек, а с другой, невидимой, уличной правдой выступал «блядин сын» — голь, не ведающая о социальной справедливости, ряженная или в тряпье, бесправная — и изначально враждебная к благочинию. Это благодатная почва для Трикстера-скомороха.
В дошедших до нас сказаниях и былинах, повествующих о Киевской Руси, Новгородской республике, Владимиро-Суздальском и Московском княжествах, часто упоминается о богатых пирах, братчинах и игрищах, на которых князья и дружинники, да и народ посадский отмечали победы, удивляли послов иноземных обилием стола, справляли обрядовые праздники. Пиром или веселой попойкой заканчивались и всякие мирские дела, семейные события. Хмельное питье: пиво, брагу, медовуху каждая семья варила для себя, варили и мирскую брагу и мирское пиво для общественных нужд.
Само слово “целовальник” может указывать на время переработки первичного текста былин и закрепления его в том виде, как он дошел до нас. Не исключено, конечно, что былинный содержатель кабака и продавец пития целовал крест самому государю, и во времена былинной централизованной Киевской Руси в стольном городе такая выгодная статья дохода вряд ли упускалась бы.
Корень слова «голь» указывает на то, что перед нами человек обездоленный, лишенный имущества. С другой стороны «голь кабацкая» по отношению к Руси киевского периода — это безусловный анахронизм. В Киеве и других русских городах дотатарской эпохи и периода татаро-монгольского ига не было ни кабаков, ни кабацких пропойц, спустивших все достояние вплоть до одежды. Но сама позднейшая ассоциация голей былинных с голями кабацкими характерна. Былинные голи не только неимущие, но и бесправные, беззащитные. В былинах о татарском нашествии Илья выступает в роли защитника вдов и сирот. Эта роль стала для него общеэпической. Защитник вдов и сирот естественно становится сотоварищем беззащитных голей.
При Иване III в Московском княжестве право приготавливать питье полностью переходит в веденье казны и по княжескому указу корчмы открываются в городах только с ведома княжеского двора. Рост производства и продажи напитков привел к распространению пьянства и под нажимом церкви Иван IV Грозный принимает решение о запрещении продажи хмельных напитков. Для опричников и служивых людей царь открывает особый дом на Балчуге, именуемый кабаком, где нередко в разгулах и попойках приближенных участвовал и сам Великий Государь.
Доходы от кабака были внушительные и царь принимает решение, запретить крестьянам и посадским людям приготовлять домашнее питье и покупать напитки только в царевых кабаках.
Для продажи вина в кабаках назначались целовальники. Это были люди из пользующихся уважением, избираемые местными жителями. Общество, выбирая целовальника, несло ответственность за него. И в случае недостачи или недобора выручки покрывало допущенные целовальником недоимки.
Наблюдение за работой целовальников осуществлял выбранный из зажиточных грамотных поселян — голова. И голова и целовальники давали присягу, обязуясь собрать положенный кабацкий доход, да непременно с прибылью. При этом они целовали крест.
Неся государству службу голова и целовальники обязаны были поставить кабак, заполучить казенное вино, соблюдать цены, ориентируясь на московские, сохранять выручку и два раза в год — в феврале и в августе отвозить ее в казну.
Таким образом, Илья, как и Трикстер, нарушает складывающийся социальный порядок, не согласен он с тем, что главное условие и средство всеобщего традиционного архаического пира — питиё — попросту присвоено (захвачено) князем и продается за деньги целовальниками. Погреба, из которых, взломав двери, Илья Муромец выносит и выкатывает бочки, в былинах оказываются княжескими или дворянскими, а кабаки, в которых Илья гуляет — «царевыми».
Есть еще некоторые вопиющие детали социального бунта Ильи против сложившегося в былинном Киеве (или реальной Москве?) порядка. Испрашивая вина у целовальников и получив отказ, Илья предлагает им взамен дорогой, тяжелый золотой (серебряный) крест или посылает голей продать, заложить этот крест. Языческий обычай столования и сам пир оказываются для него важнее христианской атрибутики. Богатырь, не задумываясь, совершает святотатство (с точки зрения правоверного христианина) для того, чтобы возможен стал его совместный пир с голями — сшибает маковки с церквей.
«И он берет-то как свой тугой лук розрывчатой,
А он стрелочки берет каленыи,
Выходил Илья он да на Киев-град
И по граду Киеву стал он похаживать
И на матушки божьи церкви погуливать.
На церквах-то он кресты вси да повыломал,
Маковки он золочены вся повыстрелял.
Да кричал Илья он во всю голову,
Во всю голову кричал он громким голосом:
– Ай же пьяницы вы, голюшки кабацкии!
Да и выходите с кабаков, домов питеиныих,
И обирайте-тко вы маковки да золоченыи,
То несите в кабаки, в домы питейные,
Да вы пейте-тко да вина досыта»[33]
Магический вызов Ильи Муромца
Если в былине об Илье Муромце и голях кабацких богатырь готов продать или заложить свой крест, чтобы устроить пир голей, то в былине о столкновении с князем Владимиром этот мотив усилен и преобразован. Илья стреляет из лука, сбивает золотые церковные кресты, валит маковки, выдергивает колокольные языки и т.п., а на добытые богатства берет вина, не спрашивая на то согласия целовальников. Сам же пир опасен для Владимира потому, что Илья иногда высказывает на нем намерение сместить князя. Характерно в этой связи, что, стреляя по церквам и княжеским палатам, Илья не только добывает золото для устройства пира, но и ломает те части культовых строений и княжеских палат, разрушение которых в магических представлениях означает гибель церковного храма или дома:
» – Лети-ко, стрелочка, по поднебесью,
Пади-ко по окошечкам.
Летела тут стрелочка по поднебесью,
Пала по царским окошечкам,
Отстрелила вси маковки позолочены»
«А с церквей-то он кресты повыломал,
Золоты он маковки повыстрелял,
С колоколов языки-то он повыдергал»
Соответственно в крестьянском быту, например, действия, вызывавшие несчастье в доме, состояли в ломании ночью забора, покраже ворот, опозорении домашнего очага.[34] Во всем сказанном обнаруживается затемненная временем цель стреляния Ильи, связанная с системой представлений языческой эпохи. Чтобы лишить своего противника, князя Владимира, силы и возможности сопротивляться, Илья, как Трикстер, похищает силу князя, совершает магическое разрушение его дома, а также магически уничтожает его святыни — церковные строения. Ранее, напомним, воровал силу у Соловья да Святогора.
Особенно важно подчеркнуть разрушение храмов. Здесь мы наблюдаем свойственный языческому мировоззрению взгляд на святилище как на опору тех, кто ему поклоняется. Вот почему в древности вражда племен и народов часто начиналась и всегда сопровождалась разрушением культовых строений для того, чтобы лишить врага покровительства богов и повергнуть его.[35]
Понятно, почему в рассматриваемой былинной ситуации Илья, воспринимающий Владимира как своего врага, намеревается, согласно некоторым вариантам, убить его. Таким образом, разрушение церквей в былине является первым шагом на пути осуществления замысла Ильи, Все это говорит о непрочности христианских церковных представлений, отраженных в сюжете. За этими представлениями не на словах, а на деле скрывается подчас языческий образ мышления.
Кроме ломания культовых сооружений, Илья поносит и волочит одежду с плеча князя Владимира — шубу.
Волочение шубы, полученной в подарок от Владимира, есть враждебный акт, направленный против дарителя, между которым и подаренной им шубой тоже существует магическая связь. Иными словами, шуба в некотором роде — это часть самого Владимира. И когда целовальники, бояре или кто-то еще доносят князю, что, таская и топча шубу, Илья угрожал то же сделать с «собакою» князем Владимиром, тот сразу и охотно верит в это. По понятиям людей Древней Руси, волочение — это посрамление врага и утверждение победы над ним[36].
В некоторых вариантах былины Илья напивается на пиру у Владимира и “волочит” шубу вражеского царя. При этом он бахвалится, как будет расправляться с супостатом. Эти слова в искаженном виде передают Владимиру, в адрес которого, якобы, и говорится брань-похвальба. Вследствие оговора Илья оказывается в “погребе да сорока сажон” на тридцать лет. Княгиня нанимает тех же голей, чтобы прорыть потайной ход к Илье, что они и делают. Когда на Киев приходит “царищо да Кудреванищо”, Илью слезно просят выйти на белый свет и защитить. Явившись из хтонического мира, Илья являет хтонические черты — ревет по-звериному, свистит по-соловьиному.[37] Когда же он, точно освободившийся Локи, в принципе сказавший правду в лицо властителям, выходит наружу, то спуску не дает не только татарам погным, но и клеветникам — вместе с Добрыней и Алешей вырубая под корень бояр.[38]
Илья часто засаживается Владимиром в подземелье[39] и обрекается на голодную смерть, под сомнение поставлена сама система социальных отношений народа и князя в прежнем общинно-племенном смысле.
Конфликт богатыря с князем, запечатленный в сюжете об Илье Муромце и голях кабацких, доводится до прямого противоборства, требование Ильи к Владимиру созвать широкий пир и сделать открытым для всех на время пира доступ к пиршественному напитку сопровождается угрозою отобрать у князя власть, если он попытается воспротивиться воле героя. Илья своими действиями старается низвергнуть сложившийся социальный порядок и вернуть его к порядку прежнему, языческому, как ему кажется — справедливому.
Если первоначально Илья Муромец отстаивает право на беспрепятственное участие в пире с освещенным древними традициями приобщением к пиршественному напитку всего городского и примыкающего к городу сельского населения, то голи как главные участники антикняжеского пира Ильи должны постепенно выступать на первый план за счет остальных участников пира в ходе обострения, углубления и развития былинного конфликта. Выделение и подчеркивание их роли особенно характерно поэтому для сюжета о столкновении Ильи Муромца с князем Владимиром. Само это выделение сопутствует переходу мотива антикняжеского пира из сюжета об Илье и голях кабацких в сюжет о столкновении богатыря с князем, где голям отводится роль соратников Ильи по «бунту».
«Пейте вы, голи, не сумляйтеся:
Я заутра буду в Киеве князем служить,
А у меня вы будете предводителями! –
обещает Илья Муромец своим новым товарищам»
Вдовы, сироты и голи эпоса появляются на Руси вовсе не в период татарского владычества. Этот слой населения существует издавна, но именно в этот период в его положении, по-видимому, происходят социально значимые перемены, отраженные эпосом. Предпосылки подобным переменам складывались уже во времена Древней Руси, о чем свидетельствует “Поучение Владимира Мономаха”. Владимир Мономах подчеркивает в “Поучении…” те непременные черты княжеской власти, которые накладывают на князя обязанности защитника вдов и сирот, неимущих и обездоленных людей.
«Всего же паче убогых не забывайте, но елико могуще по силе кормите, и придайте сироте, и вдовицю оправдите сами, а не вдавайте сильным погубить человека… напойте, накормите уненна»
В этих советах — отмечают Юдин и Фроянов — явственно звучит голос не феодального владыки, а былого племенного вождя, обязанного быть защитником, сберегателем и радетелем всего коллектива. В то же время настойчивость, с которой высказывает свои советы Мономах, говорит о том, что тут уже не все обстоит благополучно и князья подчас уклонялись от исполнения древних обязанностей.
Итак брань Ильи приходится на исторический момент начавшегося перерождения княжеской власти, опиравшейся ранее на старые традиции. Это соответствует статусу князя в Древней Руси, который становился выразителем интересов привилегированной верхушки, но не утратил еще связи с народом.[40]
Примерами такого же мифопоэтического рода являются бунт Рустама («Шахнаме») и стычки Кухуллина с Конхобаром.
Шахи, короли, князья — основа устоявшегося общества, а в обществе переходном такой фигурой становится богатырь, герой, способный разрешить проблемы. Ведущая социальная роль от князя переходит к богатырю-трикстеру.
Отмечено, что когда «образ эпического монарха перестает быть выражением идеи единства народа, его идеальным защитником (как это было, в «Песне о Роланде», в более ранних былинах киевского цикла, в киргизском «Манасе» или в калмыцкой «Джангариаде»), он тускнеет и снижается, приобретая отрицательные черты — трусливого и беспомощного, жестокого и жадного деспота несправедливого гонителя добрых витязей, Известно, что такова была позднейшая трансформация образа Карла Великого во французском эпосе, Владимира Красное Солнышко в русских былинах; таким изображает и Фирдоуси шаха Кей Кавуса.[41]
В этом отношении само неприглашение на пир или неузнавание героя неправедным князем есть не просто акт бытовой невежливости. Пир в былине, как и в исторической действительности, — это общенародный форум, призванный решать важнейшие вопросы общественной жизни. Илья сознает свое право на участие в таком пире, переживает это горячо и протестует против игнорирования своих прав.
«Славныя Владымир стольне-киевской
Собирал-то он славный почестен пир
На многих князей он и бояров,
Славных сильныих могучиих богатырей;
А на пир ли-то он не позвал
Стараго казака Ильи Муромца.
Старому казаку Илье Муромцу
За досаду показалось-то великую,
И он не знает, что ведь сделати
Супротив тому князю Владымиру» [42]
Желая добра Киеву и зла Владимиру, Илья, как и положено Трикстеру, нарушает тот порядок, что установил Владимир. Но этот конфликт и обличение несправедливости централизованному Киеву идет только во вред — из него уходят и разбредаются богатыри[43] — опора и защитники земли от набегов. Уход богатырей символизирует и предвещает эпоху феодальной раздробленности, предшествовавшей приходу сперва половцев-кипчаков, потом — монголо-татар. Наступает Рагнарёк былинной Киевской Руси.
По еще одной из версий былины под названием “Камское побоище” (“Конец богатырей”), существующей в нескольких вариантах, богатыри и Илья, похвалившись справиться с любой силой (эти неразумные слова озвучивает хитроумный Алеша Попович), включая неземную — божественную, не могут убить более ни одного врага, потому что взамен поверженного встает его вдвое и втрое больше прежнего. Убоявшись знака божьего, богатыри, включая Илью, спасаются бегством и окаменевают.[44]
Это знак того, что социокультурный переход между эпохами свершился, и реальность уже не нуждается ни в культурных героях, ни в Трикстере, отдельными чертами которого, как было показано выше, наделен Илья Муромец.
[1] Древнейшей записью русских эпических песен является запись исторических песен, почти современная воспеваемым в них событиям, сделанная для англичанина Ричарда Джемса, жившего в России в 1619–1620. Собственно Б. текстов в рукописях XVII в. дошло до нас пять. Самым древним рукописным текстом является “Сказание о киевских богатырях, как ходили в Царьград и как побили цареградских богатырей и учинили себе честь” (в конце текста это “Сказание” названо “Богатырским словом”).
[2] Кирша Данилов, Древние российские стихотворения, изд. 2-е, М., 1818; Киреевский П. В., Песни, собранные К-м, десять выпусков, М., 1860–1874; Русские Б. старой и новой записи, под ред. Н. С. Тихонравова и В. Ф. Миллера, М., 1894; Соболевский А. И., Великорусские народные песни, т. I, 1895 (Низшие эпические песни); Гильфердинг А. Ф., Онежские Б., СПБ., 1895—1898; Марков А. В., Беломорские Б., М., 1901; Ончуков Н. Е., Печорские Б., СПБ., 1904; Григорьев А. Д., Архангельские Б. и исторические песни, М., 1904–1910; Б. новой и недавней записи, под ред. В. Ф. Миллера, М., 1908; Миллер В. Ф., Исторические песни русского народа XVI и XVII вв., СПБ., 1915. и т.д.
[3] Соколов Б. М., Былины старинной записи (семь неизданных текстов)/ журнал “Этнография”, кн. 1—4, М., 1926—1927; Соколов Ю. М., По следам Рыбникова и Гильфердинга (Экспедиция фольклорной подсекции ГАХН в Олонецкий край в 1926 и 1927)/ “Худож. фольклор”, т. II—III, M., 1927.
[4] Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963.
[5] Пропп В.Я. Русский героический эпос. М., 1958
[6] Фроянов И.Я., Юдин Ю.А. Былинная история (работы разных лет). – СПб.: Издательство СпбУ, 1997.
[7] Юдин Ю.А., Фроянов И.Я. Отражение социальной борьбы в русских героических былинах// Генезис и развитие феодализма в России (Проблемы социальной и классовой борьбы): межвуз. cб. Вып. 9. Л.: ЛГУ, 1985. С.1-17.
[8] Гаврилов Д. О функциональной роли Трикстера. Локи и Один как эддические трикстеры// Вестник Традиционной Культуры: статьи и документы. Вып. №3/ под ред. докт. филос. наук Наговицына А.Е., М., 2005. – С. 33–59. Гаврилов Д.А. Трикстер в период социо-культурных преобразований: Диоген, Уленшпигель, Насреддин // Experimentum-2005. Сборник научных статей философского ф-та МГУ / Под ред. Е.Н. Мощелкова. –М.: Издательство “Социально-политическая мысль”, 2006. –192 с. – С. 166–178. (ISBN 5-902168-48-1)
[9] Мюллер В.К. Новый англо-русский словарь. – М.: “Русский Язык”, 2002. – С. 773.
[10] Дочь Соловья Илья иногда убивает, например “взял девку за ноги, на другу ступил, – пополам порвал”. Вот такая первобытная звериная жестокость, тоже свойственная Трикстеру (см. Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д.Григорьевым. В 3-х томах. Т.1 – СПб.: Тропа Троянова, 2002. – С. 180). Кстати, нередко таким же образом Илья прибивает и своего сына или дочь, которые покусились в шатре на сонного батюшку, чтобы отомстить за свое одинокое детство “выбля… ков”.
[11] В цикле былин о Добрыне Никитовиче Алеша Попович традиционно соблазняет жену отсутствующего Добрыни, то есть, как и в бою, действует напуском, красноречием, хитростью – всем тем, что имеется у всякого Трикстера в арсенале приемов.
[12] Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д.Григорьевым. В 3-х томах. Т.1. – СПб.: Тропа Троянова, 2002. – С. 488–489.
[13] И.Белкин (Д.Громов). Три взгляда Вия// Мифы и магия индоевропейцев. вып.8, М., 1999.
[14] Сокольник – Златыгорки и Ильи сын (Былины Печоры и Зимнего берега. Новые записи. – М. – Л.: Издательство Академии наук СССР. 1961. №12, С. 86), Сокольник – Ильи и Марьи Бурдуковны сын, с которой Илья некоторое время жил да поживал (Архангельские былины и исторические песни… Т.1. – С.188).
[15] Архангельские былины и исторические песни… Т.1. – С. 77.
[16] Архангельские былины и исторические песни… Т.1. –С. 410.
[17] Былины Печоры и Зимнего берега. Новые записи. – М. – Л.: Издательство Академии наук СССР. 1961. №22. –С. 102.
[18] Былины Печоры и Зимнего берега. Новые записи… №43. – С.142, см. также №51. – С. 161-162 и №67. – С. 183-184.
[19] например, см. Архангельские былины и исторические песни… Т.3. №336, №346.
[20] Архангельские былины и исторические песни… Т.3, №368. – С.353.
[21] Архангельские былины и исторические песни… Т.3. №№ 389, 392.
[22] Архангельские былины и исторические песни…Т.3. №323.
[23] Былины Печоры и Зимнего берега. Новые записи. – М. – Л.: Издательство Академии наук СССР. 1961. №12. – С. 83–84, см. также №74. – С. 211.
[24] Там же. – С. 351–352, см. также Архангельские былины и исторические песни… Т.3. №418. – С. 588.
[25] Архангельские былины и исторические песни… Т.1. – С.430.
[26] Былины Печоры и Зимнего берега… №141. – С. 456–457.
[27] Как отмечает А.Е.Наговицын, идея Трикстера в первую очередь связывается со смешным, нарушением тех или иных «очевидных» установок и законов, размыванием устоев. В историческом плане уроки скоморошества властью были усвоены. Так хорошо известно, что русские цари реформаторы Иван Грозный и Петр Первый, борясь с устоями реформируемого имим общества, постоянно проводили «всепитейные собрания», «асамблеи» и т.д., где участники наряжались, скоморошничали, а неугодных бояр жаловали в шутов, как князя Долгорукова. Через такие и подобные действия разрушалась всебоярская вольница и проводилось изменение социальных порядков.
[28] Былины Печоры и Зимнего берега. Новые записи… №95. – С. 273–274.
[29] Архангельские былины и исторические песни… Т.3 №355. – С. 271–279.
[30] Архангельские былины и исторические песни… Т.2. №214.
[31] Архангельские былины и исторические песни… Т.1. №182.
[32] По преданию, герой из Ольстера Брикриу устроил пир. На таких собраниях камнем преткновения было право самого прославленного воина разрезать тушу пиршественного быка. Чтобы посеять смуту, Брикриу ради забавы тайно обратился к трем разным героям одновременно, побуждая их искать этой чести. Само собой, что интересы столкнулись. А в числе этих воинов был сам Кухулин (остальные – Коналл Кирнах и Лаогхэйр Буаднах). Все трое отправились к королеве Медб с просьбой рассудить их спор, и королева предпочла Кухулина. Соперники оспорили ее решение и еще раз попытали счастья. Втроем они отправились к Ку Рой Мак Даири, королю Мунстера. Но и он решил спор в пользу Кухулина.
Окончил свои дни Брикриу плохо, к нему обратились с просьбой рассудить спор между Донном Куальгне и Финнбенахом, но рассвирепевшие быки во время поединка растерзали его. Была у Брикриу и еще одна неприятная черта – Брикриу, когда он пытался скрыть свои злые мысли, на лбу у него выскакивал багровый фурункул, размером с человеческий кулак.
[33] Гильфердинг А.Ф. Онежские былины. 3-е изд., т. 2, № 76.
[34] Чичеров В.И. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI-XIX вв.: Очерк по истории народных верований// Труды института этнографии им. Н.Н.Миклухо-Маклая, Новая серия. Т. 10. М., 1957. – С. 129-131.
[35] Фроянов И.Я. Киевская Русь… – С 243.
[36] Ипатьевская летопись, 1447 год.
[37] Архангельские былины и исторические песни… Т.3. №402.
[38] Архангельские былины и исторические песни… Т.2. №267.
[39] Мотив заточения героя в подземелье языческий, связан с эпохой античности (например Зевс низвергает Прометея) и представлением о временной смерти при пребывании в ином, подземном мире мире (эддические асы заключают Трикстера Локи в Хель).
[40] Фроянов И. Я. Киевская Русь… – С. 42–44.
[41] Жирмунский В.М. Народный героический эпос: Сравнительно-исторические очерки. М.; Л., 1962. – С. 130–136
[42] Гильфердинг А.Ф. Онежские былины. 3-е изд., т. 2, № 76.
В примечании к былине отмечено, что: «Отношения богатырей русских Данилы Ловчанина, Ставра Годиновича, Суханьши Замантьева, Чурилы, Ивана Гостиного сына, Михайлы Даниловича и особенно Ильи Муромца с князем Владимиром вообще были, как известно, довольно сложными, драматичными, весьма далекими от идиллии. Причины конфликтов могли быть самыми разнообразными: и коварство, и жестокость князя, и неосторожное слово богатырей на пиру у него. Но в случае с Ильей Муромцем речь идет не об отдельном эпизоде, а о постоянном конфликте, отголоски которого мы встретим во всех былинах. Уже первая поездка в Киев влечет за собой столкновение с князем, а в былине “Илья Муромец и Идолище” богатырь признается, что за тридцать лет службы князю киевскому он не получил от него и куска хлеба мягкого. Поэтому возникновение отдельного былинного сюжета “Илья Муромец в ссоре с Владимиром” глубоко закономерно.
[44] Архангельские былины и исторические песни… Т.2. №276; см. также. Былины. – М.: Терра – Книжный клуб, 1998. – С. 312–318 (Былины Печоры и Зимнего берега. Новые записи. М.-Л. 1961. №96).
Опубликовано: Гаврилов Д.А. Трикстер. Лицедей в евроазиатском фольклоре. – М.: Издательство “Социально-политическая мысль”, 2006. – 240 с. – С. 146–164.
