Моё язычество позитивно, оно не является реакцией на что-то. Я не антихристианин, я дохристианин и постхристианин. Я не свожу ни с кем счеты. Язычество предшествовало христианству и переживет его в сердцах европейцев. Я твёрдо убеждён в том, что язычество вечно.
Как Вы пишете в Вашей книге “Языческие ориентиры” (автор этой книги — Кристофер Жерар), язычество организуется вокруг трёх осей: связь поколений и связь со своей землёй, космическое погружение в природу и её вечные циклы и “поиск”, причем это могут быть как поиски в сфере невидимого, так и приключения и авантюры (Пифей, Александр, пифагорейская школа и т.д.) без заранее разработанного плана. В том смысле язычество — самая древняя и самая естественная из религий мира. Оно глубоко интегрировано в европейскую душу. В противоположность монотеизму, можно даже сказать, что это сама подлинная из всех религий, потому что она “связывает” (имеется в виду значение глагола, от которого происходит Гнев Нептуна слово “религия”) людей одного сообщества с реальным и конкретным миром, вместо того, чтобы быть подобно христианству или исламу, кодифицированной верой, совокупностью обязательных и универсальных заповедей, обращенных только к отдельной личности, желающей “купить” у всемогущего Бога “спасение”.
Главные характерные черты язычества — это единство священного и мирского, циклическая или сферическая концепция времени (в противоположность эсхатологии спасения или прогресса, при которой время линейно и направлено к спасительной цели истории), отказ считать природу собственностью человека (сына Божия), который может эксплуатировать и разрушать её по своему произволу; чередование чувственности и аскезы; постоянная апология жизненной силы (“да” жизни и “Великое здоровье” Заратустры-Ницше); идея, согласно которой мир не создан, а включён в процесс становления, без начала и конца; трагическое чувство жизни и отказ от всякого нигилизма; культ предков, преемственность поколений, верность друзьям и традициям (отнюдь не музейный традиционализм); отказ от всякого универсального откровения и, соответственно, от всякого фанатизма, фатализма, догматизма и принудительного прозелитизма. Добавим, что язычество постоянно соединяет противоположности в одном гармоничном единстве, разнородное — в однородном.
Я хотел бы ещё добавить, что языческая мораль, например, мораль Марка Аврелия, предъявляет более высокие требования, нежели христианская. Язычество, к которому я себя отношу, — главным образом, греко-римское, требует от человека владения собой, уважения к общественным правилам и жизненному порядку, которые не навязаны логикой карь или вознаграждения от всемогущего Бога, но рождаются изнутри и психологически воспринимаются как необходимые “обязанности”.
Боги языческих пантеонов морально не выше людей. Они просто бессмертны. Это “сверхлюди”, обладающие магической силой. В язычестве человек не унижен перед божеством, как в библейском монотеизме. В “Илиаде” боги сражаются на той или иной стороне и у них те же недостатки, особенности и страсти, что и у людей.
На меня повлияли два противоположных и дополняющих друг друга варианта язычества: язычество природы и язычество силы, искусства, внесения в мир разумного начала, причём оба они эмоциональны. Моё язычество, как справедливо упрекнул меня однажды мой друг Мишель Маффезоли, прочтя мою книгу “Археофутуризм", — “прометеевское",т. е. современное, нарушающее рамки дозволенного. Ален де Бенуа назвал моё видение мира “титаническим", пользуясь категориями Э.Юнгера. Я не оспариваю этот анализ, несмотря на то что А. де Бенуа, хотя он некогда объявил себя язычником, остался в действительности иудео-христианином (в современном агностическом варианте): по своей идеологии, своему мироощущению и основным интересам.
Европа никогда не переставала находиться под влиянием своего языческого подсознания, свидетельство тому — вся европейская поэзия и пластические искусства. Чисто христианские поэтические произведения не впечатляют, а всё католическое искусство отмечено знаком язычества. Не есть ли это постоянное проявление божественной силы, вопреки иконоборческим повелениям монотеизма? В христианстве, особенно в христианстве после II Ватиканского собора (которое уже не имеет ничего общего с христианством эпохи крестовых походов), меня всегда раздражало предпочтение, отдаваемое слабым, жертвам, побеждённым; гордость была объявлена грехом, чувственность, даже здоровая, осуждалась как противоречащая путям господним. Чтение Ницше, но прежде всего наблюдение за современными прелатами и христианами, убедили меня в болезненном и противоестественном характере христианской морали, морали больных, рационализации отчаяния. Идея искупления страданием, не имеющая ничего общего с языческой идеей героической смерти, сродни ненависти к жизни. Кроме того, для меня неприемлема идея первородного греха, которая возлагает и на меня ответственность за страдания Христа. Более чем какая-либо другая религия, язычество является одновременно гарантом как общественного, так и космического порядка, плюрализма верований и мироощущений. Оно основывается на логике “каждому своё”, а не на химере хаотического вселенского смещения. Его социальная модель тесно связана с понятиями справедливости, порядка и свободы, которые в свою очередь основаны на дисциплине. Оно исходит из того принципа, что человечество разнообразно и его объединение никоим образом не предопределено, что история — это непредсказуемое и бесконечное становление. Оно предполагает, в противовес монотеистическим религиям, существование разнородного человечества, состоящего из однородных народов, а суть политики — в утверждении однородности Полиса, освященной божествами, причем самобытность полностью совпадает с суверенностью. Органичное и целостное, языческое видение мира считает народы сообществами единой судьбы. Как мы видим на примере греческого язычества, понятие Полиса, спаянного патриотизмом и общим сознанием своей самобытности (отражение разнообразия божеств и природы), является фундаментальным в язычестве, в котором божества-покровители имеют явно политический и почвеннический аспект.
Кроме аполлоновско-дионисического язычества, я имею склонность к тому, что можно назвать “титаническим подходом” (с фаустовскими и прометеевскими моментами), основанным на эстетике и этике силы, на обожествлении сверхчеловека (всё это из области археофутуризма и не имеет ничего общего с “современностью”), потому что миф о Геракле и деяния “Илиады" — явные выражения этого титанизма, когда люди-герои возводятся на уровень богов. Вспомним Ахилла, Приама, Агамемнона, всех этих персонажей греческой мифологии и трагедии, сверхлюдей, которые действительно стремятся достичь божественного уровня.
Для меня — и такой подход удивляет и шокирует некоторых язычников — язычество связано не только с эстетикой “грозной природы”, с видением божеств как существ с некоторой долей жестокости, мстительной дикости ("дикая охота”, окруженная ореолом колдовства и заклятий, фантастический роман Мэчена “Великий бог Пан”, в котором античные боги воскресают посреди современной Англии и начинают мстить), но и с прометеевским титанизмом науки и техники (не с социально-идеологической точки зрения), которые всегда занимали большую часть языческой души — вспомним хотя бы Вулкана-Гефеста, бога кузнецов. Но технику мощи надо отличать от техники комфорта, а европейский человек всегда бессознательно стремился соперничать с божественной силой и овладеть ею. Иудео-христианская традиция не ошибалась: её Бог требовал от человека смирить свою “гордыню”, не приближаться к древу познания, не создавать орудий, конкурирующих с неизменной совершенной природой, созданной творцом. Кстати, вспомним названия американских ракет и космических программ времен фон Брауна: Тор, Атлант, Титан, Юпитер, Дельта, Меркурий, Аполлон... Ни одна из них не назывались “Иисус”, “Мир и любовь” или “Библия”, и это в стране, где христианство фактически является государственной религией. Название европейской космической ракеты — Ариана, ядерных ракет французских сухопутных сил — Плутон и Гадес, индийской армии — Агни. Британские военные корабли традиционно носят такие же названия: Гермес, Аякс, Геркулес... Таким образом, существует некая духовная связь между образами языческой мифологии и современной “техникой могущества”. В радиопередачах и в комиксе “Накануне войны я аллегорически обожествил науку и технику, особенно военную, космическую и биологическую. Эта же тема постоянно звучит в научно-фантастических романах американца Филиппа Дика (явного язычника), плодовитого автора, больше известного в Европе, чем в своей стране. Отметим также постоянную оппозицию людей с христианским менталитетом генной инженерии и биотехнологии (в прошлом они выступали против медицинских исследований): это кажется им профанацией творения Божьего. Поясним: для иудео-христианства, как и для ислама, Вселенная делится на священную и не священную части. Все священное воплощено только в Боге.
Природу может изменять только Бог, но не человек. Если человек хочет изменить самого себя (с помощью генной инженерии), он впадает в худший из грехов — грех гордыни, стремясь “улучшить” то, что сотворено Богом, и не подчиняясь тому, что предопределено для него. Второй грех, который он совершает, — грех против антропоцентризма. Человек был создан по образу (хотя и несовершенному) своего Творца, радикально отличным от остальной природы, животных и растений, считающихся просто биологическими механизмами. Что будет, если человек объявит себя собственным творцом, начнет манипулировать со своей жизнью? Он совершит двойной грех: уподобит себя животному, отрицая свою душу и своё божественное происхождение, погрузится в поток биологической эволюции, заявит о своём подобии всему живому (это грех воплощения) и, что ещё хуже, сочтёт себя вправе вмешиваться в свою собственную интимную природу, которая является собственностью Бога-Отца: совершенствовать себя — это грех самовозвышения.
Дуалистические монотеизмы всегда отвергали эти два святотатства. Начиная с аллегории о Големе (искусственном и дьявольском создании человека) и кончая борьбой против эволюционных теорий, они всегда отказывали человеку в праве стать демиургом. Они всегда видели в нём неизменную и подчиненную тварь. Для язычника такой взгляд неприемлем: природа священна сама по себе, она не является творением святого духа, иже еси на небеси. Она не сотворена и божественна во всём. Человек неизменен, он погружён в поток становления. Нет никакой противоположности между “естественным” и искусственно человеческим, потому что естественно всё, в том числе и искусственное. “Сверхприрода”, созданная человеческой наукой, это тоже природа. Для язычника вопрос заключается в том, является ли то или иное искусственное творение (особенно биологическое) полезным или вредным, он не осуждает искусственное вообще как метафизическое начало. Поэтому радикальный экологизм является иудео-христианским по своей сути.
Поэтому вопрос:
“Этичны или нет клонирование, инкубаторы, генетически модифицированные организмы, ядерная технология?”, — вопрос, порожденный монотеистическим сознанием, следует заменить другим, более практическим и близким к реальности: “Вредно или полезно будет то или иное вмешательство в геном или структуру материи?”
Для язычников идеи — это орудия. Языческий менталитет сторонится всякой метафизики, он остается “физическим” просто потому, что убеждён: ничто и никогда не сможет лишить природу её священного характера. В своей книге “Археофутуризм” я попытался показать, что иудео-христианский и исламский менталитет не сможет принять биотехнологии (которые вместе с информатикой вызовут катаклизмы в ХХI веке) и вообще науку и технику будущего, с их титанически-прометеевской сущностью, ни с этической, ни с теологической, ни с культурной точек зрения. Я считаю, это под силу только языческому менталитету. Кстати, показательно, что в трех культурных сферах, не затронутых монотеизмом, в Индии, Японии и Китае, генную инженерию считают вполне естественной.
Я не буду говорить здесь символическим языком пророков и указывать пути. Для меня существует “чёрное солнце” язычества, раскалённый подземный очаг — то, что Хайдеггер называл “самым опасным”, т.е. самая суть трагического вызова судьбе. Наука и техника в сочетании с волей к власти; синергия эстетики и призыва к самоутверждению, попытки сделать себя Богом — всё это является частью духовной Вселенной, которую невозможно чётко определить, которая должна остаться в тени — “благодатной тени”, как говорил Овидий. Но этот демиургический аспект присущ именно европейскому язычеству. Эти угли всегда тлели в нём и в любой момент могут превратиться в вулкан. Это с большой силой выражено в романе Эрла Кокса “Золотая сфера”, который произвёл на меня сильное впечатление. Эти интуитивные предчувствия выразились в научно-фантастической радиопередаче “Накануне войны”. Комикс на эту тему сделал художник Оливье Карре. Тексты сохранились, они, несомненно, будут когда-нибудь опубликованы, но они слишком жестоки — их могут неверно понять. Мы называем это возвращением преображенных богов. Есть одна семейная тайна европейского язычества, о которой напоминают все древние мифологии, вплоть до артуровского цикла, не раскрывая её природу; тайна, суть которой (Грааль?), по моему мнению, недоступна уму; тайна, которую интуитивно ощутил Хайдеггер и испугался её. Судя по его главной книге “Ложные пути” (во французском переводе “дороги в никуда”), Хайдеггер, как мне кажется, прекрасно знал, что эти дороги кое-куда ведут. (В немецком языке — слово “Holzweg” действительно имеет переносный смысл: “ложный путь”, в первоначальном значении — это лесная тропинка, ведущая к месту заготовки дров”. — Прим. пер.) Я дал эту необычную интерпретацию в номере журнала “Нувелль эколь”, посвященном немецкому философу. Хайдеггер испугался собственного ясновидения и утопил свои интуитивные предчувствия в молчании. А потом его идеи постарались нейтрализовать и исказить. Куда же ведет дорога нашей истории? К возможной победе титанов и Прометея. Зевс, я знаю, обидится на меня за это, но я желаю этой победы, и пусть она хоть если и будет недолгой, но это будет эстетический взрыв, венец дела демиургов, то вечное мгновение, о котором говорил Ницше. Именно Ницше так испугал Хайдеггера, который его очень хорошо понял, а не просто без толку прочёл.
