Повторим известную метафору: Традиция — это древо, которое корнями уходит в землю и кроной упирается в небеса. Земля — это мистика почвы, месторазвитие и окружающий ландшафт, климат и природа, в лоне которой живет народ и которая отражается в его культуре и отпечатывается в мышлении; это Мать-Земля. Небеса — это вотчина Небесного Отца, вертикальное духовное начало народа, его сакральные мифы и предания; горний мир Богов, духов и предков. Иногда говорят о Древе, которое корнями уходит в небо, а листьями как раз стелится по земле.
Тем самым подчеркивая, что единый корень Традиции расположен сверху, в сфере духа, и прорастая навстречу земле, он разветвляется на множество духовных путей, культов разных Богов, сословные предания (здесь кроются различия, например, почитания Перуна у земледельцев и у воинской знати). Листья же — это огромное богатство проявлений того или иного пути (ветви, верви) в конкретной культуре: музыка, песни, духовная поэзия, ремесло, зодчество, кузнечное дело, украшения, стили вышивки, рисунка и т. д., и т. п. Каждый конкретный народ живет в срединном мире между землей и небом, прорастая из одного корня (мифоса) в богатое разнообразие ветвящейся кроны; и все вместе они (мы) образуют лес Традиции.
Так вот применительно к современному язычеству, мы обнаруживаем этот лес в его зимний период — когда листва опала с ветвей, высохла, свернулась у корней и даже начала подгнивать в нижних слоях. Некоторые ветви пересохли, отвалились, а иные крупные разветвления стволов лопнули от великого мороза нашей эпохи.
Сухой историко-этнографический подход предписывает собирать и каталогизировать опавшие листья, вкладывать их в книжки ученых мужей, которые никогда сами не верили в описываемые ими виды деревьев, и периодически сверяться совпадает ли подобранный лист с наброском из книги. По итогу такие язычники становятся обладателями обширной коллекции шуршащей опавшей листвы. Безусловно, они могут быть красивыми: красными, с огненно-оранжевым отливом, коричневые с белым аверсом, крупные и мелкие, опавшие ещё зелеными и т. д. Хорошие закладки между страниц.
Сторонники языческой реконструкции могут раскрашивать эти листья обратно в оттенки зеленого и приклеивать их обратно на ветки, воссоздавая язычество в бесконечных спорах «должен ли этот листик быть на этой веточке».
Выдающийся исследователь культуры Востока и традиционалист Ананда Кумарасвами сказал:
«если сохранился фольклор, то на его основании можно восстановить всю полноту инициатического знания». К этому следует добавить максиму «без язычества фольклор мёртв»
Так вот, без принадлежности в древу и корням — любая, даже предельно точная реконструкция «традиций предков», — это короб мёртвых листьев, сухой гербарий, который может только тешить своего обладателя.
Когда наступает Зима Года (германцы говорили о Фимбульветр, Великой Зиме накануне Рагнарёка; индусы учили о наступлении Кали-юги, греки о пришествии Железного поколения людей, Велеслав Черкасов когда-то ввел удачное определение Кощного века), древо сбрасывает листья, чтобы снова «опериться» ярким цветом по весне, то есть в начале следующего цикла. Таким образом древо Традиции может порождать новые, другие разветвления, ветви и листья. То есть прокладывать другую дорогу, порождать другие формы, образы, культурные формы и нарративы мифа, которые будут питаться от того же корня, что и ранние, но уже опавшие и отмершие листья и ветви. Такова преемственность выражения единого-в-разнообразии.
Сторонники слепой этнографии и реконструкции будут бегать вокруг такого дерева, его молодых побегов и раскрывшихся листьев, прикладывая к ним свой гербарий и страницы с контурами листьев из книг удобных историков прошлых эпох. Прикладывать и возмущаться, почему лист на ветке не совпадает по цвету с его засушенным образцом? По какому праву эта ветка выросла именно здесь, ведь в прошлогодней описи её здесь не было? Он будет обвинять в «новодельности» набухшие соком почки, потому что не нашел их в каталоге археологических находок прошлого сезона. В своем безумии он дойдет до того, что обдерет дерево от листвы и обрубит все свежие побеги, чтобы «традиция полностью подтверждалась по книгам и источникам».
И если ствол дерева, в рамках метафоры, можно отождествить с телом народа, которое является носителем и выразителем своей традиции, на своей земле-матери под своим небом-отцом, то корни, уходящие как под землю, так и в горние миры, — это то, что питает всё древо и пронизывает его от тёмной глубины до последнего кончика последнего листика. Это — особое языческое мышление. Не мировоззрение, не набор ценностей, а именно мышление во всей его полноте, вместе с языком и сознанием, создающее человека, народ и культуру, и отличающая его от других неязыческих парадигм мысли. Иными словами, корни древа — это языческий Ум, языческая истина и мышление, которое её раскрывает, подтверждает, передает и утверждает во всех сферах жизнедеятельности человека и общества. Мышление, погруженное в родные мифы. Языческое мышление, которое объясняет вообще всё и дает ответы на все вопросы и полностью самодостаточно в своих глубинах, аргументах и достоинстве.
Это мышление спрятано в глубине народа и человека, в его уме, за покровами языка, менталитета, поведения в быту и т. д, но при этом оно же выражено во всем этом, вплоть до ритуала и ценностей каждого отдельного сословия. В нашей метафоре дерева оно не зря отождествлено с глубинными корнями, потому что именно они сохраняют жизнь всего дерева, когда его листья и ветви опадают, под натиском исторических бурь и закономерной деградации мира, аналогия которой — это Зима и Ночь.
Возрождение, обновление, спасение и адаптация язычества к современной реальности кроется именно в сложнейшем прорыве к корням, к аутентичному языческому мышлению, исходя из которого мы можем напитать соками свежий миф и создать новые [пусть и отличные в деталях, но по сути всё те же] культурные формы и мифологемы, выдвинуть на первый план культа, возможно, других Богов из пантеона, и т. д. Поэтому для язычества принципиально важно — прорываться к мышлению и обживаться в нем. Это то первейшее, и это снимает все вопросы о том, «у кого и сколько осталось языческого наследия». Без языческого мышления любая, самая достоверная реконструкция или самый полный сборник фольклора, — пустое. Кто обжился в языческом мышлении, тот уже в традиции, а кто собрал богатый гербарий, — тот может быть бесконечно от неё далек.
Отсюда мы, наконец, переходим к ключевой проблеме, связанной с языческим мышлением и страхом язычников быть самими собой. Эта проблема заключается в том, что современные люди, целые народы, взрощены, воспитаны и образованы в той парадигме знания и мышления, которая не является языческой и, более того, противостоит священному и мифам. Низводя их до унизительного статуса «наивного детского прошлого человечества», навешивая на мифы ярлыки «псевдознания», «сказок» или, в лучшем случае, аллегорий.
То есть, если совсем простыми словами: сегодня заниматься и «возрождать» язычество стремятся люди, которые являются носителями абсолютно неязыческого и даже контрязыческого мышления. Именно поэтому они представлены как внешние, бегающие вокруг Древа Традиции персонажи, которые пытаются делать суждения о нем на основе внешних (чуждых) источников и мнений, а не из самой истины языческого мифа своего народа.
Самая характерная черта этих проходимцев — патологическое стремление адаптировать языческую традицию к ценностям и лекалам современности во всех проявлениях. Тем самым они прямым текстом расписываются в том факте, что они воспринимают традицию как что-то заведомо неполноценное. Они стыдятся язычества и того, какой путь оно указывает своим верным адептам. Для них полнота традиции предстает как тот самый «бедный родственник из отсталой деревни, который не понимает прелестей городской жизни»; родственник, которого надо умыть, одеть, приукрасить и перевоспитать на городскую моду, иными словами — вытравить из него его деревенский, врожденный от почвы дух, чтобы не стыдно было показать его друзьям и коллегам. Тоже самое с Древом Традиции: его следует пригладить, постричь (провести ревизионизм) «под куб» как на лучших газонах города и в строгом соответствии уже не только с работами по этнографии и фольклору, но со всем сонмом откровенной лжи и заблуждений современности, будь то социальные стереотипы или веяния научного знания.
Здесь мы указываем на то, что повсеместно видно в современном язычестве: фрагментированное мышление и нерефлексируемое противоречие двух стилей мышления, языческого и современного. Это наиболее отчетливо видно в попытках дать ответы на фундаментальные онтологические вопросы о статусе истины, происхождении мира, человека, народа, ремесел и т. д.
Модерновые «язычники», как и реконструкторы и «верующие в этнографию», на фундаментальные вопросы отвечают цитатами из школьных и университетских учебников, написанных людьми, которые равнодушны либо открыто ненавидят религию и миф. Они отвечают ссылками на «Википедию» или пошлостями в духе «общего мнения» XVII-XVIII веков (деизм), «здравого смысла» или банальностями кухонной мудрости, которую они слепо выдают за высокие мнения «языческого богословия».
Иными словами, когда в какой-то речи, споре или размышлении сталкиваются «версия языческого мифа» и какая-нибудь научная, общепринятая истина, — они всегда встают на сторону общепринятой истины, учебника физики за 7 или биологии за 8 класс. Они — всегда на стороне толпы и на стороне лжи. На стороне того мышления, которое выросло и стало доминирующим в Европе на трупе сакрального и на отрицании главенствующей роли религии в жизни.
Почему так? Потому что эти люди боятся пойти за своей традицией, за своими Богами, за духами своих предков, за своими корнями до конца и против всех. Этим людям комфортнее в стаде, посреди набора уже готовых шаблонных решений и ответов, которыми научные просветители разных мастей кормят их, как когда-то мама кормила ложечкой, а потом учитель дрессировал у доски. Они всегда будут отдавать приоритет «научно достоверным данным», они искренне любят аргументы вида «эти открытия в науке подтверждают древнюю мудрость/знания/магию». Но позвольте, если древние уже и так все знали, то зачем им и вам нужны такие вот костыли в виде штампа «подтверждено в лаборатории или кабинете»? Потому что без этого штампа эти модерновые язычники снова видят «свою» языческую традицию неполноценной, несовременной, убогой и архаичной. И в этой, безусловно мнимой, неполноценности на самом деле отражается только неполноценность их собственная. Потому что их так научили, что все должно быть вот таким, с визой «одобрено науками и общественным мнением». Как следствие, они боятся выйти из клетки, куда их поместили против их воли. И они люто завидуют и ненавидят тех, кто из неё выбирается. Поэтому что это психология проигравшего, который даже ни разу не попытался мыслить иначе и не сделал ничего ради той традиции, верность которой он декларирует.
Потому, что им на самом деле не нужно язычество и Божественная природа внутри самих себя. Можно предположить, что в сторону той или иной языческой религиозности их толкает ворох разных «человеческих, слишком человеческих» мотиваций: попытка найти друзей и круг общения, потому что «здоровая» (с точки зрения общества) среда их не принимает; поиск пространства для реализации психологических, эмоциональных поведенческих проблем и комплексов; политические амбиции, скука, досуг, ролевое хобби, «магия для домохозяек» и т. д.
Быть язычником сегодня — это не данность и не умелый навык сортировать опавшие листья. Быть язычником — это сложная задача, подвиг посвящения. Язычество требует от нас героизма. Герой сражается с чудищем, которое угрожает и ему, и его народу, древу его традиции. Так же аскет и мудрец сражаются с чудовищными страстями тела, иллюзиями внутри и во вне своего ума. Чуждый окружающий мир, выстроенный на абсолютно противоположном язычеству мышлении, — вот наш дракон, который выжигает дыханием целые леса; сковывает льдом почву и соки в наших ветвях. Вонзить клинок ему в горло, развеять его чары над нашим языческим мышлением, — вот наша общая задача.
Это требует высвобождения огромной внутренней свободы быть откровенным безумцем в глазах всего мира, обретя подлинную родину и дом по ту сторону от всего здешнего. Свобода — это не иллюзия «свободного выбора традиции из предложенного набора», будто язычник зашел в духовный супермаркет, а свобода, выбрав традицию, — посвятить ей всю свою жизнь, всего себя (наконец-то обрести себя и свои корни) и, если надо, эту жизнь отдать.
Наконец, если того требуют все неблагоприятные условия среды, — найти семя и взрастить Древо Традиции заново, на иной метафизической почве. Это уже уровень высшего мистицизма и метафизики, философия самих Богов и сфера решений Единого об истине его проявлений в мире.
Другими словами: не реконструкция неоязычества, но раскрытие Другого Мифа в своей жизни и срединном мире.
