лидер Moon Far Away в гостях у «Завтра»
Одна их самых интересных и удивительных отечественных групп базируется в Архангельске. Moon Far Away стала одной из первых русских готических формаций, а в двухтысячных группа обратилась к традиции, соединив в своём творчестве архаический фольклор и актуальную музыкальную культуру. Не в последнюю очередь Moon Far Away известна мистическими «живыми» выступлениями –с масками и костюмами.
Благодаря Moon Far Away северорусский фольклор звучит на европейских площадках неофолка и world-music. Как нередко бывает, заграницей MFA знают порой даже лучше, чем в России. А ведь Moon Far Away – очень русская группа, несмотря на иноязычное романтическое название («Луна далеко»), обретённое в далёком уже 1994 году.
На вопросы «Завтра» отвечает лидер MFA Алексей Шептунов.
- Вокруг группы существует целый веер ярлыков…
- Все эти наименования – больше для критиков и продавцов музыкальных магазинов, когда диски расставляют по полочкам. По большому счёту, ничего против определения экспериментального неофолкане имею. Жанр и жанр. Но это слова. А мы же не словами занимаемся.
- «Нео», в данном случае, наверное, многое определяет. Ибо под фолком проходит достаточно разнообразный и противоречивый набор – и псевдонародные эстрадные коллективы, и Лукерья Кошелева, и «тяжёлые» группы с затейливыми названиями и фэнтезийными текстами…
- Всё-таки мы не играем фольклорную музыку в чистом виде. Приставка «нео», по-моему, идеально характеризует некое переосмысление, современный подход, эксперименты на этом поприще. Сегодня всё чаще употребляют такой термин как постфолк. И, может быть, мы к этому даже ближе. Потому что под неофолком обычно подразумевают европейские команды, выдающие мрачные истории под акустические гитары. С этим направлением мы не особо связаны, хотя слушать любим. Наверное, самое правильное – это фольклор XXI века, сделанный современными средствами.
К тому же мы экспериментальная группа, у нас не весь материал базируется на чистом фольклоре. Но этно-мотивы всё равно присутствуют, даже если мы делаем экспериментальные композиции, в которых нет слов, то есть они не основаны на конкретном записанном материале.
А то, что мы используем маски на сцене,– это изначально игровой элемент. Потом я уже понял, что маска – дополнительное удобство. У нас менялись вокалистки, но из-за масок слушатели этого не знали, и многие считали, что все альбомы записывала одна и та же вокалистка. И это очень хорошо: всё, что к музыке отношения не имеет – имена-фамилии, лица–уходит в сторону, а на первый план выходит музыка.
- Нет противоречия, что с одной стороны вы обращаетесь к архаике, при этом используете высокотехнологичные материи, компьютеры?
- На мой взгляд, противоречия нет, потому что фольклор – это всё-таки ценностное содержание, некие архетипы, то, что составляет душу народа. А электроника, костюмы, современный видео-арт – форма. В любом случае, в фольклоре форма всегда менялась. Кстати, очень многие фольклористы считают, что современный фольклор – тоже довольно интересное поле для исследования.
Раньше мы практиковали такой подход,когда на фольклорную песню подкладывается инструментальная гармония, которая ей не соответствует, но серьёзно расширяете горизонты. Это очень интересно: песня остаётся той же, но появляются интересные созвучия.
Сам я закончил магистратуру по филологии с направлением в фольклористике и мифологии. В обычной жизния, к сожалению, в основном занимаюсь другими вещами.Хотя бывает,что интересы и дела совпадают. Вот мы записали и издали диск Александры Кокориной «Песни Устьи. Традиционная лирика Устьянского района Архангельской области». Поучаствовал я в создании музея «Вначале было Слово», посвящённого эпической традиции Кенозёрья.
- Существует какая-то иерархия обращения к фольклору? Потому что в своё время бывали противопоставления, допустим, что есть «бабушкин фольклор», а есть Традиция с большой буквы. Или это иллюзорное противопоставление? А ещё на Севере, наверное, плотно сталкиваются языческий и христианский миры?
- Всё это просто разные пласты, и всегда надо понимать, к чему ты обращаешься. Да, есть сценические песни, городские романсы и много чего ещё, а вот эпос сегодня абсолютно не бытует. К эпосу мы можем обращаться только по старым экспедиционным записям и публикациям.
Безусловно, фольклор всегда отражает менталитет и потребности человека. Проблема, что с изменением поведенческих и ценностных моделей исчезла потребность в эпосе. Эпос, былина напрямую связаны с промысловыми занятиями, когда у человека хватает свободного времени. Приходят люди в избушку на море и часами сеть перебирают. Не молчать же – вот эпос и поётся, и так действительно несколько часов. Но изменились занятия, образ жизни, трансформировалась и духовная культура. Очень жаль, что нынче не поют былин, но, видимо, это неизбежно.
Русское язычество же во многом придумано, но это даже не сегодня произошло. Ещё в XIX веке кабинетные учёные плодили сущности, из припевов брали слова и считалось, что поётся о каком-то божестве. Но концепты очень искусственные, подтверждения в фольклоре практически нет. Есть какие-то элементы, но культа, системы поклонения как такового мало. Хотя вплоть до сегодняшнего дня в Плесецком, Каргопольском районах области сохранились священные рощи, и люди их почитают. Пусть неосознанно, но всё равно считается, что там нельзя деревья рубить, грибы рвать, громко разговаривать, и вообще без дела туда ходить. Эти рощи в непосредственной близости от деревень находятся. Идут поля-поля-поля, а в центре вдруг массив – стоят очень плотно высокие деревья. Там же падают, никто их не выносит, образуется бурелом. Возможно, из-за того, что рощи могли быть посажены на месте кладбищ, которые стёрлись во времени, а деревья остались. Говорить об этом с полной уверенностью нельзя, не доказано. Но мне близка теория, что на могилке сажали ель, сосну, дерево росло, потом могилки исчезали, а массив деревьев оставался. И,соответственно, оставалось уважительное отношение к месту погребения. Почему «священная роща» люди уже не скажут, осмысление и культ отсутствуют, тем не менее, определённые шаблоны поведения остались.
- Вы часто используете слово «ритуал» для обозначения сценической практики. Однако к ритуалу апеллируют многие, включая даже поп-исполнителей.
- Музыка сама по себе глубоко ритуальна, даже поп и рок-музыка. Например, на человека нападёт ностальгия, он вспоминает первую любовь и ставит какую-нибудь запись «Ласкового мая», и за три минуты песни проживает часть своей прошлой жизни. Песня заканчивается, а он её снова заводит, и опять возвращается в ту ситуацию. Это абсолютно ритуальный момент. Другое дело, что это уже не фольклор, но часть внутреннего мира человека.
А наша музыка основана на старых текстах, она ещё и по сути своей ритуальна. Традиционные созвучия, ритмы – нам именно это интересно.
И бывает, что во время концерта зал начинает представлять собой фактически единый организм. Часто после концерта мне говорили, что в «такой-то момент я почувствовал то-то». Самое интересное, что в тот самый момент и я чувствовал нечто подобное. И это проживание каждый раз в чём-то меняет человека.
- А существуют ли какие-то вещи, связанные с фольклором, которые вы не используете и не будете использовать?
- Мы заговоры никогда не использовали, потому что они реально работают. Не используем некоторые музыкальные инструменты, которые либо мне не интересны, либо они не подходят к нашей музыке. К примеру, вряд ли когда-нибудь у нас появится гармонь. Балалайка – да, но её мы используем не в танцевальных номерах, не в частушках, а в каких-то эпических моментах и заставляем звучать не очень привычно.
- Есть ли какое-то региональное самопредставление? Как вообще на группу повлияла специфика того, что вы действуете именно на Русском севере?
- Архангельск – замечательное в этом плане место. Здесь корни, вечная подпитка. Северорусская культурная традиция – мощнейшая вещь, которая одной из первых была открыта, и из неё черпали долгое время полноценные эпосы. Это замкнутая, очень широкая традиция со своими подрегионами, культурными ареалами.
- Мыслей перебраться в столицы, для большего медийного эффекта, не было?
- Я никогда об этом не думал, потому что у меня и потребности такой не было. Нам очень нравится Архангельск, мы здесь себя хорошо чувствуем. Кстати, Пётр I строил Санкт-Петербург именно по модели Архангельска: и в архитектурном, и в культурном отношении. Он туда практически сослал несколько сотен наших крепких купеческих семей. Из Архангельска, где всё было обжито, Пётр отправил их в хлябь,туда, где всё ещё только строилось. И они заложили основу города. Безусловно, были люди и из других мест, но костяк первого населения Петербурга – архангелогородцы. Так что наши города давно связаны между собой.
Вообще у Архангельска всегда был вполне столичный и такой проевропейский менталитет. И формальные новшества через Архангельск шли, и культурные тренды. Первый морской порт – естественное взаимное влияние культур. С европейцами –постоянные отношения, в Архангельске были норвежские, немецкие, английские улицы.
В нашем фольклоре, даже в архаичных текстах, сочинённых не в середине ХХ века, часто встречается образ пития кофе. Например, поётся: «Кофеюшку грешная пила». В центральных областях России такого явно не встретишь, а здесь кофе был известен давным-давно.
К тому же первопоселенцы Архангельской области –люди активные, предприимчивые, сильные. Это люди, которые сознательно пришли на новое место, осваивали его. Этот пласт сохранился как в вечной мерзлоте, его потом достали, зафиксировали, и он остался как часть менталитета.
- «Высокие» технологии и фольклор. Постмодерн?
- Постмодерн – это ведь не культурный жанр. Нет музыки или литературы в жанре постмодерн. Это культурная ситуация, в которой мы все вынуждены жить. От неё либо можно искусственно уходить, ограничивая себя, сознательно строя вокруг башню, но это ведь тоже реакция на постмодерн. Мне кажется, правильнее использовать все новые возможности, но идти своим путём и пытаться жить в русской традиции.
Безусловно, один из плюсов постмодерна – небывалая творческая свобода, которой доселе не было. Художник, не желающий ограничивать себя какими-то строгими рамками, может позволить себе очень многое, в том числе и в работе с традицией.
- Разве традиция не предполагает ограничений?
- Для меня сущность фольклора – это всё-таки содержание, а форма и бэкграунд–то, что мы можем привносить, с чем можем экспериментировать. Под содержанием я понимаю даже не тексты, а определённое мировоззрение, настрой человека, чёткие параметры жизни – как человек веками встраивал себя в мир, знал, о чём можно попросить и о чём нельзя природу и других людей. Фундаментальные вещи, которые в традициях разнятся. Это глубинные модели, которые, наверное, даже архетипами нельзя назвать – это что-то иное.
