Языческий волхв о том, как родноверы отмечают день смерти и зачем при этом уходить в лес.
Русско-Славянская Родноверческая Община «Родолюбие» была создана в 1998 году. В современном славянском неоязычестве волхвами называют себя некоторые лидеры общин, ведущие проповедническую, организаторскую и издательскую деятельность.
В ноябре, когда земля заледеневает и покрывается снегом, язычники готовятся к встрече с Марой – богиней смерти в славянской мифологии, связанной с сезонными обрядами умирания и воскресания природы. В этом году Марин день приходится на 21 ноября – язычники выезжают далеко в лес, собираются у костра и совершают очищающие обряды. Автор «Заповедника» Диана Карлинер поговорила с волхвом Велеславом Черкаcовым, лидером Русско-Славянской Родноверческой Общины о том, как родноверы отмечают день богини смерти и почему волхв называет Мару своей возлюбленной.
– С 2004 года вы пишете о Маре книги и даже проводите на эту тему вебинары для язычников. Расскажите, с чем связан ваш интерес?
– Культура многих народов построена на защите от мира мёртвых, а люди, которые ищут мудрости, вынуждены вставать на путь смерти. Будучи язычником, я, естественно, интересуюсь образом всех родных богов: как светлых, так и темных, как созидателей, так и разрушителей. Светлые боги поддерживают мироздание – с ними все более-менее просто. А страх смерти – всё-таки один из коренных страхов человека, поэтому миновать лик Морены достаточно сложно. Можно быть язычником, можно не быть язычником, но встреча со смертью ожидает каждого. Кроме того, наше человеческое стремление вперед подразумевает умение прощаться с прошлым, и если мы хотим, чтобы у нас были толстые щеки и большой живот, в какой-то момент мы должны от чего-то отказаться. Очень часто, чтобы найти что-то новое в себе, надо уметь отбросить старое. И этот момент инициации в язычестве связан именно с фигурами тёмных богов. Не стану скрывать: для меня Морена имеет личное измерение. Если угодно, это моя вечная возлюбленная, которую я вижу в ликах женщин. Встреча женщины на духовном пути мужчины – это всегда встреча с его собственной анимой, по Юнгу, со своей женской природой. То есть чтобы обрести целостность, нужно понять женскую божественность, а это всегда посвящение, внутренняя трансформация. У меня про Морену есть даже дневниковые заметки: «Влюбленный дьявол: трактат о вечной женственности», с довольно сатанинской обложкой.
– Если говорить про образ Мары, как бы вы её охарактеризовали?
– Мара представляется в трёх ликах, которые совпадают со стадиями женского сознания: дева, жена, старуха. 21 ноября фактически начинается зима, и мы её встречаем как молодую девушку – Снегурочку. В середине зимы, 15 января, происходит её перерождение. Здесь Морену можно условно представить в образе Снежной Королевы – валькирической женщины. По народным представлениям болезни и лихорадки в этот период выходят на свободу – зима на пике своей силы. В Болгарии, кстати, праздновали День чумы. На Масленицу Морена предстаёт в образе старухи, и мы ее провожаем – сжигаем чучело в обрядовом огне, и вот так заканчивается зимний цикл.
– Некоторые язычники отожествляют Морену с такими персонажами, как Кикимора и Макошь. Как понять эту трактовку?
– Сложно найти однозначный ответ. Образ Кикиморы, взятый из этнографии, явно занижен. Это не богиня мирового масштаба, которая разрушает вселенные, и даже не богиня зимы – домашняя нечисть, которая плетёт кудель. Однако есть исследования, которые предполагают связь Кикиморы и Морены. Кика, или кичка, – это рогатый головной убор замужней женщины, значит, Кикимора – Мара в рогатой кичке. Так получилось потому, что во времена двоеверия христиане превратили языческих персонажей в мелкую нечисть в народном сознании. Так и Мара стала просто в Кикиморой. К Маре близок образ сказочной бабы Яги – старуха, которая стоит на границе между мирами. В ряде других культур Великая Богиня являет собой и жизнь, и смерть. Даже индийская Кали, при всей брутальности облика, почитается как Великая Мать всего сущего. Вот Макошь, связанная и с землей и с водой, на мой взгляд, это ипостась Великой Матери. В современном родноверии мнения расходятся, единой мифологической системы никогда не было и нет сейчас.
– С одной стороны, язычники носят обереги от смерти, стараются защититься от неё, с другой стороны, поклоняются богине смерти. Почему казалось бы противоречащие процессы важны для язычников?
– Для язычника мир целостен. Не стоит путать созидание и разрушение с добром и злом. Это как день и ночь – сами по себе они не добрые, не злые. Нашим откровением считается природный цикл – годовой круг, который весной начинается с зарождения и заканчивается зимой смертью. И любой процесс для нас проходит через эти стадии. У Мары две основных ипостаси: с одной стороны, это смерть, с другой стороны, она владычица зимы, которая даёт нам представление о бессмертии души. Собственно, дерево не умирает зимой, оно просто сбрасывает листву. Змея не умирает, когда сбрасывает старую кожу. Для нас это «малая смерть», принятие которой позволит правильно встретить смерть большую.
– Что вы понимаете под «малой смертью»? Какие-то трудности, переживания?
– Прежде всего, да. На это можно посмотреть с нескольких сторон. Во-первых, человек проживает разные возрастные периоды. В любой традиционной культуре, не только в славянской, моменты возрастной инициации были связаны с обрядностью, что помогало человеку проходить эти кризисные точки. В современной культуре мы можем наблюдать осколки этих архетипов: выпускной бал с мегапьянкой, дедовщина в армии – тоже в некотором смысле способы инициации. То есть это некоторые переходные периоды, которые, как правило, связаны с возрастом. Мне сорок три года, у меня кризис сорокалетнего возраста – и я для себя решаю, как это принять, как переродиться и перейти на новый этап. Психологи называют это состояние «душевным кризисом», что в некотором смысле тоже смерть. Во-вторых, малая смерть – это наши потери, и нужно научиться их отпускать.
– Это то, что вы называете принесением в жертву?
– Да. Обычно человек пытается этого избежать, вернуть всё на старое место. То есть можно осознанно это отпустить, а можно цепляться, чтобы усилить свои страдания, извиняюсь за буддизм. В разных культурах человек смотрит на бога как на грудь, которая всё время что-то даёт. Человек кормится от этого, он не привык что-то отдавать. Работа с потерями позволяет задуматься о том, кто ты в этом мире и что для тебя важно. Допустим, вот я важный, солидный человек, и вдруг меня выгоняют с работы – и я никто. Но это только на первый взгляд. Если переходить с психологического языка на мифологический, Мара – это не только страж порога, это фигура запределья.
– Есть ли язычники, которые не поклоняются богине смерти?
– Существуют разные подходы к празднованию. Кто-то говорит: «Мы Мару славить не смеем». Они свежеиспечённый хлеб накалывают на колышек: мол, требу свою возьми, а нас не тронь. У меня дедовский метод – у смерти научиться жить. Через природу Мара даёт нам духовные уроки.
– Давайте поговорим о ходе самого обряда. Как язычники проводят день Мары?
– Мы собираемся еще засветло в лесу вокруг костра, пускаем братину с какимнибудь хмельным напитком – с пивом, с квасом, не с водкой, конечно. Прежде всего, это необходимо для создания общего круга, прочувствовать силу жизни. Огонь для нас – символ божественного присутствия, и мы все, как родные боги, стоим вокруг недвижимого центра. Постепенно начинает темнеть, и когда наступают сумерки, мы поворачиваемся спинами к огню, лицом – к лесу. Я веду обряд, и с бубном постукиваю каждого по спине. Бубен, опять-таки, удивительная вещь – помимо мистического значения, если бубен звучит правильно, он создаёт такое воздействие, которое убирает микрозажимы в мышцах, то есть помогает человеку расслабиться. После этого мы пускаем братину против хода солнца – это как раз символизирует зимнее время. Человек отпивает из братины, переоблачается в личину, а потом уходит в лес и начинает работать со своим тотемным зверем. Что это значит? Допустим, человек считает, что ему свойственна повадка волка. Не в том смысле, что его род идет от волка, – я не думаю, что даже предки в это верили. Усматривается связь между характером человека и животным. Допустим, кто-то как медведь, которого трудно раскачать, но если это сделать, то он будет крушить всё, кто-то юркий, как заяц, кто-то – как волк и так далее. Когда человек надевает личину, происходит обрядовое оборотничество, то есть он превращается в зверя настолько, насколько это возможно. Если волк, человек распоясывается, встаёт на четвереньки, воет, катается по земле. Кому-то нужно прорычаться, кому-то провыться, кому-то проблеяться, некоторым, наоборот, помолчать – в зависимости от тотемного животного. И что здесь очень важно: людям, как существам социализированным, со стороны, особенно если они близко не знакомы, это может показаться странным. Посмотрит и подумает: вот, сейчас укусит, а может быть: да он вообще сумасшедший. Именно поэтому своим кругом мы уходим далеко в лес, чтобы нас никто не встретил, чтобы мы могли расслабиться и не стесняться. Кто-то может просто по лесу погулять, кто-то, если захочет, может раздеться и кататься по снегу – это не для широкой публики. Это дико будет выглядеть, но это способ выбросить из себя негатив.
– На сайтах родноверов сказано, что участники обряда должны быть старше 21 года. Почему?
– Ну, мы формально прописываем, это такая защита от дурака. Если мы давно друг друга знаем и кто-то приходит с ребёнком, скажем, тринадцатилетним, который понимает обряд, которому родители всё объяснили, и если у него самого есть интерес и желание, он допускается. Как я говорил, на Моренин день мы посторонних не зовём. Это ещё вот с чем связано: когда человек настраивается на обращение к силам смерти, верит он в это или нет, он оказывается в общем поле, значит, он нечто потеряет. Можно быть не язычником, можно быть атеистом, но если человек пришёл поиграться, в лучшем случае он потеряет часы.
– А что вы делаете в момент обряда?
– Я хожу вокруг обряда и продолжаю стучать в бубен. Потому что человек может уйти, чтобы никого не было видно, но на звуки бубна в ночи он сможет вернуться. Постепенно люди возвращаются, мы возрождаем огонь и бросаем в огонь личины. Человек смотрит, как всё прежнее, весь негатив сгорает у него на глазах. Тотемный зверь не сжигается, он просто меняет состояние, как инструмент, который помогает. По возвращении мы приносим требу. Как правило, это каравай, который пускается по кругу, и люди накладывают на него руки. Потом мы каравай накалываем на колышки или кладём в костёр, можно оставить в дупле дерева. Ну и в заключение мы снова пускаем братину и возвращаемся в человеческое состояние.
– Другой языческий лидер, Родобор Борута, говорит, что есть шарлатаны, которые проводят обряд на день Мары. Скажите, только ли жрецы и волхвы могут проводить языческие обряды?
– У него просто платный театр, где за хорошие деньги разыгрываются сцены. Поэтому я предпочитаю не иметь дело с людьми подобного типа. И насколько я знаю, исторически у язычников жрецом мог быть старший в роду. То есть и на Марин день люди могут самостоятельно собираться – посредники не являются необходимостью. Другое дело – важно, чтобы все не кричали в разнобой, а значит, должен быть ведущий, которой создаст некий распорядок, проследит, чтобы было всё последовательно. И ещё один момент: у нас нет пиетета, который испытывает человек к священнослужителю в церкви. Нет, уважение к волхву, жрецу – естественно, особенно если заслуженное. Просто волхв более профессионален в таком деле, потому что больше времени тратит на это.
– Возвращаясь к началу разговора, почему из всех тёмных богов вы выбрали для себя Мару?
– Сложно сказать, это ведь не мы рационально выбираем. В пятнадцать лет, по юности, все мальчики хотят быть перунистами – активными воинами. А с возрастом, если ты состоялся как личность, ты ищешь то, что поможет тебе понять красоту мира. Для меня это Морена. Это не хорошо и не плохо, это не значит, что все должны быть такими. Это просто говорит о том, что таковы мои склонности.
