Сегодня, когда человек обуздал эволюцию и высокие технологии, определённые силы продолжают использовать древние практики для воздействия на сознание масс.
В первую очередь речь идёт о шаманизме, который представляет собой и практику, и технологию, и мистическую традицию, ставшую основой для многих тайных обществ и эзотерических групп современности.
Шаманизм всегда был тесно связан с древним культом «мужских тайных союзов» и поисками экстаза как откровения. Как и все архаичные народы, индоевропейцы, а позже индоарии, имели своих шаманов и экстатиков (хотя сам термин «шаман» взят из эвенкийского языка), которые после свержения доисторического белого жречества выполняли чётко определённую военной аристократией магикорелигиозную функцию. Причём данная функциональная основа их действительно отличалась от культа магов на основе ритуала, обряда и идеологии. Шаманы превратились в своего рода «идеологов демонизма», восторжествовавшего позже в тайных союзах в виде колоссальных оргий, культа жертвоприношений, подчас человеческих. Мы не можем рассматривать индоевропейский шаманизм как пережиток первобытно-общинных верований, ибо великолепно осознаём тот высокий уровень, который был свойственен индоевропейской цивилизации в целом. На наш взгляд, данные религиозные практики необходимо рассматривать только как акт регрессии, возврата, вызванного уничтожением военной, опирающейся на культ девов аристократией более древнего, более высокого в своём морально-этическом начале жреческого культа. Данные формы вырождения мы можем проследить благодаря эпическому материалу не только Востока, но и Запада, являющегося также преемником древней индоевропейской традиции. Так, до нас дошли сведения, что некоторые боги германо-скандинавской традиции занимались некромантией. Необходимо вспомнить о гадании с помощью мумифицированной головы Мимира у скандинавов, которое напоминает гадание юкагиров на черепах шаманов‑предшественников. Этот обычай сохранился на Западе, в кругах средневековых алхимиков, чьим непосредственным атрибутом и символом «Великого деланья» явилось наличие черепа, посвящённого на столе (Джон Ди, Жиль де Ре). Пророками, писал Мирча Элиаде относительно шаманизма и архаических техник индоевропейцев, становились, садясь на могилы пророков, а поэтами, то есть «вдохновлёнными», – засыпая на могиле поэта.
Информацию об этом мы находим в «Саге об Инглингах».
Тот же обычай встречался и у кельтов:
«фили съедал сырое мясо быка, выпивал кровь, после чего спал, завёрнутый в его шкуру; во сне “невидимые друзья” давали ему ответ на вопрос, который его занимал»[1]
В этой связи Элиаде пишет о технике экстаза у древних германцев в работе «Шаманизм и архаическая техника экстаза»:
«Типологически эти обычаи были близки к посвящению или вдохновению будущих шаманов и магов, проводящих ночь возле трупов или на кладбищах. Идея, лежащая в основе этого, та же: умершие знают будущее, могут открыть скрытые вещи и т. п.»
Не будем сейчас заниматься глубоким анализом западной ветви индоевропейцев, просто желаем напомнить, что эти германские и кельтские идеи имеют аналогии в другом конце арийского мира, в Индии. Корни их уходят в единое северное прошлое и оккультные практики аристократических тайных мужских союзов, восторжествовавших после уничтожения белого жречества.
Крупнейший исследователь кельтской культуры У. Эванс-Венц, позже ушедший в глубокие индийские и буддистские изыскания, в своей работе относительно тайных учений Востока обращает наш взор к традиции и практике Чёт (Чод), распространённой в буддийской доктрине Махаяны.
Автор пишет:
«Среди различных учений, представленных в этом томе, “Чёт”… в своей дошедшей до нас форме мистерии исполняется с давних времён для изгнания с помощью богов, ублажаемых человеческими жертвами… с распространением буддизма вместо человеческой жертвы лепили из теста человеческую фигуру»[2]
Мы знаем Чёт как практику изгнания демонов и сил зла, приводящую к исцелению посредством жертвоприношения, но есть и другой весьма интересный для нас ритуал, напоминающий рассмотренные Элиаде западные практики.
«Этот ритуал Чёт-ваджраяны, описанный Александрой Дэви-Нэйл, был занесён в Тибет из Индии знаменитым учителем Пхадампой (XI век н. э.)»[3]
Здесь адепт остаётся на кладбище один в окружении трупов и шаманов и отдаёт своё тело на растерзание «упырям», порождённым негативом собственного разума. Аналогичное преображение происходит с адептом, медитирующим с идамами.
«Шок, пережитый при такой визуализации, не идёт ни в какое сравнение с любыми земными страхами»[4]
Данные традиции прослеживаются также в тантризме и культах Шивы, Шакти и Кали, которые, видимо, соответствуют тибетскому Идаму и именуются ишта-девата, то есть по имени одного из самых ужасных ликов Кали, которая живёт на кладбищах в грязи и изображена с черепом, наполненным вином. Всё это происходит в Индии, на кладбищах, при посвящении в жуткие ночные ритуалы. В этих местах также часто живут сатху, саньяси, отречённые, отбросившие мирские узы условностей и привязанностей.
«Многие тантрические сатхаки поселяются на местах сожжения, живут там постоянно и практикуют различные виды сатханы. Известно, что великие тантрические святые Бамкхэпа и Тарапитхе жили и совершали поклонения на уединённых шмашанах (кладбищах. – Прим. ред.). Среди тибетских тантристов широко распространены медитации на гниющих трупах и внутри них. Святые обычно медитировали на “8 кладбищах”, в относительно поздней “Феткариньи-тантре” говорится: “Тот, кто постоянно совершает джапу (медитативное повторение мантр. – Прим. ред.) на полусгоревших трупах, достигает успеха в любом деле”»[5]
Подобные мистерии описываются и Эвансом-Венцем, подчёркивающим аспект визуализации на кладбищах:
«Мистерия продолжается… врага пронзают копьями, а затем закалывают. Подобным образом в обряде Чёт дакини пронзает копьями демона эгоизма… йог в ритуале Чёт хватает меч, отсекает конечности, рассекает грудь, извлекает кровоточащее сердце… демоны-прислужники собирают куски в огромный серебряный чан в форме человеческого черепа… мистерия заканчивается ритуальным танцем танцоров‑демонов в чёрных шапках»
Так учёный описывает разыгрывание мистерии Чёт, возможно, когда-то практиковавшейся так называемыми «чёрными жрецами» в действительности. Однако не только в Индии и у кельтов встречаем мы эти пережитки идеологии и практики шаманизма и древних оргиастических союзов. Можно вспомнить дионисийские вакханалии Греции уже по той причине, что ещё классические авторы говорят о нечувствительности вакханок и их религиозном экстазе, хотя, как считал Мирча Элиаде, дионисийское мистическое течение имеет совершенно иную структуру, и вакхический энтузиазм не похож на шаманский и тантрический. Но на наш взгляд, у них одни и те же корни – доктрина реинтеграции в единое, концепция единения противоположностей и т. д.
В этой связи Элиаде говорит:
«Геродот оставил нам хорошее описание погребальных обрядов скифов. По окончании погребальных церемоний приступали к очищениям: на раскалённые камни бросали коноплю и вдыхали дым от неё; скифы издают неистовые вопли удовольствия, находясь в этом дыму»[6]
Швейцарский исследователь религий К. Мейли обратил внимание в этой связи не только на шаманскую структуру скифских верований, но и, что интересно, на таинственную «женскую болезнь», которая, согласно легенде, рассказанной Геродотом, превратила скифов в «Энареев» и которую швейцарский учёный сравнивает с андрогинией сибирских и североамериканских шаманов. Подобные практики, как считал Элиаде, были свойственны и древним индоиранцам, что и послужило одним из толчков для радикального реформационного движения Заратуштры, отвергавшего шаманизм и ритуалы мистической потери пола в акте андрогината. Если учитывать, что шаманов интересовала практика единства всего, в том числе и земли и неба, то, по мнению Элиаде, Заратуштра и его маги-последователи избрали иной путь.
«Согласно интерпретации Нуберга, Заратуштра должен был быть экстатиком…
Шведский учёный считает, что в гатхическом термине мага можно найти доказательства того, что Заратуштра и его ученики вызывали религиозные переживания посредством хорового ритуального пения, которое они совершали в закрытом, специально для этого отведённом пространстве. В этом особом священном пространстве (мага) становилось возможным сообщение между небом и землёй… Заметим, однако, что подобие между экстатическими и мифологическими элементами, которые можно найти в религии Заратуштры, с одной стороны, и шаманскими техниками и идеологией – с другой, интегрируются в более широкий ансамбль, который никак не указывает на “шаманскую” структуру опыта Заратуштры. Священное пространство, значение песни, мистическая и символическая связь между небом и землёй, мост погребения или посвящения – эти различные элементы хотя и составляют общую часть азиатского шаманизма, тем не менее предшествуют ему и – не укладываются в него»[7]
Этот очень важный вывод Мирчи Элиаде подтверждает, что традиция, возрождённая Заратуштрой, более древняя, так как её составляющие предшествуют одной из наиболее древних форм религиозной практики Востока – шаманизму. Поэтому становится объяснимой как концепция пророка Маздаизма, так и то обстоятельство, что культы, свойственные древним индоевропейским союзам, не нашли своего отображения в зороастрийских древнейших текстах, в Гатах. Бангха не упоминается в Гатах, в Яште говорится об Ахурамазде «без транса и конопли», а в Видевдат – основе зороастрийской мифологии – конопля и вовсе демонизирована как неотъемлемая и негативная часть девических оргий.
Здесь румынский учёный делает ещё один важный для нас вывод:
«Мы считаем, что это доказывает полную враждебность шаманскому опьянению, которое иранцы, вероятно, испытывали и, видимо, в той же мере, что и скифы»
Таким образом, мы видим, что, как считал Элиаде, Зороастр знал о шаманской практике опьянения коноплёй, андрогинности как следствии опьянения и отверг их сознательно, ибо опирался на более древнюю, изначальную, возможно, примордиальную традицию чистого познания Бога, не связанного ни с какими допингами. А учитывая, что иранское слово bandhu («конопля») во многих финно-угорских языках стало обозначением шаманского гриба agaricus muscarius (употребляемого исключительно в качестве интоксикационного средства до или во время сеанса) и самого опьянения, то получается, что Заратуштра отверг не только оргию как возврат к хаосу, но и пьянство и наркотики как тантрический путь познания Бога.
Элиаде замечает, что это свидетельствует не только о высоком религиозном авторитете Ирана в древности в Евразии, но и о том, что
«…наркотики являются только вульгарным заменителем чистого транса. Мы уже имели возможность зафиксировать у некоторых сибирских народов тот факт, что интоксикации (алкоголь, табак и т. п.) являются недавними нововведениями и знаменуют собой определённый упадок шаманской техники. Наркотическим опьянением пытаются имитировать духовное состояние, которого уже не удаётся достичь иным способом»
Итак, опираясь на труды Элиаде, Нуберга, Эванса-Венца, мы делаем вывод о пагубности пути постижения Бога через оргии, единение противоположностей и, следовательно, через галлюциногенные средства. Анализируя тайные общества индоевропейцев, мы пришли к выводу, что деградация началась с открытия пути демонам в этот мир через употребление психотропных средств, за которыми пришли оргии, войны, культ Индры, потеря морально-нравственных критериев, смысла творения и рассмотрение его с андрогинной, гностической точки зрения – жертвы, а также понимания сути индоиранской Троицы, то есть отца, матери и сына и их изначального примордиального значения, архетипичности. С победой культа девов и их бога Индры, победой, обманом вырванной у бога-царя асуров Бали, известного на Востоке как Ваал, Бел, Мардук и Велес на Руси, связано начало кровавых войн, охвативших Евразию. Эти войны, сами по сути превращённые в колоссальные человеческие жертвоприношения, не только укрепили силы зла, но и уничтожили мирную социальную структуру общества, описанную в мифологии зороастрийцев и индоариев. Ведь именно аналог Ахурамазды – царь Бали – стремился осчастливить людей, сохраняя Золотой век. Однако аскетические покаяния были неприемлемы для девов и Вишну, и они решили уничтожить традицию асуров, тем самым создав предпосылки для деградации человечества, нашедшие своё воплощение в «тайных военных союзах» поклонников Индры. Здесь под воздействием наркотиков и других интоксикационных средств человек перестал ощущать себя сыном Бога и превратился в того демона, который позже породил колоссальные ужасы Средневековья, рабство Античности и мировые войны ХХ века, унёсшие миллионы жизней.
Культ жертвоприношения и крови достиг своего апогея, а в основе лежала потеря моральных критериев, вызванная дурманом конопли и т. д. Ненависть стала основой мира. Odio Sacro, священный гнев, стал приветствоваться в культе берсерков, пришивавших к своему телу рубашки. Обладатель этой концентрированной энергии разрушения, наполняемый агрессией, стал рассматриваться как герой в более поздние времена, ненависть и гнев – это не только обратная сторона любви, порождение военных союзов, но и основная кшатрийская практика, то есть стремление к преодолению дуальности мира, мешающей обретению иллюзорного Единства в андрогинности и хаосе. Поэтому метафизика ненависти – доктрина тайных союзов – стала не только их основой, но и породила онтологическую и метафизическую травматичность воина-неофита и доктрину его взглядов.
Традиция кшатрийского гнева, так полно представленная в культе Индры в ведическую эпоху, её родство с практикой сексуальных отношений, оргиями, смешавшими противоположности борьбы, ярости и блаженства, стремившимися к обретению единства, происходит из шаманских основ тайных союзов индоевропейцев. Дальнейшее развитие индоарийского мира, также по наблюдениям Элиаде, во многом связывается с шаманизмом как архаической техникой экстаза. Именно здесь, где брахман стремился соединить небо и землю вновь, взросла старая ритуальная идея оси мира, центрального связующего древа мира.
В этой связи Элиаде пишет, ссылаясь на великого индийского традиционалиста Ананда Кумарасвами:
«Ту же самую символику мы встречаем в брахманическом ритуале: он так же включает в себя церемониальное восхождение в мир богов. Действительно, у жертвы есть только одна твёрдая точка опоры, только одно обиталище: небесный мир. “Жертва – это быстрая рыба, проплывающая мимо”; “жертва во всём своём единстве – это корабль, несущий тебя в небо”. Механизмом ритуала является дурохана, “трудное восхождение”, поскольку оно предполагает вознесение самого древа мира»[8]
Действительно, жертвенный столб (юпа), сделанный из дерева, отождествляется с Мировым древом, по этой опоре жрец поднимался в небо.
«Вознесись, о ванаспати (господин леса), на вершину Земли»,
– призывала Ригведа.
Жертвенный столб являлся Axis Munde, своеобразным материальным подтверждением идеи реинтеграции и культа жертвы как связующего начала в Индии. Ведическая юпа была и «колесницей жертвы» (Ригведа, III, 8, 3).
К ней обращались молитвы такого рода:
«О дерево, позволь жертве идти к богам» (Ригведа I, 13, 11); «О древо, пусть эта жертва направится к богам» (Ригведа I, 13, 11). Мы помним «орнитологическую» символику шаманского наряда и многие примеры магического полёта. Подобные идеи встречались и в Индии. «Жрец, став птицей, возносится в небесный мир»,
– утверждает индийский текст Pancavimca Brahmana.
Как мы видим, эта традиция полёта у индоариев и индоиранцев также связана с интересующей нас доктриной единения противоположностей и культом жертвоприношений, где наркотические, галлюциногенные средства служили своеобразным проводником в иной мир, эта практика также происходила из древних индоевропейских союзов и «тайных мужских обществ».
«Взобраться на дерево»
– это выражение в браминских текстах стало довольно привычным образом духовного возрождения.
Вознесения шаманского типа мы встречаем также в легендах о рождении Будды.
«Сразу же после рождения Бодхисатва встаёт прямо на ноги, поворачивается к северу и делает семь больших шагов, прикрывшись белым зонтом, – пишет Элиаде, – … нет необходимости говорить, что старая космологическая схема шаманского (и ведического) восхождения на небо обогащена здесь тысячелетним вкладом индийской метафизической мысли. Семь шагов Будды направлены уже не в ведический “мир богов” и не в “бессмертие”, а к преодолению человеческого состояния»
Все эти экстатические состояния, известные Индии, были бы невозможны без тех тайных племенных посвящений и обществ, о которых мы говорили выше, ибо инициатическая сущность смерти с последующим воскресением, рождённая как идея в этих союзах, нарушала естественное природное посвящение неофита, каковым является сама жизнь, данная нам как объект для познания. Здесь интересно было бы проанализировать отличительные черты и обряды этих тайных союзов. В этой связи приведём некоторые из них:
– период уединения в пустынном месте (символ потустороннего мира) и призрачное существование, подобное существованию мёртвых, запреты, вытекающие из того, что кандидат отождествляется с мёртвым;
– приобщение к смерти – вымазывание лица и тела для достижения погребальной внешности (признаки погребальной маски);
– символическое погребение в храме или доме фетишей;
– символическое нисхождение в преисподнюю, гипнотический сон и наркотический напиток, вызывающий потерю сознания у кандидата;
– трудные испытания: бичевание, приближение к огню с целью нанесения ожогов, подвешивание в воздухе, отрезание пальцев и другие жестокие процедуры.
Элиаде пишет в этой связи, разъясняя суть обрядов:
«Целью этих ритуалов и испытаний является забвение прошедшей жизни… неофиты обычно изучают новый язык и носят новое имя… Морфологически инициационные испытания будущего шамана взаимосвязаны с большим классом обрядов перехода и церемонией вхождения в тайные общества. Иногда трудно отличить обряды племенного посвящения от обрядов тайного общества или же обряды принятия в тайные общества от обрядов шаманского посвящения. Впрочем, во всех этих случаях речь идёт о “поиске” кандидатом силы»
Всё это не только уничтожает чистую первичную сущность человека, убивает в нём первозданную чистоту ребёнка и преподносит мир с точки зрения сакрального ужаса, а следовательно, Иного, ибо истинный сакрал познаётся в блаженстве, но и проявляет определённые паранормальные способности и предпосылки к экстатическому опыту. Позже этот миф об обновлении посредством расчленения, лежащий в основе не только шаманизма, но и воинских культов Индры и других тайных союзов, в которых мы находим истоки девического нового понимания сакрального, не исчезает, но в эпоху ведической Индии появляется с новой силой, проявляющей в нём основы шаманизма. Интересно также и то, что шаманизм, как и культ громовержца, противопоставляет себя первичным богам и Творцу. Вообще, в нём ощущается некий чёрный путь бунта против светлого понимания сакрального. Элиаде даёт нам здесь много фактов. Так, согласно якутской традиции, «первый шаман» обладал чрезвычайным могуществом и из гордости отказался признать Верховного Бога. Тело шамана состояло из множества змей.
Бог выслал огонь, чтобы сжечь его, но из пламени вышла жаба, а из неё произошли демоны, давшие в свою очередь якутам выдающихся шаманов и шаманок. У туруханских тунгусов другая легенда. «Первый шаман» сотворил себя собственными силами, но с помощью дьявола. Эта информация также приводится в работах С. Шашкова, П. Третьякова, а тема конфликта шамана с высшим существом достаточно полно представлена у выдающегося итальянского историка религий Раффаэле Петтаццони[9].
Здесь, считал Элиаде, мы видим концепцию иранского влияния, свидетельствующую о первоначальном дуализме и негативном отношении к чёрным шаманам, связанным с преисподней и дьяволом. Интересно, что только после мистической смерти и воскресения шаман считался посвящённым. Это второе посвящение, проходящее непосредственно за жизнью, где обучение совершается духами и демонами старых шаманов, по всей видимости, связано с потерей индивидуальной сущности неофита. Отметим, что данное посвящение сохранилось и в некоторых тайных обществах современности. Но нам важно одно: возможно, при кризисе смерти, во время инициатического транса человек, шаман, воин терял индивидуальную сущность, данную ему изначально Творцом – Первопредком. Если Бог благ, то его создания не нуждаются в изменении и втором рождении, ибо если первое от Бога, то второе – от его оппонента. Человек нуждается лишь в накоплении и увеличении блага и сохранении той чистоты души, с которой он пришёл в этот мир. Посвящение будет передаваться в этом пути человеку через познание мира, а возможно, и через припоминание. В этом эзотерическая суть как маздаизма, так и великого учения авраамической традиции – христианства, противостоящего сегодня деструктивным сатанинским культам современности, строящим на теле старого мира пирамиду инфернальных сил и идеологий.
Источник: «НиР» № 12, 2023
[1] Thomas F. O’Rahilly. Early Irish History and Mythology. – Dublin, 1946.
[2] Тибетская йога и тайные учения»/под ред. У. И. Эванс-Венца. Самара, 1998.
[3] Энциклопедия тантры. – М.: Локид-МИФ, 1997.
[4] Там же.
[5] Там же.
[6] Элиаде М. Шаманизм. – Киев, 1998.
[7] Там же.
[8] Coomaraswamy A. Svayamatenna: Sanua Coeli/Zolmoxis, II, 1939.
[9] Шашков С. Шаманство в Сибири. – СПб., 1864.
Третьяков П. И. Туруханский край, его природа и жители. – СПб., 1871
Агапитов Н. Материалы для учения шаманизма в Сибири. Шаманизм у бурят Иркутской губернии//Известия Восточно-Сибирского отдела русского географического общества, XIV, 1–2, Иркутск, 1883.
Pettazzoni R. L'onniscienza di Dio. – Turin, 1955.
