Предупрежден — значит спасен. Вроде бы так. Но в истории это правило не всегда действует. Бесстрашный следопыт «РП» Николай Фохт перемещается в древние Помпеи, в те минуты роковые, когда еще можно все поправить и избежать жертв. Главное, чтоб Николая слушались.
Нынче ветрено и волны с перехлестом — казалось бы, при чем тут Помпеи?
Да и вообще, к чему Помпеи, что в них?
Главная и первая катастрофа новой эры, которая стала зловещим мемом, символом бессилия цивилизации перед природными катаклизмами и т.п., — ну и что? Стихийные бедствия возникают рандомно, никаких сил не хватит, скажем, предотвращать и защищать. Да и как побороть вулкан, даже если знаешь точную дату извержения? Во всех инструкциях по защите населения от вулканов ясно сказано: лучшее средство — эвакуация. Ну, кстати, в Помпеях, как выяснилось, это и сработало, большая часть горожан успела покинуть город. По последним данным, погибло около десяти процентов. Это две тысячи, очень много. Тем более это в основном те, кто не мог уйти: больные, старики, дети. Ну и смельчаки, которые надеялись переждать бурю — дома в Помпеях строили хорошие (в основном), наверное, даже с гарантией, сейсмоустойчивые. Признаться, за давностию лет острого сочувствия эта драма не вызывает. Тем более, как у всякого русского, сразу с языка слетает поговорка: нет худа без добра. Вон как пепел и вулканическая пемза, а то и, грубо говоря, лава законсервировали город. И фрески тебе сохранились в полном цвете, и мозаика, и архитектура представлена намного объемнее, чем на обычных развалинах. Красота, да и только.
Так вот, стихотворение Бродского из «Писем римскому другу». Оно загадочное (хотя все разгадки, толкования, смешные и более-менее обоснованные, а также научные, даны). И одно из самых цитируемых, до дыр, до пошлости. Какое-нибудь там «но ворюга мне милей, чем кровопийца» или «дева тешит до известного предела», «дай им цену, за которую любили, чтоб за ту же и оплакивали цену», «там немного, но на похороны хватит», «мы, оглядываясь, видим лишь руины», конечно. Вот руины — это первое, что связало с Помпеями. Второе, это очевидно, — «на рассохшейся скамейке — Старший Плиний», в финале. Римский писатель, историк, исследователь погиб в тот самый день, в «последний день Помпеи». В Стабиях, которые тоже погибли вместе с Помпеями, а также с Геркуланумом и Оплонтисом, — он по морю поспешил на помощь жителям (справедливости ради отметим, что выручить знакомых, знатных римлян, не народ). Но изначально, как только извержение началось, Плиний Старший снарядил корабли, просто чтобы подплыть поближе и посмотреть на уникальное природное явление. То есть в качестве естествоиспытателя. Он не погиб под лавой или под пепельным дождем — задохнулся серными испарениями: Плиний страдал астмой.
Кто-то признался, что долгое время воспринимал Плиния на скамейке буквально, как отдыхающего полководца, государственного деятеля, писателя. Ну просто попался на глаза Марциалу, лирическому герою стихотворения, точнее, лирическому автору — знаменитому родоначальнику жанра эпиграмм. Конечно, книга Плиния Старшего имеется в виду, навскидку его «Естествознание» (хотя было написано Плинием много чего, но только «Естествознание» сохранилось). А у меня всегда было другое ощущение (про книгу, конечно, все правильно). Мне всегда казалось, что Марциал пишет из загробного мира. И тогда Плиний — не во плоти, но настоящий — законно отдыхает в райском уголке. Может, они только что поговорили, он даже заглядывал Марциалу через плечо, когда тот писал письмо Постуму. Кстати, постум — это ведь римское прозвание (добавлялось к именам детей, которые родились после смерти отца), но ведь означает оно «посмертный». Да и реальность Марциала такая, дополненная, из сна: в исторической реальности он доживал век под Бильбилой, в современной Испании — а там нет никакого моря. Какие там волны с перехлестом, какой «понт шумит» и «судно с ветром борется у мыса». А если Марциал и Плиний Старший уснули, а проснулись после жизни в Помпеях? Ну а что, самая что ни на есть провинция у моря, место тихое, можно теперь, после всего, сказать, что и безлюдное. Награда за прижизненную любознательность и талант. А про «забери из-под подушки сбереженья», во-первых, не все усопшие знают, что умерли, и по инерции пытаются сказать то, что при жизни не успели. Во-вторых, и это лучше вписывается в мою концепцию, Марциал Бродского приглашает Постума к себе, в потусторонние Помпеи: кто сказал, что «немного, но на похороны хватит» не для самого римского друга? А может, он ему пишет из загробных Помпей в загробный Рим?
Тем более у Бродского еще и пинии… Пинии (это такие деревья с широкой, воронкообразной кроной), они ведь тоже помпейским не чужие. Плиний Младший (племянник и приемный сын Плиния Старшего) стал свидетелем извержения. Он не отправился с дядей в зону бедствия, а остался в Мизене. Но хорошо видел взрыв, точнее, облако пепла над кратером Везувия, которое и сравнил с кроной пинии. Современному человеку пришло бы на ум облако ядерного взрыва, но тогда — пиния. И кстати, тип извержения, которое погубило Помпеи, был назван в честь этого описания плинианским.
В общем, именно стихотворение Иосифа Александровича пробудило во мне интерес к судьбе несчастных Помпей. Документальные и художественные фильмы (первый в девятьсот тринадцатом снят — значит, тема о-го-го, базовая), мультипликация про извержение, концерт «Пинк Флойда» в Помпеях (семьдесят второй год двадцатого века), письма Плиния Младшего про то, как все было, детальный разбор картины Карла Брюллова… Но начал я с той самой книги, с «Естествознания» Гая Плиния Секунда.
И понял, что надо Помпеи спасать. И заодно и Плиния Старшего огородить, по возможности.
Мне вообще захотелось посмотреть на этого человека. Потому что, на мой взгляд, книга выдающаяся. Ее называют энциклопедией, научным трудом — может, и так. Я, разумеется и как всегда, изучил поверхностно, но всё. Плиний если и ученый, то очень специфический. Он, скорее, коллектор, пересказчик прочитанного, в некоторой степени, иногда изрядной, — интерпретатор. «Естествознание» — срез, общая картина всей научной, социальной, религиозной, политической мысли начала нашего времени. Там очень много чепухи, смешных заблуждений — и в интерпретациях, размышлениях Плиния Старшего тоже. Но, как бы это сказать… На мой взгляд, это заблуждения очень образованного и свободного (главное) человека. И они практически равны заблуждениям и верным выводам универсального ученого века тринадцатого-четырнадцатого. Даже больше скажу: научные труды Джордано Бруно, за исключением гелиоцентрической идеи и вообще астрономических наблюдений, выглядят более наивными, запутанными, несовершенными. Плиний даже о космосе рассуждает так свободно, что кажется — ну еще один шаг, и сам догадается, что не Земля центр Вселенной. Да, с одной стороны, Вселенная имеет форму шара, но с другой — она бесконечна, познать ее очень сложно; Вселенная — вещь в себе. Как бы противоречивые высказывания, но противоречие мнимое. И это ход Плиния Старшего: зафиксировать официальное, расхожее знание, но порассуждать о предмете на основании прогрессивных взглядов и данных. И сами рассуждения, сама логика осмысления потрясающе современны, абсолютно ясны.
Или его рассуждения о Боге. Ну ведь мы знаем, что римляне — язычники, что всю религиозную базу слизали у греков. Это все Плиний фиксирует, проговаривает как бы вскользь, формально, но о Боге рассуждает как о единой сущности. И даже смеется над этими самыми «языческими суевериями», над упованием на высшую силу. И Бог у него не дядька на облаке, не Зевс, не Иисус, разумеется, — а именно то же, что и Вселенная: непознаваемая, великая сущность. Этой сущности совершенно нет дела до человеческих забот. Бог, Вселенная не следят за человеком и человечеством — они, скорее всего, сообща заняты огромными, непостижимыми процессами. Человек должен принимать результаты этих процессов безо всякой обратной связи.
Так я понял.
«Полагаю, что отыскивать, каковы облик и форма Бога, это просто проявление присущей человеку слабости. Если Бог есть, то где бы он ни обитал, он весь представляет собой ум, весь — зрение, весь — душу, весь — дух, весь — то, что он есть. Еще менее разумны, по-видимому, те, кто верят в бесчисленное множество божеств…»
— ну а как иначе это понять?
Если Бог есть, смешно верить в множество (ну да, я вижу, бесчисленное — но я же говорю, всегда шага не хватает, что может быть и стратегическим, политическим решением). Ну и неантропоморфность Создателя — это тоже круто для крупного государственного деятеля начала нашего первого века. Конечно, лет за сто до того все описал, например, эпикуреец Лукреций (он, кстати, из Помпей) в любимой «О природе вещей». Но мы же помним, что Плиний Старший — собиратель достижений человеческой мысли, не только, разумеется, римской. С уважением к достижениям предшественников, хотя и не без удовольствия цитирует самоироничное от греческого историка Неанфа: «Удивительно, до чего доходит легковерие эллинов, ведь нет такой выдумки, у которой не нашлось бы свидетеля».
Ну и чтобы закончить с Богом:
«Бог [в том, чтобы] смертный помогал смертному. Это путь к вечной славе»
Что может быть более атеистическое, но и истинно духовное?
Обласканный властью и отвечавший власти взаимностью (прославлял Веспасиана, который правил Римской империей последние десять лет жизни Плиния, а с его наследником, Титом, был однополчанином и даже однопалаточником, как говорили в то время, — спал в походах в одной палатке), он однозначно осуждал тиранию и роскошь элит. Был современником Калигулы и Нерона, знал, о чем писал. Успешный военачальник, наместник, прославившийся при жизни писатель — ну как его не назвать человеком Возрождения? Да вот только жил он за полторы тысячи лет до Ренессанса. И за полторы тысячи лет до пробившейся кое-как цивилизации существовали Помпеи. Виллы с водопроводом (трубы, между прочим, свинцовые), с современной, в общем-то, структурой городской собственности и вообще городского устройства: дома в частном владении, доходные многоэтажные жилища (инсулы) — целые кварталы. Минимум с двумя театрами (Большим и Малым), с амфитеатром и на пятнадцать тысяч зрителей (ясно, что на бои гладиаторов и прочие зрелища съезжались жители окрестных городов и населенных пунктов — место курортное). С храмами, конечно, с публичными домами (лупанариями), разумеется, с магазинами, пекарнями, сетью предприятий быстрого общественного питания (термополиями). Это был обычный и прекрасный город. Невыдающийся, наверное, крепкий. Ничем, в общем, не отличавшийся от средневекового города. И цивилизация ничем не отличалась. Куда же делись полтора тысячелетия? Вечный, сакраментальный вопрос.
И как ни крути, только один фактор влияния приходит в голову. Конечно, возникшее, распространившееся и победившее христианство. Это, как ни крути, феноменальная все-таки религия. Ну да, в истории одна цивилизация сменяла (побеждала) другую, не без разрушений, не без жертв. Но те же римляне уважали побежденных греков и были как бы добровольными преемниками их достижений. И параллельная египетская цивилизация заглохла, но не пропала зря. А вот после пришествия Христа как будто свет выключили. Надолго. Мысль замерла — ради чего? Все равно ведь вернулись к той же живописи, к той же скульптуре, архитектуре; к науке той же, к не нами, христианами, придуманным политическим системам; к философии, литературе, драматургии, журналистике. Причем именно к той же, просто заново все изобрели. И ведь наша христианская цивилизация объявлена шагом вперед по сравнению с языческой эллинской или римской — вы серьезно?
Злобная церковь (несмотря на такую миролюбивую концепцию), устроенная на чувстве смертельной вины одних перед другими, даже в Помпеи попыталась вмешаться. Разумеется, со своей гуманитарной, крестовой миссией. Там, оказывается, кто-то разглядел надпись «Содом и Гоморра», а также очертания креста обнаружились. Мол, были, были христиане, которые предупреждали погрязших язычников, призывали их в святую веру, дабы избежать катастрофы. Или вот на знаменитой картине Карла Брюллова «Последний день Помпеи» художник нам изобразил напуганного жреца и просветленного проповедника новой веры, который всем своим видом так и говорит: а я вас предупреждал! И, мол, таким благостным спокойствием от него веет. Брюллов, другие артисты, просвещенные, читавшие античную литературу в первоисточнике, — ну как можно не видеть очевидного, не заметить, не почувствовать этих многовековых оков, этой тюрьмы не учуять? Да, новая вера эффективно объединила народы, она подходила для глобального консенсуса. Иисус был героем, наверное. Но он проповедовал банальности, открытые до него, сто раз уже освоенные, опробованные цивилизованным обществом. Римское язычество было не абстрактно, но конкретно гуманно; ритуальность не застилала разум. Собственно, христианство пришло к тому же — и только тогда началось возрождение и возвращение. Эпоха Возвращения, вот.
Как можно было этого не знать, как можно не знать даже теперь?
Ну и вот не осталось сомнений. Попытаться спасти Помпеи и, самое главное, встретиться с Плинием Старшим — поговорить, помочь, избавить.
Что известно про катастрофу? Немного, но достаточно. Все это случилось двадцать четвертого августа семьдесят девятого года нашей эры. Есть версия, что в октябре, но чаще упоминается август. Важно знать, что за семнадцать лет до извержения произошло довольно крупное землетрясение, да и перед самой катастрофой местность трясло. И вообще, жители знали, что гора Везувий — опасный сосед. И я думаю, догадывались, что вулкан не спит, что беда вероятна — но, как всегда, не ждали ее прямо сейчас. Как я понимаю, в полдень двадцать четвертого после ощутимых толчков помпейцы увидели взрыв Везувия — ту самую пинию, о которой поведал Плиний Младший. Первой волной город накрыл пепел. Потом с неба стала падать затвердевшая вулканическая пемза. А следом сошла лава, точнее, пирокластический поток — очень горячая смесь вулканических газов, пепла и обломков горных пород. Этот поток уничтожил Стабии и Геркуланум, но с первого раза не смог стереть с лица земли Помпеи: остановила городская стена. Следующая волна была на порядок мощнее. Она-то окончательно накрыла Помпеи. Сверху — несколько метров пепла и пемзы. Извержение длилось три дня. Большинство успели сбежать, погибли самые слабые, беззащитные.
— Долго еще?
Выглядел он довольно забавно. Невообразимый балахон из какой-то дерюги скрывал повседневную, но дорогую по здешним меркам тунику. Отказаться от нормальной одежды он не смог — так же, как и от приличных кожаных сандалий. Ливилла, служанка в доме сестры, обмотала их той же дерюгой. Получились два нелепых мешка — но выглядело достоверно, и даже чересчур: бедняки обматывали ноги чем угодно, о нормальной обуви, которую мог позволить себе всадник, да еще начальник флота Мизены, и речи не шло. Я, кстати, поступил с обувью точно так же.
— Да вот… кажется… Так, еще один подъем, и должны уже прийти. Ага, вижу костер. Готовьтесь, мой адмирал, ваше любопытство будет удовлетворено.
Он хмыкнул и что-то пробурчал под нос. Наверное, не понравилось это дурацкое словечко, которым я его, можно сказать, дразнил. Я вообще вел себя развязно. Однако это было даже уместно: он ценил наши беседы, а фанаберия вообще не про него. Что, кстати, касается подавляющего большинства знати, которой тут, на южном побережье, полно — фешенебельные виллы ветеранов, римских политиков, местных богатеев. Подчеркивать свой статус в общении — моветон. Чего подчеркивать, когда и так все видно.
Но Плиний, конечно, выделялся, что называется, на общем фоне. Он оказался милым дядькой — вот именно два этих слова. Невысокий, полноватый, но толстяком не выглядел. Иногда лишний вес не портит внешний вид человека, а, наоборот, добавляет краску. Хотя сам он страдал, точнее, уверял всех, что именно из-за лишнего веса стал задыхаться. Конечно, дело было в астме, вес ни при чем.
Нас познакомила Юлия Феликс, владелица местного развлекательного центра — с термами, рестораном, отдельными кабинетами, бассейном. Подозреваю, в недавнем прошлом гетера, которую поддерживал, да и сейчас не без греха, воротила Северус. Для начала я хотел заполучить аудиенцию у Северуса. План мой был примитивен: я арендовал комнату на втором этаже инсулы с окнами на улицу Изобилия и стал там гнать самогон из персиков. Компактный аппарат на спиртовой горелке прихватил с собой. Чем хороши перезрелые персики, которые тут можно было буквально даром брать, — не надо сахара. Дрожжи нашлись замечательные, египетские, их мне поставлял Олинто, который оказался последователем новой христианской веры. Ну то есть миссионер, апостол в каком-то смысле. Он с каминг-аутом тянуть не стал: как только выяснилось, что деньги за самогонку, которую я делал на совесть, настаивал на травах, грецких орехах, разводил апельсиновым соком, потекли рекой, сообщил, что хочет привлечь меня к большому делу.
А за пару дней до этого Юлия Феликс, приобретая очередную партию моих настоек, сообщила, что о моем нектаре прослышал важный римский гость, бывший наместник в Сирии, Бельгике и Испании, друг цезаря и к тому же писатель Плиний Старший. Я среагировал мгновенно: а давай, говорю, я проведу мастер-класс по приготовлению своей волшебной жидкости. Юлии идея понравилась, я детально показал перед избранной публикой (Плиний, его сестра, Плиний Младший, какие-то их друзья из Стабий, человек восемь). После тренинга подошли ознакомиться с аппаратом. Старший, разумеется, сразу про сварочный шов спросил. Да и качество нержавейки, из которой емкость изготовлена, его вдохновило. Где, говорит, ковали? Я отвечаю: это на севере, там есть место, редкие умельцы.
— Серебряный? — кивает на цилиндр.
— Серебряный, — вру я. — Но с добавками секретными, для прочности.
— Вот я и смотрю, серебро-то поплыть должно от огня, а оно у тебя не шелохнется, не коробится вовсе. Как бы узнать секрет?
В общем, я его заинтриговал самогонным аппаратом. А там слово за слово о других многих вещах поговорили. И так, между делом, я ему ввернул про новую религию.
— Да чего в ней нового? Иудейская и есть иудейская. Дикая, на суевериях и выдумках основана. Для черни — и то сомневаюсь, что воспримут.
— Да не совсем иудейская. Все сложнее, уважаемый Плиний Секунд. Вы же знаете историю Иешуа?
— Если честно, в общих чертах.
— Уверяю вас, учение это стоит того, чтобы разобраться хорошенько. Тем более тут, в нескольких километрах от Помпей, проповедует один. Я собираюсь, мне интересно — не хотите ли со мной?
Я не сомневался, что Плиний согласится. Если уж он взбесившийся вулкан собирался изучать вблизи…
Мы пришли, Олинто узнал меня и кивнул. Подсели к общему огню. Все это напоминало рассказ страшилок в пионерлагере. Человек двадцать, от самой бедноты до в общем зажиточных ремесленников, слушали Олинто раскрыв рот. Проповедь была конкретной и очень агрессивной. В общем, он пересказывал историю Иешуа в общих чертах, сделав правильные акценты на чудесах, предательстве иудеев, распятии и воскресении. Я видел, что Плиний слушает внимательно, впитывая каждое слово. И все бы ничего, но Олинто вдруг решил обострить разговор и перешел к критике римских властей. Из его слов получалось, что главный враг, гонитель новых апостолов, — это Рим. Тираны и язычники, которым недоступно понимание смысла учения Иешуа. Я решил вмешаться, пока этого не сделал Плиний.
— Уважаемый Олинто, отчего же римляне — главные враги? Из ваших же слов выходит, прокуратор Иудеи хотел помиловать Иешуа. Но народ иудейский, фарисеи все решили. Они, получается, враги.
— Да, и Понтий Пилат человек хоть и не простой, но достойный гражданин.
Вот этого я не ожидал. Плиний решил, что тут, как у Юлии Феликс, можно запросто развернуть дискуссию. Олинто застыл, глядя то на меня, то на Плиния. Он сделал шаг к нему, остановился в полуметре и присел на корточки.
— Как тебя звать, хороший человек? Лицо и фигура твои мне незнакомы, а я в округе знаю всякого трудящегося в поте лица своего человека.
— Атикус его зовут, он мой давний друг. Из Неаполя приехал меня навестить.
Олинто повернул ко мне голову и будто застыл. И вдруг змеиным каким-то выпадом схватил дерюгу Плиния и сорвал. Обнажилась римская туника и короткий гладиус на ремне из бычьей кожи. Вся аудитория охнула, в один миг каждый участник вынул кто нож, кто настоящий боевой меч, а кто и просто сучковатую, специально обработанную палку.
— Римлянин. Убить его, — прошипел Олинто.
Кольцо неофитов беззвучно сжималось вокруг нас. Плиний с нехорошей улыбкой вскочил на ноги и выхватил свой меч. И в это мгновение из кустов выпрыгнуло человек тридцать солдат. В полной экипировке. Бойцы с мечами кинулись на прихожан, копьеметатели остались на месте, приняв боевую изготовку. Часть слушателей была разоружена, другие, включая Олинто, сумели убежать.
— Неужели ты думал, что я пойду к этим дикарям без прикрытия? — Честно говоря, я немного испугался, потому что весь мой план чуть не рухнул. — Не знаю, по мне, такими историями можно одурачить только необразованных дурней и бездельников. Я вообще удивляюсь: как римские подданные слушают эту чепуху?
Мы уже вернулись к Юлии и решили выпить по стаканчику моей настойки.
— Так в этом все и дело. Учение Иешуа — для них, для обездоленных. Это их новая грамота. Она дается без труда, а сулит вечную жизнь любому.
— То есть равняет смертных с богами? Хитро придумано, я не сразу ухватил. И ты думаешь, учение приживется?
Я кивнул.
— Уважаемый Плиний, сегодня ты спас мне жизнь, и поэтому не имею права утаить от тебя. Что-то мне подсказывает, что именно ты можешь спасти не только одного маленького человека, но целый город.
— Ты о чем, виночерпий?
— В конце лета Помпеи ждет испытание. Смертельное. Проснется Везувий, города, которые стоят у подножья, будут стерты с лица земли.
— Ну, это могут знать только Боги…
— Плиний, какие Боги! Ты в своих книгах борешься за то, что природа живет по своим законам, что нельзя приписывать Богам земные неурядицы и беды — они происходят сами собой. Так? В общем, ты ведь знаешь, что участились мелкие землетрясения. Пройдись днем по Помпеям, осмотри стены домов — они все в трещинах. Поднимись или пошли кого-нибудь к кратеру — там уже жарко, земля вскипает под ногами, дым вырывается из фумарол. Грядет страшная катастрофа, и только ты, как трезвый и мудрый человек, можешь вмешаться и все исправить.
— Лесть — это лишнее, виночерпий.
— Никакой лести. Смотри, ты изучил миллионы книг. Я знаю, ты каждую минуту отдаешь чтению. Ты пишешь сам даже в походах, на ходу диктуешь. Ты узнал очень много мудрых мыслей. Это достойно восхищения. Но подумай, не возрастет ли во сто крат ценность твоих знаний, если ты воспользуешься ими? Воплотишь всю усвоенную науку в жизнь.
— Предположим, я тебе поверю. И как же я смогу побороть вулкан?
— Есть два способа. Оба сложные. Первый: вырыть на склоне, обращенном к Помпеям и другим городам, несколько рядов каналов и заполнить их морской водой. Пирокластические потоки… ну, лава… огненная смесь, которая вырвется из жерла, пройдя через несколько водных преград, замедлится и охладится, дойдет до городских стен ослабленной. Города накроет пеплом, но, в общем, с этим можно справиться.
— Когда, говоришь, случится? Через два месяца? Даже египетские фараоны не успели бы. Предположим, два или три полукольца… Надо ведь не просто вырыть, надо отвести воду из моря. А значит, требуется проект. Да нет, невозможно, слишком мало времени.
Я видел, что Плиний Старший соскучился по большим делам.
— Согласен, трудно. Есть второй вариант. Построить за Неаполем новый город. Лучше, значительней Помпей, больше Неаполя. Новый, современный. Безопасный. Образцовый. Всех, кто жил в Помпеях, переселить туда.
— Это чистое безумие. Как убедить горожан покинуть свои дома — знаешь, сколько тут прекрасных вилл, какие люди ими владеют? А главное, в чем выгода, мне-то зачем этим заниматься?
— А разве не ты, Плиний, говорил, что помощь ближнему — это путь к славе? И представь: все сбудется, вулкан проснется — люди увидят это и будут боготворить тебя за то, что спас их. Да, сначала будет возмущение, но так всегда. Народ имеет право не понимать сложных вещей. Но просвещенный и благородный ум — обязан. Это укрепит власть, это будет, конечно, чудом — но чудом знания. И послужит это чудо не только богатым, но и простым гражданам Рима. И остальные земли прознают про великое переселение.
— Но как их убедить?
— Зачем убеждать — прикажи. Пусть Рим прикажет.
— Я не могу так рисковать.
— И не рискуй. У тебя два месяца. Изучи, и ты убедишься, что я прав.
Мы выпили по последней. Я не был уверен, что убедил Плиния. Но я точно знал, что он досконально исследует ситуацию. Через три недели Юлия сообщила мне, что Плиний снова в городе и зовет меня.
В триклинии возлежали Плиний Старший и Северус. Плиний жестом пригласил присоединиться к трапезе.
— Рим одобрил мой проект. Северус возьмет на себя хлопоты по убеждению или принуждению граждан Помпей. Через месяц начинаем эвакуацию. Новый город назовем Титус, в честь сына Веспасиана и будущего цезаря. Если все получится. А если нет — мне конец.
Это если бы ты не поверил мне, вот тогда бы был конец, подумал я.
— Я уверен, что город Титус будет прекрасен, он станет вторым Римом. А тебя ждет вечная слава, Плиний. И вот что, позволь мне быть рядом, хотя бы до сентября. Я хочу увидеть день твоей славы.
А чего, я никуда не спешу. После успешного извержения все-таки подкину ему мысль, что это Земля крутится вокруг Солнца.
Плиний Старший удовлетворенно кивнул.
