Аннотация
В статье на основе полевых экспедиционных материалов рассматриваются особенности становления и функционирования островной русской традиции на Урале, сформированной переселенцами из Среднего Поволжья. В центре анализа — особенности бытования исторических преданий, специфические черты идентичности, а также этнокультурные границы локального сообщества. Рассмотренные в работе примеры показывают, что предания о переселении выступают важным компонентом исторических знаний и идентичности в переселенческих традициях, однако в исходных традициях такого рода события (переселение) фиксируются крайне редко. Формирование острова и этнокультурных границ происходило в рамках сложного состава русского населения, который был представлен переселенцами как с разных территорий, так и различного социального статуса — государственные, удельные, помещичьи крестьяне, представители официального православия и старообрядцы различных согласий. При этом именно в этом районе происходит и активное взаимодействие русских и их этнических соседей — татар, башкир, удмуртов, марийцев. В итоге комплекс причин привел к формированию и сохранению данного острова, формированию устойчивой локальной идентичности: компактность проживания и очерченный ареал расселения, социальный статус и изоляция, историческая память о происхождении, объясняющая существующие особенности языка и культуры, диалектные и этнокультурные особенности, восприятие и выделение «инаковости» соседним русским окружением, что проявилось как в фольклорных нарративах, так и в коллективных прозвищах.
Ключевые слова: традиционная культура русских Урала, исходная и переселенческая традиции, этнокультурный остров, идентичность, этнокультурные границы
Введение
Урал как регион, находящийся на стыке двух частей света, часто называют этнокультурным перекрестком Евразии. Это определение показывает не только сложный этнический, социальный и конфесси-ональный состав его населения, но и динамичные миграционные про-цессы, мозаичный характер расселения народов Урала, многовековой опыт взаимодействия, многоуровневый характер идентичности наро-дов и этнических групп региона. Изучение судеб отдельных этниче-ских групп Урала в свете их контактов и взаимодействия позволяет выявить важные закономерности миграционных процессов, колониза-ции, развития языка, этнических культур и межэтнического взаимодей-ствия как в древности, в последние несколько столетий, так и в насто-ящее время.
Настоящий номер журнала — юбилейный: он посвящен Андрею Владимировичу Головнёву, в научной биографии и исследованиях кото-рого, как и в работах его учеников (Е. В. Переваловой, С. Ю. Белоруссо-вой, Т.С.Киссер) и других исследователей, раскрываются многиесюжеты истории, традиционной культуры и современных этнокультурных про-цессов у ненцев, манси, хантов, русских, нагайбаков, немцев и других народов «уральского перекрестка» евразийского континента (Головнёв 1995; 2007; 2008 и др.; Киссер 2019; Перевалова 2019; Белоруссова 2019; Адаев 2007; Голева 2011; Истомин 2015). Среди всего корпуса исследо-вательских работ А. В. Головнёва для изучения Урала особенно важными представляются несколько статей, опубликованных им в разное время в академическом журнале «Уральский исторический вестник» (Головнёв 2009; 2010; 2011; 2013). Именно в этих работах А. В. Головнёв опре-деляет направления изучения и основные особенности этнокультурной карты Среднего Урала. Этническую специфику Урала автор формули-рует в статье «Уральские этнодиалоги», подчеркивая: «На Урале народы расселены не компактно, а мозаично, поэтому судьбы отдельных этни-ческих групп различимы здесь не сами по себе, а в контексте контак-тов и диалогов. Тем важнее разобраться в сложном уральском этноди-зайне, сложившемся за столетия в ходе множества миграций, адаптаций и колонизаций» (Головнев 2013: 14). Сложности и многоуровневости идентичности, а также устойчивости и динамике этнокультурного про-странства Урала посвящены статьи «Дрейф этничности» и «Этничность и идентичность на Урале» (Головнёв 2009; 2011). Автор отмечает, что Урал представляется удобной площадкой для изучения этничности в ее многообразии и динамике, а важными факторами ее развития выступают пространственность, изменчивость и ситуативность. В этом контексте идентичность русского населения Урала также является сложной моза-ичной и динамичной. Несомненно, что высказанные положения могут быть рассмотрены на разных примерах и подкреплены многочислен-ными фактами этнографии уральских народов.
В настоящей публикации, ориентируясь на подходы к изучению локальных проявлений идентичности, сложностей «уральского этноди-зайна» и мозаичности культур, применяя методы локального исследова-ния и «крупного плана» в антропологии, предложенные А. В. Головнё-вым, на одном из примеров постараемся проанализировать формирова-ние и особенности функционирования локальной традиции нескольких русских сел Пермского Прикамья в контексте сложных идентичности на Урале, этнокультурных границ и взаимодействия.
Статья продолжает исследование русских «островных» групп Урала, в ней представлен сравнительный анализ исходных и переселенческих традиций, настоящая работа также является продолжением публика-ции о сравнительном сопоставлении календарных праздников и обря-дов (Черных 2022). Как и в предыдущей статье, основой для исследова-ния стала одна из «островных» традиций русских Урала, включающая деревни Дубовая Гора, Искильда, Сургуч Осинского уезда Пермской губернии (ныне — Куединский район Пермского края), сформировав-шаяся в результате миграции середины ХIХ в. с территории Среднего Поволжья: из села Косяково, деревень Наратлей, Асенякова, сельца Ряза-нова Свияжского уезда Казанской губернии (ныне — Зеленодольский и Кайбицкий районы Республики Татарстан) (Черных 2022: 137–138).
Следует отметить, что островные традиции, возникшие в результате миграции и изоляции, — не редкость на Урале. Как правило, они сформи-рованы выходцами из южнорусских или среднерусских ареалов в север-норусском окружении. Исследования таких островных традиций Урала активно предпринимаются в последнее время (Лебедева 2013; Черных 2015; Толкачева 2017; Юровская 2019; Песенная традиция 2021). Изуче-ние их дает понимание механизмов и закономерностей функционирова-ния этнокультурных комплексов в пространстве и времени и выявляет факторы, способствующие сохранению или трансформации того или иного явления языка и этнической культуры.
В фокусе настоящего исследования находятся особенности истори-ческой памяти локального сообщества и тексты исторических преданий, особенности идентичности, а также этнокультурные границы изучаемой традиции.
Историческая память и исторические предания
Историческая память и предания играют важную роль в форми-ровании и поддержании локальной идентичности, а часто выступают и базовым компонентом в самоопределении местного сообщества. Этот тезис применим и к изучаемой традиции. Почти при каждом разговоре с информантами в деревнях Искильда и Дубовая Гора воспроизводи-лись разные варианты исторических преданий о возникновении сел и деревень:
Мы ведь казанские родом, из самой Казани. Деды говорили, что нас поме-щик на собак поменял. А здесь лес дремучий был. Привезли и высадили народ у самой реки. Стали землю расчищать... Кто расчищал — их именами называли. Гаранин Герасим — он расчищал, Фомин пальник, Тимин паль-ник — они расчищали. Я уже не застала тех. Иван, Герасим, Кузьма — три поколения здесь... (Пермский край, д. Дубовая Гора).
Наш род привезенный — барин продал. Прадедушку привезли в 12 лет. Начали строиться. Кто строил — по тому места и называли: Кобякова гора — от Алексея Ивановича Кобякова, Якова гора — Яшуха был... (Перм-ский край, д. Дубовая Гора).
Казанские еще называют — старики из Казани приехали в темный лес, расчищали его... (Пермский край, д. Дубовая Гора).
Мы откуда-то оттуда завезёны. Нас, говорит, какой-то купец на собак нас, раньше, наших-то предков, предков… Это где-то под Казанью. А вот Искильда вот, и вот нашу деревню [Дубовая Гора. — Прим. авт.]. Вот так я поняла, говорили вот стары-то люди. Вот наше село — или Синяково, или Козяково, ну где-то под Казанью, где-то под Казанью (Пермский край, д. Дубовая Гора).
Наш народ казанцы, наш народ, говорили, с Казани (Пермский край, д. Искильда).
Наши приехали из Казанской губернии, помещик их привез, дед вспоми-нал деревню Аксеняково, говорил, что наши оттуда приехали (Пермский край, д. Искильда).
Сохранились предания о возникновении названия деревни Дубо-вая Гора, которое также связывают с переселением и возникновением деревни:
А здеся вот по тракту ехать, Горелый Дуб называют, по дороге-те, вот и говорят, и назвали деревню Дубовая Гора. Вот из-за этой дороги всё, что она идёт всё в гору, в гору. Вот так и Дубова Гора (Пермский край, д. Дубо-вая Гора).
Так у нас эта деревня Дубова Гора и назвалась полностью. [Почему такое название?] Ну, видимо, когда, как я поняла, как они раньше, стары люди, говорили, по их разговору. Что вот там Горелый Дуб у нас называтся, вот туда в угор подымасса, там Горелый Дуб называтся, место так назы-ватся — Горелый Дуб. Видимо, там был дуб, и он там, видимо, сгорел, и вот, видимо, так назвали ето, мы так думаем. Что ее так и назвали эту деревню (Пермский край, д. Дубовая Гора).
Предания, зафиксированные во время экспедиций 1990-х гг. и в 2022 г., показывают устойчивость, они транслируются на протяжении значительного исторического периода. Впервые данное предание, объяс-няющее происхождение названия деревни, было опубликовано в 1888 г.:
Происхождение д. Дубовой Горы следующее: лет 50 назад помещик Рес-лейн выселил из Свияжского уезда Казанской губернии 45 семей и посе-лил их подле принадлежавшей ему д. Искильды Аряжской волости. При-бывшие начали строиться внизу большой горы, покрытой дубом, между которыми особо выдавалось три больших дуба, из них один — горелый. От сюда и произошло название деревни — Дубовая Гора, но прежде еще говорили: «деревня под горелым дубом» (Гусев 1888).
Анализ данных преданий показывает как сохранение и раскры-тие в них реальной исторической информации, верифицируемой доку-ментальными источниками, так и фольклоризацию исторических нар-ративов, что в целом характерно для данного жанра прозаического фольклора. Продажа или обмен на собак в упомянутых текстах, несо-мненно, является фольклорным мотивом, который встречается в исто-рических преданиях в разных регионах России (Традиционная культура русских 2021: 55–56).
Несомненно, из памяти стерлись названия всех деревень и особен-ности переселения, но Казанское Поволжье как историческая родина предков осознается и современным населением Искильды и Дубовой Горы. Предания в данном контексте не только повествуют об историче-ских событиях, но и являются основой для объяснения несхожести языка и традиций названных деревень среди соседних русских, чем можно объ-яснить устойчивость и длительное по времени бытование данных нарра-тивов. В соседних селах и деревнях государственных крестьян, основан-ных преимущественно выходцами из других уездов Пермской губернии, исторические предания и сведения, раскрывающие особенности осно-вания деревень, фиксируются крайне редко. В этих деревнях, жители которых составляют большинство всего русского населения края, данная информация не актуализирована на уровне идентичности и объяснения особенностей, как в случае этнокультурного острова.
При том что переселение «из-под Казани» и основание деревни стали ключевыми событиями в исторической памяти жителей изучаемых пермских деревень, в исходной традиции это обстоятельство уже полно-стью забыто. При проведении полевых исследований в исходных селах Республики Татарстан мы целенаправленно расспрашивали, помнят ли их нынешние жители, что крестьяне, населявшие эти деревни ранее, уехали или были переселены на Урал. Положительного ответа на свой вопрос мы не получили нигде. Историческая память и предания в исход-ных селах привязаны лишь к событиям собственной локальной истории, объясняют происхождение названия села, социальный статус жителей населенного пункта («барскими» или «вольными» были жители той или иной деревни), указывают на место барских усадеб, хранят фамилии и имена владельцев сел и деревень.
Обратим внимание на тот факт, что и в исходной традиции в истори-ческих преданиях также известен фольклорный мотив обмена крестьян на собак, возникающий применительно к деревням помещичьих кре-стьян, расположенным в дальней округе села Косяково Зеленодольского района Республики Татарстан. Следует отметить, что мотив приобрете-ния крестьян путем обмена на собак, выигрыша или проигрыша в карты, как уже было упомянуто, является частотным для Среднего Поволжья и многократно фиксировался в исторических преданиях в тех деревнях, которые в прошлом относились к помещичьим имениям, и их округе (Традиционная культура русских 2021: 55–56).
В бытовании исторических преданий о переселении прослежи-вается общая закономерность: они выступают компонентом истори-ческих знаний и идентичности в переселенческих традициях, и очень редко события, связанные с переселением на новые земли, фиксируются в исходных традициях, чаще всего эти события помнятся лишь на уровне отдельных семей или родовых групп. Это подтверждается сравнитель-ными исследованиями и других переселенческих и исходных традиций (Минёнок 2012: 79). При этом устойчивость их бытования в том числе зависит от того, насколько велика их роль в формировании самосознания местного сообщества, каково их значение в объяснении особенностей языка и культуры локальной группы.
Русский остров в русском окружении: этнокультурные границы
Исходная традиция в Среднем Поволжье не связана с отдельным ареалом расселения или замкнутым анклавом, она является одной из локальных традиций обширного этнокультурного района с общно-стью языка и комплексов традиционной культуры.
При переселении на Урал выходцы из Казанской губернии оказа-лись в разнородном этнокультурном окружении. Ближайшими их сосе-дями стали несколько деревень помещичьих крестьян иного владельца, переселенные из Нижегородской и Казанской губерний, а также в зна-чительном большинстве русские крестьяне, выходцы из разных уездов Пермской губернии. В итоге миграционных процессов первой половины ХIХ в. формируется район сложного состава русского населения, кото-рый представлен переселенцами с разных территорий и различного соци-ального статуса — государственные, удельные, помещичьи крестьяне; представители официального православия и старообрядцы различных согласий. При этом именно здесь происходит и активное взаимодействие русских и их этнических соседей — татар, башкир, удмуртов, марийцев.
Выстраивание локальной идентичности основано на нескольких компонентах. Во-первых, на особенностях происхождения. Номина-ции «казанские», «казанцы», отмеченные в исторических нарративах, выступают не только оттопонимическими названиями, указывающими на место исхода, но и коллективными прозвищами, наряду с бытующими в регионе номинациями «вятские» (о переселенцах из Вятской губер-нии), «чердаки» (о переселенцах из Чердынского уезда Пермской губер-нии) и др. (Черных 1998: 39–113).
Во-вторых, статус помещичьих (а затем — бывших помещичьих) крестьян, хотя и был актуален только до первой четверти ХХ в., до настоящего времени имеет значение: память о нем включена в систему представлений и выступает одним из компонентов идентичности. Номи-нации «барские», «барщина» используются и при самоопределении, и в качестве коллективного прозвища у соседей. Социальный статус помещичьих крестьян на фоне преобладания крестьян государствен-ных в период формирования группы и выстраивания групповых гра-ниц имел существенное значение, так как до начала ХХ в. это значи-тельно ограничивало контакты, было в том числе причиной отсутствия смешанных браков как распространенного явления между деревнями помещичьих и государственных крестьян. Однако социальные границы, которые были существенны на раннем этапе развития группы, в ХХ в. уже не играют значительной роли в межгрупповой идентичности. В этот период для окружающего населения основными факторами при форми-ровании этнокультурных границ являются особенности говора жителей изучаемых деревень, проявления этнокультурной специфики.
Маркерами этнокультурных границ также становятся коллектив-ные прозвища. Окружающее население чаще всего выделяет жителей названных деревень и использует для их обозначения коллективное про-звище шишма: «В деревнях Вашутина, Покровки, Суюрки называли опять шишма. И Дубовой Горы и Искильды тоже» (Пермский край, пос. Куеда). Это прозвище известно также и внутри группы, но не всегда используется в качестве самоопределения. Этимология коллективного прозвища шишма остается не вполне ясной. В народной традиции его связывают с топонимом: «Шишма — это река в Кировской, в Татарии есть река Шишма, вот их оттуда купили» (Пермский край, с. Аряж); объ-ясняют связью с фамилией барина, которому принадлежали крестьяне: «Шишмин барин был, вот и шишма» (Пермский край, пос. Куеда). Вряд ли следует связывать происхождение этого слова с тюркским чишме (‘родник’), нет данных и за оттопонимическое происхождение прозвища. Возможна связь с русским шиш (+ ма как указание на группу), слово это широко представлено в русских говорах в значении ‘черт’ (исполь-зуется также для обозначения других мифологических персонажей) [Словарь 2006: 353–354]. Следует указать также на вероятную связь с этимологией слова шишмин (‘пухлый, полный’). В пермских говорах шишма — большая копна волос [Словарь 2012: 401]. Эти версии кажутся нам наиболее убедительными, так как в этом случае происходит «каче-ственное» противопоставление «чужих», иногубернских переселенцев, старожильческому пермскому населению.
Коллективные прозвища для ближайших соседей — жителей поме-щичьих деревень — также разграничивали два этнокультурных острова, тут использовались номинации чувасы и похлёбышники:
У нас Суюрку, Вашутино [соседние деревни помещичьих крестьян] чувасы звали. Разговор у них не нащинской, наш народ казанцы, а те, видно, не то (Пермский край, д. Искильда).
Суюрка, Вашутино, Покровка — их барин проиграл на собаку. Дубовая Гора — из-под Горького. Галушками мы их звали, а они нас похлебыш-никами. Еще их звали борховшинники [борховщина — желудок у ско-тины. — Прим. авт.) (Пермский край, д. Дубовая Гора).
[Суюрку как называли?] Похлёбышниками. Разговор у них не наш (Перм-ский край, д. Дубовая Гора).
В свою очередь жители соседних помещичьих деревень жителей Дубовой Горы и Искильды называли галушки, борховщинники, лапоптники:
У Дубовой горы, Искильды Галуш барин был, а у нас Вашутин. Мы их галушками звали (Пермский край, д. Суюрка).
Нас лапотниками звали — в лаптях ходили… (Пермский край, д. Дубовая Гора).
Таким образом, бытование целого ряда коллективных прозвищ также определяет этнокультурные границы локальных традиций. При изучении русских островных традиций Урала следует обратить внима-ние на то, что выделение острова соседним населением почти всегда связано с бытованием коллективных прозвищ, обозначающих жителей данного острова. Эта особенность прослеживается на разных примерах и является одной из закономерностей формирования локальных иден-тичностей и этнокультурных границ [Толкачева 2017; Юровская 2019].
Особенности, связанные с сохранением среднерусских черт в куль-туре, лишь отчасти включались в выстраивание этнокультурных гра-ниц. Возможно, на более раннем этапе, в первой половине — середине ХХ в., когда сохранялись особенности традиционного костюма, празд-ничного календаря, другие комплексы культуры, они были более акту-альны, однако экспедициями последнего времени уже не фиксирова-лись. Соседнее население не выделяет какие-либо черты быта в качестве существенных в восприятии инокультурного окружения. К «видимым», выделяемым этнокультурным чертам названной группы можно отнести лишь планировку деревень Искильда и Дубовая Гора.
Характерной особенностью названных поселений является часто встречающаяся однорядная планировка улиц с расположением жилых построек на одной стороне улицы, а части огородов и некоторых хозяй-ственных построек — бань, амбаров — на другой, через дорогу. Такая планировка поселений и усадебных комплексов встречается в Сред-нем Поволжье, она типична и для села Косяково Зеленодольского рай-она Республики Татарстан, исторической родины переселенцев. В то же время она несвойственна сельским поселениям Пермского Прика-мья. Такая особенность поселений соседним инокультурным окруже-нием обыгрывается в ряде анекдотов о посещении бань, расположенных напротив дома, через дорогу. Бытование присловий и анекдотов, харак-терных прежде всего для соседнего населения, можно также рассма-тривать как универсальную черту в выстраивании этнокультурных гра-ниц в региональных и локальных группах (Зеленин 1994: 59–104; Коз-лова 2021: 50–66).
Диалектный остров среднерусских говоров в окружении севернорусских
Компактный ареал проживания, сформированные и устойчи-вые этнокультурные границы стали основными причинами сохране-ния диалектных языковых особенностей и становления диалектного острова — русского в русском окружении. Языковые особенности при этом выступают одной из основных границ между изучаемой груп-пой и окружающим населением. Особенности говора проявляются при любой коммуникации с его носителями и осознаются как самими носи-телями, так и окружающим населением, черты разговорной речи жите-лей изучаемых деревень становятся основным маркером инаковости и «чужого» среди окружающего населения и мыслятся как «своя», харак-терная особенность внутри сообщества. Не ставя задачей лингвистиче-скую характеристику островного говора, укажем лишь на его основные черты, проявляющиеся в сохранении поволжской лексики в сфере мате-риальной и духовной культуры, нехарактерной для других (в том числе и соседних русских говоров Пермского края). Специфичной является также и фонетика: характерное аканье в окружении окающих соседних русских говоров; особый интонационный строй речи.
Именно особенности речи представляются наиболее существенной этнокультурной границей в восприятии соседнего населения.
Вы, наверное, слышали про них. Очень оригинальный народ, и у них… Да, дубогоры, шишма мы их еще называем. <…> И вот они, у них своеобразный разговор. Если с ними начинаешь разговаривать, можно просто за живот схватиться, ну, ухохатываются над ними (Пермский край, с. Аряж).
Ну вот этих дубогоров прозывали, ну как прозвище, иностранцами. [А почему так называли?] Ну, вот эти деревни — Покровка, Суюрка, Искильда, Дубовая Гора — они же ведь переселенцы с Центральной Рос-сии, и причем с разных мест, не с одной области, а с разных. И говор раз-ный. Вот в Искильде, в Дубовой Горе у них говор как у горьковских. Да, это было. Вот когда пойдешь туда вот, придем в соседнюю деревню, начнешь обнимать девчушку: «Ой, цы якый процывной» (Пермский край, с. Аряж).
О жителях данных деревень шутили соседи: «Сколько языков знаешь? — Два, русский и дубогорский!» (Пермский край. пос. Куеда).
Интересно проследить и взаимодействие с соседним языковым островом — деревнями помещичьих крестьян, также основанными выходцами из Поволжья, но с несколько иных территорий — из Ядринского и Козмодемьянского уездов Казан-ской губернии и Васильского уезда Нижегородской губернии (Песенная традиция 2021: 4).
Для жителей соседних русских деревень севернорусских говоров часто нет разницы в речи двух этнокультурных островов, всех шести деревень. Сами же жители двух островных диалектных традиций проводят четкие границы и отличия в говоре между названными деревнями:
Суюрка, Покровка, Вашутино — барщина, барин был. А Дубовая Гора — оне к нам не подходят (Пермский край, д. Суюрка).
Дубова Гора, Искильда, Сургуч говорят «покалякам», а мы (Вашу-тино) — нет (Пермский край, д. Вашутино).
У Суюрки другое наречие (Пермский край, д. Суюрка).
Мы, Суюрка, чаще говорим, а здесь в Дубовой Горе— тверже, а мы мягче (Пермский край, д. Суюрка).
Таким образом, в диалектном отношении мы имеем дело с «внеш-ним» восприятием особенностей речи островных традиций соседним русским населением — носителями севернорусских в своей основе гово-ров — и с «внутренним», которое более детально отмечает особенности говоров двух соседних этнокультурных островов. Окружающее населе-ние, носители севернорусских окающих говоров, для данного региона и Пермского Прикамья в целом является доминирующим большинством, поэтому особенности их речи признаются эталонными и не оцениваются со стороны островной традиции.
Конфессиональные границы
Население изучаемого острова было православным, жители ука-занных деревень — сторонники официальной православной церкви. Деревни Дубовая Гора и Искильда относились к приходу православной церкви соседнего села Аряж, деревня Сургуч — к церкви Федоровского завода Осинского уезда. Среди населения окружающих деревень было как православное, так и старообрядческое население (различных согла-сий, преимущественно поморского и часовенного, а также единоверцы) (Черных 2001: 133–158). Сложный конфессиональный состав неизбежно приводил к формированию границ и определял особенности межкон-фессионального взаимодействия. Как правило, контакты ограничивало прежде всего старообрядческое население — с православными (Черных 2015). Для изучаемого сообщества межконфессиональное взаимодей-ствие не было столь значимо в выстраивании границ, как другие проана-лизированные выше факторы.
На территории Среднего Поволжья русское православное населе-ние также проживает совместно со старообрядческим, так что и здесь выстраивается особый межконфессиональный диалог. Для обозначения старообрядческого населения в Среднем Поволжье, в том числе в исход-ных деревнях, часто используется номинация кулугуры, калагуры:
Бишбатман [село в Зеленодольском районе, соседнее село с селом Косяково. — Прим. авт.] — оне вольные, там калагуры были и русские. Вот пойди русский человек, спроси пить — не даст. Разница была. Молились оне по-своему и пели. Русский человек — калагур только. У тети сын женился, маленьку взял, она была калагурка. Сюда приехали, венчались. Все равно взяли (Республика Татарстан, с. Косяково).
В то же время в пермских деревнях казанских переселенцев этот термин не был зафиксирован, для обозначения старообрядческого насе-ления использовали номинации старовер, староверка.
Межэтническое взаимодействие
Для изучаемого русского острова, помимо взаимодействия с сосед-ним русским населением, были также характерны контакты с иноэтниче-ским окружением, прежде всего с татарами и башкирами. Особенности расселения народов и этнических групп в этом районе имели свою спец-ифику: изучаемые деревни находились на северной границе населенной русскими значительной территории, для которой не было характерно дис-персное расселение русских, татар и башкир. С севера к названным дерев-ням примыкал крупный ареал расселения татар и башкир Тулвинского поречья, возвышенность за селом — Татарская грань — была не только границей земельных владений жителей деревни, но и границей между двумя значительными этническими территориями: русских — с одной стороны, татар и башкир — с другой. Этнокультурные и конфессиональ-ные факторы, административные границы регулировали контакты между народами, в основном отношения строились на основе добрососедства, однако активное взаимодействие не было характерно для данной террито-рии. Межэтническое взаимодействие выражалось в знании традиций сосе-дей, приеме гостей из татарских деревень в случае необходимости остано-виться на ночлег, так как деревни были расположены на дороге, соединя-ющей волостные центры Осинского уезда, однако для сельчан названных деревень нехарактерны участие в праздниках в татарских деревнях, разви-тые традиции гостевания и другие формы тесного взаимодействия. Вза-имодействие с соседним населением имело здесь те же формы и модели, что и в целом в южных районах Пермского края (Черных 2001: 35–37).
Взаимодействие с татарским населением было характерно и для исходной традиции. Однако характер расселения на исходных террито-риях в Среднем Поволжье был иным, чем в Прикамье. Русские и татары в этом районе Поволжья проживали дисперсно, русские и татарские деревни чередовались друг с другом, что определяло более интенсив-ный характер взаимодействия. В русских деревнях обычно нанимали татар-пастухов на летний сезон, в Петров день было принято угощать пастухов ватрушками с творогом. Работников из соседних татарских деревень нанимали на жатву. В понедельник после Масленицы татары из соседних деревень приходили в русские села за остатками масленич-ной пищи, которую с началом поста уже запрещалось употреблять пра-вославным. В свою очередь, русские были обязательными гостями на татарском Сабантуе, приходили не только посмотреть, но и участвовали в играх, формировали свой круг с плясками и хороводами: «Мы пацаны были, глядели. Хоровод татарский играют, пляшут, хоровод русский пля-шут, играют» (Республика Татарстан, с. Косяково). Нередко и состяза-лись в борьбе на майдане: «Когда у них Сабантуй был, ходили. Мужчины наши, которы были в силе, боролись там, ходили, подарки давали им» (Республика Татарстан, с. Косяково).
Анализ межэтнического взаимодействия может стать предметом отдельного исследования, однако и приведенные примеры показывают, что в исходной и переселенческой традициях сложились и функциони-ровали разные модели межэтнических коммуникации и взаимодействия, которые определялись не только традицией, но в большей степени харак-тером расселения и хозяйственным укладом.
Сформировавшиеся модели взаимодействия в каждом случае создаются с учетом локальных реалий.
Таким образом, проанализированные в данной статье материалы, как и сравнительные исследования на основе отдельных комплексов тра-диционной культуры, показывают, что в случае с изучаемой локальной традицией мы сталкиваемся с формированием и функционированием диалектного и этнокультурного острова — русского в русском окруже-нии. Целый комплекс причин привел к формированию и сохранению данного острова: компактность проживания и очерченный ареал рас-селения, социальный статус и изоляция, историческая память о проис-хождении, объясняющая особенности группы, диалектные и этнокуль-турные черты, восприятие «инаковости» соседним русским окружением, что проявилось как в фольклорных нарративах, так и в бытующих здесь коллективных прозвищах.
Развитие и функционирование острова происходило на протяжении более полутора столетий. Следует отметить, что, с одной стороны, исто-рические, социальные и этнокультурные особенности привели к фор-мированию указанного острова и выстраиванию границ с окружающим сообществом, с другой стороны, именно эти границы способствовали сохранению этнокультурной специфики на протяжении всего периода развития группы.
Сохранение островной традиции, изоляция в русском окружении на протяжении достаточно длительного времени далеко не всегда явля-ются типичным феноменом в похожих обстоятельствах при переселении и миграциях. В Пермском Прикамье немало примеров этнокультурных островов, имеющих схожие механизмы формирования, которые, однако, не стали устойчивыми и не сохранили четких этнокультурных границ. Например, переселенцы первой половины ХIХ в., помещичьи крестьяне из Костромской губернии, основавшие несколько деревень в Осинском уезде Пермской губернии, не имели столь существенных диалектных и этнокультурных особенностей, как жители изучаемого острова. Суще-ствовавший у них особый социальный статус (помещичьи крестьяне среди государственных) в последующем не привел к формированию островной традиции и этнокультурных и диалектных границ. Пересе-ленцы из Псковской губернии в Оханском уезде начала ХХ в. по причине дисперсного расселения также достаточно быстро утратили характерную этнокультурную специфику (Черных 2015: 48–59).
Взаимодействие с соседним окружением выстраивалось по несколь-ким моделям. Наиболее тесные контакты прослеживаются с населением соседних помещичьих деревень, также выходцами из Среднего Повол-жья. Два диалектных и этнокультурных острова сближали сходство в социальном статусе и языковая и этнокультурная близость, однако слияния не произошло и они функционировали как две самостоятель-ные изолированные локальные традиции. Выстраивание этнокультурных границ с соседним русским населением было основано на исторических, социальных и этнокультурных особенностях, однако значительную роль в формировании острова и восприятии его окружающим русским насе-лением играли особенности говора названных деревень. Конфессиональ-ные особенности, разумеется, имели определенное значение в выстра-ивании границ локальных сообществ, однако не были определяющими. Взаимодействие с иноэтническим окружением в локальной традиции строилось на основе этнических и конфессиональных границ и выстраи-валось по модели, в целом характерной для русских южных районов Пермского Прикамья.
В настоящее время, несмотря на существенное сокращение сель-ского населения в изучаемом районе, этнокультурный остров продол-жает сохраняться. Из трех деревень казанских переселенцев сегодня сохранились две — Искильда, в которой, по данным последней переписи 2010 г., проживало 129 человек, и Дубовая Гора с 23 жителями. Для срав-нения: в 1926 г. проживало в несуществующей ныне д. Сургуч — 296 жителей, в д. Дубовая Гора — 543 жителя, в д. Искильда — 416 человек (Список 1928: 46). Впрочем, несмотря на утрату многих комплексов тра-диционной культуры и сокращение численности населения, среди жите-лей данных деревень продолжают сохраняться особенности диалекта, более выраженные в речи старшего поколения и менее — среди молодых носителей говора, а также особенности идентичности и выстроенные границы с окружающим населением.
Стоит подчеркнуть, что в настоящее время, при значительно возрос-шей мобильности населения и широких возможностях коммуникации, источником информации об истории деревень служат не только истори-ческие предания, но и информация из научных публикаций. Эти сведе-ния размещаются в группах локального сообщества в социальных сетях, объединяющих нынешних жителей изучаемых деревень, а по большей части—тех, кто родился здесь, но живет в другом месте или так или иначе связан с названными поселениями. У жителей появляются возможность и желание посетить историческую родину в Среднем Поволжье, и это обстоятельство также актуализирует историческую информацию. В этом контексте коммуникации в интернет-пространстве способны актуализиро-вать и поддерживать локальные идентичности. В то же время сохранение особенностей говора и этнокультурных особенностей возможно только при сохранении территориальных локальных сообществ.
Список источников и литературы
Адаев В. Н. Традиционная экологическая культура хантов и ненцев. Тюмень: Вектор- бук, 2007. 239 с.
Белоруссова С. Ю. Нагайбаки: динамика этничности. СПб.: МАЭ РАН, 2019. 424 с.
Голева Т. Г. Мифологические персонажи в системе мировоззрения коми-пермяков. СПб.: Изд-во «Маматов», 2011. 272 с.
Головнёв А. В. «Здорово живите»: беседы со староверами-часовенными // Уральский исторический вестник. 2007. № 17. С. 47–59.
Головнёв А. В. Говорящие культуры: традиции самодийцев и угров. Екатеринбург: УрО РАН, 1995. 608 с.
Головнёв А. В. Дрейф этничности // Уральский исторический вестник. 2009. № 4 (25). С. 46–55.
Головнёв А. В. Крупный план в антропологии // Уральский исторический вестник. 2010. № 4 (29). С. 14–20.
Головнёв А. В. Уральские этнодиалоги // Уральский исторический вестник. 2013. № 2 (39). С. 4–16.
Головнёв А. В. Этничность и идентичность на Урале // Уральский исторический вестник. 2011. № 2 (31). С. 40–49.
Головнёв А. В., Зевако Ю. В. Русские и татары Среднего Урала: опыт локального исследования идентичности // Уральский исторический вестник. 2008. № 4 (21). С. 149–151.
Гусев В. Деревня Дубовая Гора Аряжской волости Осинского уезда // Сборник Пермского земства. Пермь, 1888. С. 355–357, 379–381.
Зеленин Д. К. Народные присловья и анекдоты о русских жителях Вятской губернии (этнографический и историко-культурный очерк) // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре 1901–1913 / Отв. ред. А. Л. Топорков. М.: Индрик, 1994. С. 59–104.
Истомин К. В. Кочевая мобильность коми-ижемских оленеводов: снегоходная революция и рыночная реставрация // Уральский исторический вестник. 2015. № 2 (47). С. 17–25.
Киссер Т. С. Немцы Урала: этноистория и идентичность. СПб.: МАЭ РАН, 2019. 372 с.
Козлова Н. К. «Вятские — ребята хватские...» (Прииртышские фольклорные тексты о «вятских») // Сибирский филологический журнал. 2021. № 2. С. 50–66.
Лебедева О. А. Традиции и повседневный быт жителей села Биянка, потомков калужских переселенцев // XX Уральские Бирюковские чтения. Краеведческие поиски и находки: материалы Всероссийской научно-практической конференции, посвященной 125-летию со дня рождения В. П. Бирюкова. Челябинск: Абрис, 2013. С. 265–276.
Минёнок Е. В. Уем // Традиционная культура. 2012. № 2 (46). С. 76–83.
Перевалова Е. В. Обские угры и ненцы Западной Сибири: этничность и власть. СПб.: МАЭ РАН, 2019. 350 с.
Песенная традиция деревни Суюрка Куединского района Пермского края: свадебный фольклор / А. В. Черных (отв. ред.), Г. Н. Мехнецова, А. А. Мехнецов, О. С. Сивков, И. И. Русинова, М. Е. Суханова. (Серия «Фольклорный архив. Пермский край»). СПб: Изд-во «Маматов», 2021. 188 с.
Подюков И. А., Черных А. В., Копытов Н. И. Словарь русских говоров Коми- Пермяцкого округа. Пермь: Изд-во ПОНИЦАА, 2006. 272 с.
Словарь русских говоров Южного Прикамья. Вып. III (РА–ЯТЬ) / Ред. И. А. Подюкорв, Е. Н. Свалова, С. В. Хоробрых, А. В. Черных. Пермь: Перм. гос. гуманит.-пед. ун-т, 2012. 502 с.
Список населенных пунктов Уральской области. Т. IХ. Сарапульский округ. Свердловск: Изд. орготдела Уралоблисполкома, Уралстатуправления и окружных исполкомов, 1928. 150 с.
Толкачева С. В. Фольклор русских переселенцев в контексте местной традиционной культуры: феномен свадебного обряда села Арзамасцево Удмуртской Республики // Научный диалог. 2017. № 10. С. 188–199.
Черных А. В. Русские «острова» в русском окружении: модели локальных традиций Пермского Прикамья // Этнографическое обозрение. 2015. № 2. С. 48–59.
Черных А. В. Старообрядцы Пермского Прикамья: опыт межконфессионального взаимодействия // Уральский исторический вестник. 2015. № 2 (47). С. 125–132.
Черных А. В. Старообрядчество южных районов Пермской области в контексте этнокультурной истории // Старообрядческий мир Волго-Камья. Проблемы комплексного изучения: материалы научной конференции. Пермь: Перм. гос. ун-т, 2001. С. 133–158.
Черных А. В. Русские и татары Прикамья: межэтническое взаимодействие // Живая старина. 2001. № 2. С. 35–37.
Черных А. В. Этнический состав населения и особенности расселения в южном Прикамье в ХVI — первой четверти ХХ в. // Этнические проблемы регионов России: Пермская область. М.: Старый сад, 1998. С. 39–113.
Черных А. В. Традиционная культура русских в пространстве и времени: опыт сравнительного сопоставления исходной и переселенческой традиций (календарные праздники и обряды весеннего цикла) // Этнография. 2022. № 4. С. 131–150.
Юровская О. Л. Духовные стихи горнозаводских районов Челябинской области: стабильные и мобильные характеристики (на примере традиции калужских переселенцев) // Вестник Саратовской консерватории. Вопросы искусствознания. 2019. № 3 (5). С. 77–84.
