Иллюстрация Алексея Бушкина
Русский историк, этнограф и фольклорист Иван Михайлович Снегирёв в своё время писал:
Славянское язычество – это обожествление стихий.
А вот афоризм лингвиста и главы русской мифологической школы Фёдора Ивановича Буслаева:
Язычники породнили душу со стихиями.
Действительно, наши пращуры-славяне персонифицировали природные стихии, обожествляли их и... как бы роднились с ними душой. Голословное утверждение? Отнюдь. Включите телевизор в конце декабря, выйдите в интернет, пройдитесь по улицам города или прокатитесь в общественном транспорте – с очень большой долей вероятности вы встретитесь глазами со стилизованным изображением одной из таких вот персонификаций-обожествлений.
Конечно, речь идёт о Морозе – персонификации холода, одной из природных стихий.
Настоящей заметкой я открываю небольшой цикл, посвящённый непростой истории Деда Мороза.
Сегодня мы рассмотрим Мороза как мифологического персонажа. Для этого я использую два источника – мифологический словарь Мелетинского и энциклопедию «Русская мифология» Елены Львовны Мадлевской.
Мифологический словарь Мелетинского описывает Мороза следующим образом:
Персонаж славянского сказочного и обрядового фольклора; культ Мороза косвенно отражён во всех славянских традициях (главным образом в пословицах и поговорках).
У восточных славян представлен сказочный образ деда Мороза – богатыря, кузнеца, который сковывает воду «железными» морозами (калинниками, по народной этимологии связанными с «калить»); сходные представления отражены в чешских и сербскохорватских фразеологических оборотах и обычаях, связанных с кузнецами. Возможно, что сказочный образ Мороза (Трескуна, Студенца), в русской сказке идущего с Солнцем и Ветром и угрожающего заморозить встретившегося им мужика, может быть сопоставлен с образом Мороза, живущего в ледяной избушке и одаривающего (в функции сказочного помощника) пришедшего к нему.
Обрядовые представления, лежащие в основе этих образов, сохранялись у восточных славян в ритуале кормления Мороза накануне Рождества и в Велик день. В каждой семье старший должен был выйти на порог или высунуться в волоковое окно с печи и предложить Морозу ложку киселя или кутьи со словами: «Мороз, Мороз! приходи кисель есть; Мороз, Мороз! не бей наш овёс!»; затем следовало перечисление растений и злаков, которые Мороз не должен был побить (ср. обычай кормления дедов-покойников и сочетание Дед-Мороз).
В восточнославянской низшей мифологии Мороз – старичок низенького роста, с длинной седой бородой, бегающий по полям и стуком вызывающий трескучие морозы; от удара Мороза по углу избы трескается бревно. Дальнейшая трансформация обрядов, связанных с Морозом, в городской среде вызвана влиянием западноевропейских рождественских обычаев: Дед-Мороз – рождественский дед; ср. Санта-Клаус, Пэр-Ноэль и т. п.
Иллюстрация Ильи Комарова
Материал из «Русской мифологии» Мадлевской куда более развёрнут:
В земледельческой культуре русских крестьян мороз воспринимался как важная природная стихия, с которой необходимо было поддерживать добрые отношения, чтобы обеспечить хороший урожай. Ведь несвоевременное появление мороза может испортить или полностью уничтожить посевы. В мифопоэтических текстах восточных славян стихия мороза персонифицируется в образе старика низенького роста, с длинной седой бородой, который бегает по полям и вызывает стуком трескучие морозы. Народные поверья о морозе у русских нашли отражение в различных жанрах фольклора. В загадке о морозе «Дедушка мост мостит без топора и клиньев» он представляется как необычный мастер, нерукотворно и без инструмента создающий свои творения. Эта стихия обладает огромной силой, о чём свидетельствует поговорка «Мороз и железо рвёт и на лету птицу бьёт». Даже небольшой мороз всех лишает спокойствия: «Мороз невелик, да стоять не велит».
В сказках мороз выступает в функции помощника сказочного героя, которому для выполнения трудных задач оказывается необходима помощь мифологических существ, способных управлять природными стихиями. Этот помощник называется Трескуном или Студенцом и изображается в мужском облике. В одной из сказок это старик с завязанной головой. Когда его спрашивают, почему у него завязана голова, он объясняет: «Волосы завязаны; как их опущу, так и сделается мороз». Иногда в сказках у Мороза-Трескуна шляпа надета на одно ухо, и когда сказочный герой ругает его за это, тот отвечает: «Если я надену шляпу прямо, то будет страшный мороз и птицы упадут мёртвыми на землю». Мороз здесь предстаёт как персонаж, воплощающий образ хозяина погоды, который наделён губительной силой, но в то же время, зная о ней, заботится о живых существах, могущих пострадать от этой силы. В некоторых сказках облик Трескуна как будто не соответствует его силе: «идёт старик старый, старый, сопливый, сопли, как с крыши висят замёрзши, с носа висят», – но только он может помочь герою выполнить задачу царевны, желающей извести товарищей в жарко натопленной бане: помощник «живо вскочил в баню, в угол дунул, в другой плюнул – вся баня остыла, а в углах снег лежит». Всем известен также и сказочный персонаж Морозко – строгий, но справедливый старик, наказывающий невежливых и ленивых героев и одаривающий тех, кто ведёт себя правильно. Мороз не случайно изображается и называется стариком: в сказке как жанре, отражающем мифологические представления, эта характеристика указывает на возраст в рамках не человеческой жизни, а существования мифологического персонажа. Мороз в этом плане оказывается не просто старым, а древним, то есть принадлежащим к временам первотворения.
В традиционной культуре русских вплоть до начала XX века сохранялся обряд кликанья мороза – зазывания его на трапезу и угощения ритуальной пищей. Этот обряд приурочивался к некоторым переломным моментам в году, прежде всего к святочному периоду. Во Владимирской и Псковской губерниях мороз кликали в канун Рождества, на Смоленщине – в Васильев вечер, кое-где на Псковщине – в крещенский сочельник. Период Святок, захватывающий конец старого года и начало нового, осмыслялся в народной традиции как значимая временная точка, определяющая будущее, и как сроки безраздельного господства холодов. В русской традиции существовали представления о своевременности холодов, которые так и назывались «рождественские» и «крещенские» морозы. В народных приметах их наличие или отсутствие связывались с будущим урожаем или неурожаем. В Московской, Владимирской, Калужской, Новгородской, Тверской губерниях обряд кликанья мороза совершали в Сороки, Чистый четверг или на Пасху – праздники, отмеченные в крестьянском сознании как рубежи времён года – зимы и весны, – когда наступает пора убывания холодов.
Обряд зазывания мороза представлял собой вынос ритуальной пищи в определённое место и время, при этом произносилась специальная приговорная формула. Исполнителем обряда был, как правило, старший в доме по возрасту и статусу – хозяин или хозяйка. В рамках суток кликанье производилось в полночь – перед сочельническими трапезами в Святки, утром – после пасхального разговления или после приготовления обрядовой пищи в Чистый четверг, или днём – во время праздничного обеда в Пасху.
Пища, которой угощали мороз, являлась обязательным блюдом праздничных трапез. У русских наиболее распространено было кормление мороза овсяным киселём; но в западно-русских местностях – в Смоленской и Псковской губерниях – мороз зазывали, как и у белорусов, на кутью. В качестве угощения могли использовать и блины. В начале XX века в некоторых местах мороз закликали уже не с обрядовой пищей (кутья, кисель, блины), а с тем, что было на праздничном столе: похлёбка или щи. Вот как кликали мороз в Псковской губернии:
Дед-Мороз, Дед-Мороз!
Приходи блины есть и кутью!
А летом не ходи, огурцы не съедай,
Росу не убивай и ребятишек не гоняй.Если обряд совершался до трапезы, то морозу отдавали первую ложку кутьи или киселя; если же по окончании – то выносили остатки обрядового блюда. Так, во Владимирской губернии кисель готовили в Чистый четверг и сохраняли его до Пасхи. В Пасху же разговлялись прежде всего киселем, а после обеда хозяин выносил его остатки на улицу или раскрывал окно и приглашал мороз.
Места, где совершалось кликанье мороза и где оставляли для него еду, имели особое значение для крестьянского сознания. Зазывали в открытое окно или выходили на порог, крыльцо, в огород. В Московской губернии звали мороз в открытую печную трубу. Кисель или кутью оставляли также на окне снаружи, относили в подпол и ставили на подпольное окошко, выплёскивали через порог на улицу или выливали в огороде. Все эти пространственные ориентиры в мифологических представлениях имеют значение границы между «своим» и «чужим» мирами (окно, порог, крыльцо), являются «каналами» связи между «мирами» (печная труба) или местами, где могут появляться представители «иного» мира (подпол – нежилая часть дома; огород, улица – «чужое» пространство за пределами «своего» – дома).
Смысл обряда кликанья мороза в значительной мере объясняется в его словесном оформлении:
Мороз, мороз,
Ступай к нам кисель есть;
Не бей рожь и житарь,
А на посконь воля твоя.Важным в приговорах является приглашение прийти «сейчас», то есть когда совершается обряд, и поесть киселя или кутьи. Далее в приговоре обычно следует просьба не приходить в другое время – летом, ранней весной, – чтобы не морозить овёс и рожь, не съедать огурцы, не убивать росу, не морозить «курчат» (цыплят), поросят, ребят. Иногда в ритуальных приговорах звучит пожелание, чтобы мороз оберегал посевы: «Мороз, мороз, поди к нам кисель с молоком хлебать, чтоб тебе наше жито и поле оберегать, градом не бить, червём не точить и всему бы в поле целу быть». По всей видимости, забота мороза состоит в том, чтобы не приходить в неурочное для него время. Поэтому в приговорных текстах часто содержится отсылка мороза лежать под гнилой колодой, что в мифопоэтических представлениях означает «находиться за пределами «этого» мира», то есть «не быть». А в некоторых приговорах даже звучит мотив угрозы морозу: «Цепом голову проломлю, метлой очи высеку!»
Таким образом, очевидно, что обряд кликанья мороза является земледельческим ритуалом, имеющим целью воздействовать на мороз как природную стихию. Но поскольку хозяйственная деятельность крестьянина не ограничивалась лишь основным занятием – земледелием, в приговорах появляется и мотив общего благополучия в хозяйстве: чтобы не поморозились не только посевы, но и домашние животные, и дети.
В Рязанской губернии угощение мороза совершалось не в обрядовой, а в игровой форме. Сам мороз изображался колядовщиками, которые ходили по домам, требовали угощения и угрожали, если в угощении откажут. Так, колядовщики обращались к хозяину дома: «Подай-ка чарочку; а не поднесёшь чарочку, – я преподнесу тебе палочку: я – мороз – и помолочу твой овёс». Xозяин на это отвечал: «Ой, мороз, мороз, на тебе чарочку – ты не трожь мой овес, гречиху да рожь; а лён, канапи [коноплю], – как хочешь молоти!»
Кормление мороза во многих местностях совершалось не только в Святки, но и в дни, связанные со встречей весны, когда крестьяне начинали непосредственно готовиться к посевным работам. Так, в «Сороки» – 9/22 марта – в Новгородской губернии хозяйки пекли 40 «орехов» – шариков из ржаной и овсяной муки, и, начиная с этого дня, бросали ежедневно по одному ореху на улицу, призывая мороз: «Мороз, Красный нос! Вот тебе хлеб и овёс! А теперь убирайся по добру, по здорову». Это сорокадневное кормление мороза связывалось с народной приметой о том, что после 9 марта бывает ещё 40 ночных заморозков.
Архаичные представления о взаимодействии природной стихии и человека, которые прослеживаются в обряде кормления мороза, нашли подобное ритуальным действиям отражение и в сказке, где Трескун, выступающий в роли помощника, обращается к герою: «Кобылин сын, покорми мене хлебцем, я тебе худым временем пригожусь».
Среди представлений о морозе следует упомянуть шуточное поверье, связанное с поговоркой «На двенадцатой плеши мороз лопается»: в жестокий мороз крестьяне, шутя, старались насчитать двенадцать плешивых людей, после чего как будто бы должен уменьшиться холод. Если вспомнить близкий по форме обряд поморских женщин, направленный на смену опасного ветра попутным, также включающий пересчитывание двенадцати плешивых односельчан, можно предположить, что некогда поверье об усмирении стихии холода было не шуточным, а операция пересчитывания имела значение магического действия.
Традиционные представления о морозе как природной стихии зимнего периода, которая персонифицируется в образе старика, характеристики сказочных персонажей, связанных с этой стихией, наряду с влиянием западноевропейских рождественских обычаев, легли в основу формирования в конце XIX – начале XX веков в русской городской среде образа Деда Мороза как сезонного (рождественского) мифологического персонажа. Позднее в связи с сужением времени празднования перехода от старого года к новому – от двухнедельного святочного периода до одной ночи с 31 декабря на 1 января – Дед Мороз превратился в символ праздника Нового года, каковым остаётся и по сию пору.
