- Кто свободней всех на свете?
- Догадались? Это…
I Введение
Опостылеют салазки,
И садимся в два рядка
Слушать бабушкины сказки
Про Ивана-дурака.
С. Есенин
В середине XIX века, от 85-летней Гуйдыхи, проживавшей в селе Красиловка Козелецкого уезда Черниговской губернии Российской Империи (ныне Украина), было записано ритмичное произведение, названное рассказчицей справедна казка, а собирателем дума или «Сказка про бога Посвыстача» где излагалась история принятия христианства людьми далёкого прошлого и упоминались имена славянских языческих богов – Посвыстача и Мокоши. Его краткий прозаический пересказ на русском языке таков:
Старики рассказывали, что в прошлом люди были великанами, но с тех пор мельчают и когда -нибудь станут как комарики. Но если на нынешний народ посмотреть, то он еще не сильно приуменьшился, и конец света не скоро будет. Те великаны были не такие как мы, христиане, их бога звали Посвистач, он отвечал за погоду, а за другие вещи отвечали другие (боги).
Так было некогда про что вам старая Гуйдыха болтает, как говориться: старому брехать – не цепом махать. Слушайте же, благочестивая сказка начинается!
У этих великих людей главным был князь и задумал он женится ради наследника. Собрал князь старейшин, и они посоветовали добыть заморскую княгиню. Для похода построили и оснастили корабли, воины князя загрузили бочки с хмельным медом для чествования княгини. Князь нарядился, подпоясался золотым поясом, а его народ собрался на площади молиться Посвистачу о хорошей погоде.
Поплыл Старший князь со своим войском по круглому синему морю в христианскую землю за княгиней, но сердце его чуяло беду. Старейшины успокаивали, мол, бояться нечего, нам поможет Посвистач.
Но над морем стал летать черный орел и вещать человеческим голосом:
«фу, русская кость пахнет!»
Народ христианский вышел на берег и стал молиться своему богу чтобы он разогнал корабли неверных. Христианский бог поднял бурю, ветром ломало мачты, люди князя стали тонуть. Крикнул князь: — Эй вы, слуги мои верные! Бог то Посвистач не настоящий раз он бурю не унял, дал потопить наши корабли! Знать наш бог Посвистач спал или в Макоши гулял… А есть бог настоящий – бог христианский. И Старший князь повернул оставшиеся корабли домой.
Как приплыли они в свою неверную землю, Старший князь собрал совет старых людей для решения перемены веры. Долго старики молчали, одни князя отговаривали, другие соглашались, а третьи поторапливали чтоб скорее лодочки собирать и в христианскую землю отплывать. Стали они выезжать, стали все пир пировать, да крепким медком дорогу поливать. Не день и не два они так гуляли – пока посланцы со Старшим князем назад возвратились. В дудки играли, в бренчалки бренчали…
Я там была, мёд, вино пила, по бороде текло, да во рту не было. С губ горилочка буль, буль, а нашим ворогам семь дуль.
При жизни собирателя А.В. Шишацкого-Иллича «Сказка…» была опубликована два раза: в 1855 году в Черниговских Губернских Ведомостях №16 (собиратель был редактором этого журнала) и в 1856 году в Санкт-Петербурге, в книге П.А. Кулиша «Записки о Южной Руси. Т.1», но с другим, более точно отражающим содержание текста названием – «Сказание о морском походе «Старшего князя»-язычника в «христианские земли»» и с небольшими отличиями в разбивке на строки, порядке расположения и написании некоторых слов. Следующая публикация состоялась лишь спустя 147 лет, потому что «Сказка…» была отвергнута научным сообществом как фальшивка.
Думается, что не последнюю роль в оценке подлинности рассказа Гуйдыхи в те далекие от нас времена сыграла «говорящая» фамилия женщины (или прозвище по мужу)– Гуйда или Гуйдых, происходящая от глагола «гудить». В украинских говорах этот глагол имеет значение — порицать, корить, осуждать, манить, обольщать, играть на дудке. Таким образом, прозвище Гуйда мог получить и бранчливый человек, и обманщик, и музыкант.
В те времена фамилии крестьянам обычно давали по их прозвищам, отражавшим в некоторой степени черты характера человека или обстоятельства его жизни. Но иногда помещики сами придумывали фамилии своим крепостным, зачастую, смеха ради, самые нелепые, грубые или возвышенные, резко контрастирующие с конкретным человеком. Особенно активизировалось такое «творчество» в дворянской и чиновничьей среде в 1861 году, во время отмены крепостного права и выдачи документов бывшим крепостным.
То есть «Сказка про бога Посвыстача», рассказанная Гуйдыхой была опубликована и оценена научным сообществом, состоящим из слоев высшего общества в период их особо пристального внимания к фамилиям низших слоев. И это могло подсознательно влиять на оценку произведения.
Да и сама Гуйдыха, что называется, «подлила масла в огонь», с улыбкой назвав в присказке свой рассказ верзяканьем (пустяками, враками) и брехней:
«Так-то було колысь, про що вам стара Гуйдыха верзякає… (При этом рассказчица улыбнулась) Сказано: старому брехать – не ципом махать…»
Но вот что интересно, через семьдесят лет после публикации дилетантом – любителем рассказа Гуйдыхи (для многих сомнительного в достоверности), в далекой от Черниговщины Тверской области всеми признанным ученым-фольклористом Ю.М. Соколовым было записано описание свадьбы от старухи по прозвищу Андрюшиха, и свой рассказ она завершила следующей оценкой:
«Уж наговорила я вам, нагудила сиверу-иверу» , где «сивер» — название северного ветра, то есть фразу «нагудила сиверу-иверу» можно перевести современными фразеологизмами «нагнала пурги», «насвистела», «набросала слов на ветер»
Обратим внимание на то, что глагол «нагудить» — является однокоренным с выше разобранным прозвищем Гуйдыха и означает он «наврать». То есть мало того, что прозвища пожилых рассказчиц, живших в разное время разных местах России образованы по одному принципу – по имени, прозвищу или фамилии мужа: Гуйдыха и Андрюшиха, но и оценка своих речей у них одинаковые: Гуйдыха «верзякает» и «брешет» в числе прочего про бога ветра, а Андрюшиха «наговаривает» и «гудит сивер».
Фольклористика не стоит на месте, на сегодня мы имеем множество примеров, говорящих о традиционности подобного отношения рассказчиков к своим речам, показанных в именно в присказках в начале или конце произведения:
«… что тут попусту болтать? Время сказку начинать!»; «сказка вся, больше врать нельзя!»
Это говорит о том, что типаж Гуйдыхи и ее отношение к своему рассказу, описанные Шишацким-Илличем, традиционны и устойчивы. В ХIХ веке осознания типичности вышеописанных примеров еще не было ни в научных, ни в околонаучных кругах. Мог ли Шишацкий-Иллич интуитивно создать традиционный образ старухи рассказчицы и её «Сказку про бога Посвыстача»? В этом предлагаю разобраться ниже, чтобы наконец поставить точку в вопросе «подделка или не подделка?».
Ознакомится с первой публикацией «Сказки про бога Посвыстача» можно в сборнике «Рукописи, которых не было. Подделки в области славянского фольклора» (М. 2002, С.396-400) или в главе ХI настоящей работы; со второй публикацией в книге П.А. Кулиша в электронном виде (С. 172-178).
В наше время некая глупая и болтливая баба Гуйдыха является персонажем по крайней мере, одного анекдота . Но, несмотря на всё это, мы попытаемся рассмотреть бабкину сказку про бога Посвыстача всесторонне и сделать выводы непредвзято.
II Обзор мнений «за» и «против»
Ветер тучи носит,
Носит вихри пыли.
Сердце сказки просит,
И не хочет были.
Ф.Сологуб
До сих пор единого мнения о «Сказке про бога Посвыстача» нет. Некоторые уважаемые ученые считают «Сказку…» подлинной, другие, не менее уважаемые, сочинением А.В. Шишацкого-Иллича, чье сердце, несомненно, «просило сказок» родной земли, вопрос в том, как он решал эту проблему.
Сторонниками подлинности «Сказки…» являются выдающиеся советские и российские лингвисты, семиотики Вяч. Вс. Иванов и В.Н. Топоров, среди научных интересов которых было и славянское язычество.
В совместной работе «К реконструкции Мокоши как женского персонажа в славянской версии основного мифа» академики пишут:
«…в упоминаемом украинском тексте Посвистач (ср. свистеть, о ветре) непосредственно связан с Мокошью, осмысляемой здесь негативно:
Не ест се бог наш Посвистач Бог Настоящий,
Що вин сёсии бури не втишив,
Да наши корабли в такiй сили потопив.
Десь наш бог Посвистач спав,
Чи в Мокоши гуляв (…)
Есть-то Бог настоящий –
Бог християнськийПротив предположения о подложном характере этого текста помимо ряда других соображений говорит и параллелизм мотива настоящего-ненастоящего бога в связи с Мокошью и глаголами одного корня – у-тиш-ить – по-теш-ить в русской пословице Бог не Макешь, чем- нибудь да потешит (Даль…), в связи с чем восстанавливается сочетание Мокоши-Макеши с глаголом типа тешить-тишить (в положительном осмыслении для языческой среды)»
Слова «помимо ряда других соображений» выделены мною, потому что, к сожалению, авторы эти соображения своим читателям не раскрыли. Выявленный уважаемыми лингвистами факт, касающийся славянской мифологии, можно выразить словосочетанием утешительница Мокошь – это не мало для образа славянской богини, но явно недостаточно для доказательства подлинности «Сказки про бога Посвыстача».
Не менее уважаемый советский и российский фольклорист, литературовед и этнограф А.Л. Топорков считает это произведение подделкой, его мнение кратко изложено в небольшой статье «Сказка про бога Посвистача» в сборнике «Рукописи, которых не было. Подделки в области славянского фольклора» . Приведем его аргументы (выделив их курсивом) с нашими контраргументами:
1) Отсутствие возможности проверить текст от сказительницы, так как к моменту публикации она умерла.
- В литературе и устном народном творчестве есть масса примеров подлинных текстов представленных, как и рассматриваемая «Сказка…» в единственном экземпляре, записанных от неизвестных лиц в неизвестном месте. Например, рукопись «Слово о полку Игореве…» была утеряна, то есть проверить оригинал и соответствие ему копии невозможно, автор «Слова …» неизвестен, как и время и место создания поэмы, но большинство исследователей не считают «Слово…» подделкой.
Былина «Вавила и скоморохи», отличающаяся «художественным совершенством, демократизмом и идейной глубиной» была записана только от М.Д. Кривополеновой (и её родственницы, слышавшей текст от самой Кривополеновой), но почему-то у научного мира не возникают подозрения по поводу былины, записанной в предреволюционном 1904 году, кончающейся свержением царя с таким выразительным именем – Собака, которое нигде более как личное имя не встречается, но только в составе хулительных эпитетов при именах эпических злодеев типа: «Подымался собака злодей Калин царь».
От И. Елустафьева Рябинин записал единственный в своем роде прозаический рассказ о встрече Ильи Муромца с отцом Святогора . Очевидно, что на некоторые нестыковки наука «закрывает глаза», и правильно делает, потому что кем бы мы были, если бы в нашем «культурном багаже» не было бы поэмы «Слово о полку Игореве» и уникальных былин?
В отношении же «Сказки про бога Посвыстача» мы не будем призывать «закрыть глаза» на неувязки, мы будем их выявлять, анализировать и искать ответы на возникающие вопросы.
2) Поэт и фольклорист Шишацкий-Иллич был в одном лице и собирателем, и автором публикации, и редактором. В комментарии к «Сказке…» он писал то от лица одного, то от другого.
- Факт того, что 24-х летний поэт и редактор А.В. Шишацкий-Иллич горя желанием сделать интересной неофициальную часть Черниговских Губернских Ведомостей несколько переборщил в своём рвении, сочинив комментарии к тексту якобы от разных лиц, говорит лишь о том, что его деятельность нужно тщательно проверять. Но его склонность к сочинительству не есть доказательство лжи всегда и во всем. А.Л. Топорков не озаботился проверкой, ему было «сразу все понятно», к сожалению. А мы попробуем.
3) Н.И. Костомаров считал, что дума современна по языку и в ней нет ничего древнего кроме самого события и языческих имён.
- Во-первых, в устном народном творчестве язык изложения связан с жанром произведения, а не с сюжетом (цепочкой событий). Древнейшие сюжеты могут рассказываются обычным языком. В эпических произведениях сохраняются архаизмы, как и в исторических песнях, а вот в сказках — не обязательно, в быличках же даже на самые древние сюжеты архаизмов почти нет. К какому жанру можно отнести рассматриваемое произведение, условно названное «Сказкой про бога Посвыстача» нам только предстоит выяснить.
- Во-вторых, в «Сказке про бога Посвыстача» кроме самого события крещения имеется множество архаизмов, характерных для древнерусских эпических произведений, об этом расскажем ниже в главе II «Следы древнерусского эпического стиля в “Сказке про бога Посвыстача”».
4) Для поэта и фольклориста Шишацкого-Иллича составить текст «Сказки…» было нетрудно.
- Действительно, поэт и любитель народной словесности Шишацкий-Иллич мог составить текст «под фольклор», в его время это было модно, и многие литераторы так и поступали. Например, Э. Лённрот, составил эпическую поэму «Калевала» из коротких карело-финских рун, придумал бога воды, хотя в народных рунах упоминались лишь хозяйки вод – это произведение подделкой почему-то не считается.
И это только один, самый известный пример, в этот же ряд можно поставить и сочинение А. Пумпура «Лачплесис – латышский народный герой», которое автор выдавал за народный эпос, и «Калевипоэг» Ф.Р. Крейцвальда, «где переработанные фольклорные фрагменты дополнены составителем» . А Шишацкий-Иллич опубликовал два сборника своих стихов в народном стиле, не выдавая их за фольклор. Но самое главное, то, что в «Сказке…» имеются народные сведения, которые в XIX веке науке были неизвестны, а потому и поняты превратно. О них речь пойдет далее.
5) Сюжет о походе языческого князя на христианскую землю никогда не фиксировался фольклористами.
- Во-первых, единичность зафиксированного сюжета не есть доказательство его подделки.
- Во-вторых, сюжетная классификация вещь условная. Почему мы должны называть сюжет «Сказки…» сюжетом «о походе языческого князя на христианскую землю» если в произведении речь идет о решении жениться, из-за которого, собственно, весь сыр-бор загорелся?
В 1938 году от М.С. Крюковой была записана былина «Женитьба князя Владимира на греческой на Анне» , в которой, как и в «Сказке про бога Посвыстача» тема женитьбы связана с переменой веры и военным походом. Советская наука оценила былину как «не настоящую», якобы созданную после прочтения грамотной сказительницей соответствующей литературы. Однако, в отличие от летописного рассказа, в былине Крюковой не Владимир нападает на византийские владения, а наоборот, на Киев нападают объединенные силы греков, римлян и печенегов. Владимир спасается только благодаря своим «дипломатическим талантам», после чего решает жениться на родственнице греков для чего и принимает новую веру. Сама Крюкова сообщила, что переняла эту былину от деда, да и зачем ей было в разгар воинствующего атеизма и уничтожения аристократии как класса (1938 г.!) сочинять былину о крещении равноапостольного святого князя?
Но самое главное в этом вопросе то, что ранее, в 1899- 1901гг., в другом месте, другим собирателем и от другого сказителя была записана былина «Женитьба князя Владимира на указанной и привезенной Добрыней греческой княжне…» — правда, в этой былине нет темы перемены веры, но есть война с царем греческим за невесту. Разумеется, и эта былина объявлена плодом «личного творчества сказителя» . Но совершенно очевидно, что сюжет перемены веры в связи с женитьбой и военным походом интересовал народ, бытовал и передавался традиционным путем, хотя и мог быть создан после прочтения летописных свидетельств.
В настоящее время фольклористика успешно преодолевает скепсис по поводу возможного личного сочинительства сказителей – в полное собрание русских былин, изданных в 2003 году, вошло пропетое былинным стихом описание реального случая с местным мезенским воришкой «Проделки Васьки Шишка», записанный в начале ХХ века . То есть этот текст почти сто лет фольклором не считали, а теперь критерии аутентичности меняются.
Также тема перемены языческой веры на христианскую встречается в духовных стихах Смоленщины (ареал кривичей) о Цмоке (Змее), их сходство со «Сказкой…» будет рассмотрено ниже.
6) Заметно желание автора навязать читателю определенное понимание текста, «часть текста утрачена, но не настолько, чтобы нельзя было догадаться, о чем пойдет речь в утраченной части»
- В комментариях Шишацкого-Иллича нет желания «навязать читателю определенное понимание текста», он просто комментировал «Сказку…» в меру своего разумения. Ниже мы покажем, что он во многом ошибался, и именно его ошибочное понимание «Сказки…» указывает на то, что текст подлинный, не подправленный, не сочиненный самим Шишацким-Илличем. В принципе, любой комментатор, в том числе и А.Л. Топорков, и автор этих строк, с той или иной степенью доказательности знакомят читателя со своим взглядом на «определенное понимание» текста.
Никак нельзя согласится и с тем, что «часть текста утрачена», потому что утрату текста можно обнаружить только сравнив его с более полным текстом, а такового нет. Было бы очень интересно узнать, какие «догадки» посетили А.Л. Топоркова по поводу «утраченной части», но он умолчал о них, а мы гадать о его догадках не будем. Мы просто покажем ниже, что «Сказка…» — фольклорное произведение с началом и концом, который был очевиден носителям фольклорного сознания и неочевиден для носителей городской культуры.
7) «Сведения о славянских богах, изложенные в думе, полностью соответствуют уровню знаний самого комментатора текста …»
- Сведения о славянских богах, изложенные в тексте выше уровня знаний самого комментатора текста, мало того, некоторые сведения о славянских мифологических персонажах не были известны не только Шишацкому-Илличу, но вообще в XIX веке. Об этом ниже.
8) в 1874 году известные украинские историки В.Б. Антонович и М.П. Драгоманов не включили «Сказку…» в изданное ими обширное собрание украинских дум, в предисловии прямо назвав думу о походе князя-язычника в Византию подделкой
- Ученые, времён давно минувших, во многом ошибались, например французские академики в 1778 году постановили, что камни с неба падать не могут потому, что на небе нет камней, однако, метеориты как падали, так и падают. Мнения Н.И. Костомарова, В.Б. Антоновича, М.П. Драгоманова и прочих уважаемых историков по данному вопросу принадлежит позапрошлому, XIX веку и их пора пересмотреть.
III Сходство духовного стиха Смоленщины с Малоросской «Сказкой про бога Посвыстача»
В конце ХХ века на Смоленщине (Россия, бывший ареал расселения кривичей) фольклористами были записаны духовные стихи о св. Ягории (Георгии) победителе Цмока (Змея) которому в прошлом поклонялись язычники. Победа закончилась принятием христианства.
Сравним два произведения о смене веры, записанные в разное время и в разных локусах восточного славянства:
Старые люди не верили Богу (2 раза),
А они верили поганому Цмоку
Поганый Цмок идет по оброку.Ой, пришла череда до самога царя.
- А й ты сам, царь, иди, или царевну шли. –
Царь царевну снаряжает,
Шелковые платья одевает,
К синему мою спроваживает.- Иди -ка ты, панна-царевна,
Иди – ка ты, не ужасайся,
А назад не оглядывайся.Откуда взялся святой Ягорий –
На сивом коне, в белом балахоне.
Подошли они к синему морю.
Синее море всколыхнулось,
Панна-царевна ужаснулась.Вот плывет Цмок по синему морю.
Изо рта его огонь пылает,
Изо рта его жар сыплется,
А из ушей его дым трубою.- Вы берите Цмока за крутые рога,Вы ведите его к царю на двор.
- А и кто ж бы мне спас да панну-царевну?
Я б отдал тому половину царства,
Половину царства, своего государства. –
Откликнулся святой Ягорий.
- мне не надо твоей половины царства.
Поставь-ка ты храм-церковь,
Напиши лик святого Ягория,
Поставь-ка его в храм-церковь.
А туда будут люди приходить,
Восковые свечи зажигать,
Святого Ягория прославлять:
«А и святой свят, святой Ягорий,
Святой Ягорий, Богу истинный!»
(перевод с диалекта Т.Э. Блиновой)
1). Сравним начало этого духовного стиха Смоленщины (запись 1998 г.)
«Стари люди ня верили Богу,
А йны верили паганыму Цмоку…»с началом Малоросской Черниговской (бывший ареал расселения северян) «Сказки про бога Посвыстача» (публикация 1855 г.):«Старые люди кажуть, що колысь булы люди зовсим не таки, єк тепереньки…зовсим не те, що мы Христыяне; у йих и бога якось инак звали, — кажуть Посвыстач…»
Мы видим, что оба произведения начинаются одинаково, словами «Старые люди…», то есть подчеркивается древность событий, о которых пойдет речь, далее называется имя языческого бога.
2). Далее и там, и там используются выражения «неверная земля» и «неверные люди».
3). Общей для рассматриваемых произведений является тема молитвы на берегу моря, и слова, выбранные для ее раскрытия: «до моря сходится/ идти к морю», «стали /стала бога просить».
4). В обоих произведениях присутствует тема враждебного моря, оно «выплескивается» и «колыхается».
5). Обитатели враждебного моря и там и там зловещи: черный орел над морем, произносящий традиционную формулу сказочных злодеев о запахе русской кости и веселящийся в море Цмок сгущают накал страстей произведений.
6). И в «Сказке…» и в духовных стихах о Цмоке присутствует тема опасной женитьбы / женитьбы- смерти.
7). Общей для этих произведений является и тема обряжения в особые одежды князя- жениха и «невесты» Цмока.
8). Произведение о победе христианского святого Георгия над языческим Змеем названо фольклористами в ХХ веке духовным или поминальным стихом условно, так как подобные тексты озвучивали (пели) в Великий пости или в домашних поминальных ритуалах. В народе оно называлось стишок, стих, также, как и многие другие фольклорные произведения, подходящие для благочестивого поведения в определенных ситуациях поминок и поста. В ХIХ веке Гуйдыха назвала свой ритмичный рассказ об отречении от языческого бога Посвыстача и принятии христианства справедна казка, что можно перевести как истинное, благочестивое сказание.
То есть общая тема перемены веры, раскрытая в этих различных произведениях разных народов с временной разницей длинной в 140 лет, с точки зрения и современных ученых, и малоросской старухи относится к духовной сфере благочестия, истины, правды, справедливости.
Все изложенные сходства принадлежат традиции, то есть их можно найти и в других фольклорных произведениях, однако не в таком полном комплексе. Так что у нас есть все основания считать эти два произведения созданными в одном ключе — сюжет о перемене веры описывается в духовных стихах Смоленщины, записанных в конце ХХ века в тех же выражениях, что и «Сказка…», записанная в середине ХIХ века на Черниговщине (Малороссия, ныне Украина).
Вряд ли колхозницы Смоленщины в советское время читали Черниговские губернские вести от 1855 года для того, чтобы набраться устойчивых словосочетаний и заимствовать идею сюжета, а Шишацкий-Иллич вряд ли где-то слышал стихи о Цмоке, в его время ещё никем не записанные, возможно, еще и не существовавшие. Вывод очевиден – оба произведения есть фольклор, созданный в разное время, в разных местах, но по общим народным «клише» несмотря на то, что реальные истории смены веры были разными для разных восточнославянских территорий .
И, если эти «клише» о смене веры были общими для таких разных восточнославянских племен как кривичи и северяне, то велика вероятность того, что они появились ранее разделения праславянского массива на данные племена, следовательно, специфика рассказов о перемене веры сложилась ранее принятия христианства в Х веке в Киевской Руси.
Это может свидетельствовать о том, что:
1) до Х века, находясь в рамках язычества, славянские племена (или князья) могли по тем или иным причинам менять языческие культы, то есть «языческая реформа» Владимира в 980 году была не новшеством, а правом, на тот момент времени уже закрепленным фольклорной традицией — в изменившихся условиях менять объекты поклонения;
2) отдельные славянские племена (или части племен) меняли язычество на христианство задолго до Х века, до разделения на кривичей и северян, ориентировочно, в середине первого тысячелетия новой эры.
IV Следы древнерусского эпического стиля в “Сказке про бога Посвыстача”
«Сказку про бога Посвыстача» можно назвать произведением эпичным, так как эпос есть «повествование о персонажах <…>, их судьбах, поступках, умонастроениях, о событиях в их жизни, составляющих сюжет» . Эпическими произведениями восточнославянского фольклора являются некоторые колядки русско-украинско- белорусского пограничья, русские былины и, более поздние украинские думы и исторические песни.
Шишацкий-Иллич называл «Сказку…» то сказкой, то песней, то украинской думою, однако постоянные эпитеты в «Сказке…», такие, как стары люди; слуги верные; разумные головы; добрый совет; черная хмара; сине море; золотой пояс; неверная земля, очевидно, возникли ранее украинских дум, так как принадлежат общей лексике восточнославянского фольклора.
В «Сказке про бога Посвыстача» много устойчивых словосочетаний, характерных для восточнославянского фольклора в целом, и эпоса в частности: задумал женится; оставить на царстве; совет давать; треба знать; царствовать поставить; коли дозволишь; не прикажи казнить; корабли стругать; кадки мёду; по морю гулять; одеваться-подпоясываться; стадо лебедей; пчелы сновали; в замуж достать; над морем летать; до моря сходится; просить бога; ветром разогнать, водою потопить; в море потопать; завернуть корабли.
Несмотря на эти факты, Шишацкому-Илличу и в голову не приходило сравнивать «Сказку…» с былинами, хотя при его жизни читателям были доступны два издания русских эпических песен . В своей вступительной статье к «Сказке…» — «О памятниках местной народности» — он перечисляет издания, освещающие только фольклор губерний Южной Руси (Малороссии, Украины – в то время постоянного названия для этих территорий еще не было), но замечает, что «это все важно и интересно для каждого русского» . Из этого можно сделать вывод, что Шишацкий-Иллич считал «Сказку про бога Посвыстача» произведением, рассказанным на малорусском наречии русского языка, но с русскими былинами, в большинстве своём описывающими реалии древнерусского мира, никак не связанным, а связанным с более поздними украинскими думами. Факты же говорят об обратном.
рис.1 Открытка, иллюстрирующая научное понимание ХIХ — ХХ веков населения Черниговской губернии как русских. Обратим внимание и на то, что представленные на фото узоры рушников имеют поразительное сходство с белорусскими и русскими узорами Смоленщины
Например, в «Сказке…» желанная князю невеста всегда (три раза) называется «красная княгиня». Это редкий случай, обычно в фольклоре эпитет красная прочно связан со словом девица (девка). Однако в древнерусском произведении XII века «Слово о полку Игореве…», помимо «красных девок половецких», находим «красную Глебовну», то есть княгиню, жену князя Глеба, так же известно, что по крайней мере два древнерусских князя носили прозвище Красный за приятную взору внешность . То есть словосочетания красная княгиня / Красный князь, принадлежат лексике древнерусского периода, но если выражение красные девки «дожило» до наших дней, то обыкновение величать симпатичных властителей Красными князьями, кануло в Лету, а выражение красная княгиня осталось в «Сказке про бога Посвыстача» и оно перекликается с красной Глебовной из древнерусского произведения «Слово о полку Игореве…».
В «Сказке…» главный герой всегда называется «князем» (16 раз), а его христианская невеста «княгиней» (3 раза). В разговорной речи малороссов середины XIX века для обозначения представителей высшего сословия слова князь и княгиня не употреблялись, использовались слова «пан», «пани», а в поэтической речи фольклорных произведений чаще всего можно было встретить словосочетание «пан-господарь». Употребление в «Сказке…» слов «князь» и «княгиня» роднит «Сказку…» с древнерусским былевым эпосом, белорусскими и украинскими сказками и русско-украинско-белорусскими эпическими колядками – величаниями хозяев дома, для словаря которых слова «князь» и «княгиня» обычны.
Обратим внимание и на то, что реальные девушки-невесты княжеского рода называются княжнами, они становятся княгинями только после замужества. В «Сказке…» же претендентку на замужество сразу называют «княгиней» и это может говорить либо о том, что она вдова князя, либо это «фигура речи», характерная для восточнославянского свадебного фольклора в песнях и приговорах которого жених и невеста и до, и после венчания величаются «князем» и «княгиней». Вдовство героини «Сказки…» маловероятно, потому что в этом произведении постоянным эпитетом княгини является слово «красная», что отсылает нас к постоянному эпитету не вдов, но именно девушек.
В фольклоре встречаются описания женитьб на вдовах, но какими бы они не были бы молодыми и красивыми, их всегда называют по социальному статусу — вдовами, причем часто с указанием чьими:
«Ты позволь мне-ка жениться на Добрыниной вдовы»
То есть в языке «Сказки…» используется термин величания восточнославянского свадебного фольклора. Аналогичное применение термина восточнославянского свадебного фольклора «княгиня» для обозначения девушки-невесты встречается в русском эпосе, например, в былине «Дунай» князь Владимир на пиру спрашивает богатырей не знают ли они достойной для него девицы, Дунай рассказывает ему о «красовитой» дочери короля Литвы:
«- Князь Владимир стольно-киевский! / Я знаю про то ведаю, \ Про тебя княгиню супротивную: / Во той во земли в хороброй Литвы…» , то есть невеста-королевична еще до свадьбы названа княгиней.
Мотивация женитьбы старшего Князя в «Сказке…» аналогична мотивации в былинах о женитьбе князя Владимира.
В «Сказке…» князь хочет жениться и родить наследника «Щоб вами, / Розумными головами, / Добре-предобре править»; в былине для того, чтобы « … всем вам-князьям, все боярам, / Всем могучим богатырям, / Всем купцам торговым, / Всем мужикам деревенскиим, / И всему красному городу Киеву, / Было бы кому поклонитися» («Дунай») , то есть для сохранения сложившейся структуры управления обществом.
Слова о решении вступить в брак совпадают дословно: «…да задумав въун женыться…» («Сказка про бога Посвыстача»); «Как задумал -ыть Олёшенька жениться…» («Алеша Попович женится»), эта же фраза встречается и в восточнославянских сказках: «Задумал орел на сове жениться» («Как тигр был судьей на орлиной свадьбе» ). В разговорной речи и других жанрах фольклора возможны различные варианты словесного выражения этой мысли, например, решил жениться, захотел жениться, пришла пора жениться и т.п. В сказках, былинах и «Сказке про бога Посвыстача» фраза «задумал жениться» есть древняя стилистическая «окаменелость».
И в былинах, и в «Сказке про бога Посвыстача» описан один и тот же алгоритм предсвадебных действий: князь решает жениться, собирает приближенных, спрашивает у них совета, получает нужную информацию.
Начало речи приближенных отвечающих князю тоже совпадает почти дословно:
«А колы дозволыш, дак мы тоби от-що скажем…/ Не прикажи нас казнить и рубать…» («Сказка…»); « А позволь-ко-се мне да слово молвити, / Слово молвити мне да речи говорити; / Не увольте меня за слово скоро сказнить…» («Дунай сватает невесту князю Владимиру»)
Но есть и различия: после общих для украинской «Сказки…» и русских былин просьб дозволить молвить слово и не казнить за них, называются различные виды казни: «казнить – рубать» в «Сказке…» и «казнить-повесить» — в былинах . Несомненно, что казнь через повешенье «проникла» в былины сравнительно поздно — трудно себе представить эпического героя, допускавшего мысль о казни через повешение, а не от оружия. То есть в «Сказке…» мы имеем выражение, сложившееся в более древнюю эпоху.
Далее в «Сказке…» следует описание сборов в поход князя, его дружины и народа, а это есть «…традиционный эпический мотив сбора вождя (князя, богатыря) в поход, включающий характеристику дружины (войска ).
В «Сказке…» плавсредства старшего Князя семь раз названы кораблями, четыре раза корабелями и в самом конце произведения один раз човнами. В разговорной речи малороссов XIX века лодки и корабли назывались «човни», слово «корабль» не употреблялось. Но это слово обнаруживается в древних эпических украинских колядках – величаниях парней и молодых мужчин, причем часто в искаженном виде, то есть во время записей колядок в XIX- XX веках слово «корабль» стало забываться малороссами . Сбой рассказчицы на разговорную речь к концу эпического произведения ( с кораблей на човни ) говорит об ослаблении её внимания, потере интереса к акту речи, желании побыстрее закончить начатое – явление хорошо известное собирателям фольклора. Однако, Гуйдыха не «обрубила» конец «Сказки…», но только сократила, сжала, об этом будет рассказано ниже.
В «Сказке…» к месту использовано несколько пословиц и поговорок общих для фольклора русских, украинцев и белорусов: старому брехать – не цепом махать; крепким мёдом дорогу поливать; как бы часом душ своих не положить; сердце недоброе чует; ни хлеба есть, ни воды испить; сон нейдет; нечего бояться.
Очень похожа на поговорку уникальная фраза «Сказки…»:
«Десь наш бог Посвистач спав, / Чи в Макоши гуляв» (ниже разберем ее подробно)
В русском былевом эпосе также имеются пословицы и поговорки, например, часто встречается поговорка «скоро женился, да не с кем спать!», но есть и уникальные, например, в былине «Молодость Добрыни» про Олёшу Поповича сказано так:
«Со стыдом он пошел – да как с деревеньским пирогом»
— сам певец назвал это выражение местной пословицей
В «Сказке…» особую группу традиционных эпических формул составляют стилистические «окаменелости», древние поэтические тавтологии, парно соединенные однокоренные слова: добре-предобре; крыймя-укрывали; пир пировать; в брязкъуты брязчалы. образующие стилистическое единство колядок, былин, «Слова о полку Игореве» и летописных воинских повестей, в которых находим аналогичные формулы: суды судити, ряды рядити, мосты мостити, стружие стружить и т.п.
Для произведений эпического стиля характерны так называемые постоянные места, например, плывущий корабль сравнивается с водоплавающей птицей:
«По славному озеру по Ильменю
Плавает-поплавает сер селезень,
Как бы ярой гоголь поныривает,
А плавает-поплавает червлен корабль»
(«Василий Буслаев молиться ездил»)
В «Сказке…» находим описание выхода кораблей в море: «Єк стадо лебедюв воны от берега одплывалы» и эта метафора могла появится только в определенный исторический период.
В настоящее время парусные яхты напоминают скорее мотыльков, севших на воду, чем стаю водоплавающих птиц (см. рис.2).
рис.2 Современные парусники и «стадо лебединое» на море
Не так выглядели корабли древнерусского периода, в эпических песнях они описываются так «нос, корма – по- змеиному, а бока сведены по — туриному», то есть нос и корма вздымались тонкими изогнутыми «змеями», подобными лебединым шеям (рис.3), а само судно было широким и округлым как перевернутая туша быка (киль это как бы хребет туши, а шпангоуты – ребра, см. рис.4).
рис.3 Реконструкция древнерусской ладьи
рис.4 Остов корабля и быка
Мы видим, что в «Сказке…» описаны суда древнерусского времени, которых ни Гуйдыха, ни Шишацкий-Иллич видеть не могли. Но, может быть, Шишацкий-Иллич просто вставил в свое сочинение «общее место» восточнославянского фольклора? Вряд ли, потому что он считал «Сказку» скорее думой, а для украинских дум подобные описания судов не характерны.
«Постоянным местом былин является получение сообщений от птицы…» , в «Сказке…» князю является говорящий орел:
«Став чорны орел над морем литать,
А литавши, став въун голосом казать:
«Пхе, Руська кость пахне!»»
Фраза «Пхе, Руська кость пахне» более характерна для сказок, причем украинских. В сказке «Про царевича-дурака» её тоже произносит птица, гриф «…летит и говорит: — Фу-фу, что это тут руською костью пахнет!» . В русских сказках в аналогичных ситуациях запах героя чуют не от костей, а от духа: «Фу, русским духом пахнет». Однако в лексике русского языка зафиксировано выражение русская кость, в словаре В. Даля приведена пословица «Русская кость тепло любит» , то есть это понятие общее, и появилось оно в древнерусский период, так как современные украинцы себя «русской костью» назвать не могут.
Для произведений эпического стиля характерны и богатырские мотивы, в числе которых часты сравнения человеческой деятельности с разгулом стихий, например, обстрел стрелами сравнивается с дождем, шум битвы сравнивается с громом, блеск оружия с блеском молнии и т.п., а также в восточнославянском фольклоре сравнение с тучами служит для описания множества, например, скота:
«Зачорнiлася Чорная гора,
Вийшла зза неї чорная хмара.
Але не є то чорная хмара,
Але є то овець турмонька»
В «Сказке про бога Посвыстача» корабли с воинами сравнивается с тучами, их так много, что они «…аж море собою, неначе хмарами тыми, / Крыйма -укрывалы» .
Сходство лексики, постоянных мест и эпитетов в украинских эпических колядках, русских былинах и летописных воинских повестях специалисты объясняют тем, что они складывались в одну эпоху, приблизительно совпадающей со временем образования Киевской Руси, возможно и ранее . Эти же совпадения наблюдаются и в «Сказке про бога Посвыстача», следовательно, её сложение относится к тому же периоду времени.
Итак, мнение «опытных филологов и историков» XIX века (Н.И. Костомаров, А.Н. Пыпин), а вслед за ними и XXI века (А.Л. Топорков), считавших что в «Сказке…» «…нет ничего древнего, кроме описываемого события и языческих имён» — ошибочно, так как «Сказка про бога Посвыстача» обнаруживает следы героико-эпического стиля, характерного для письменных произведений времён Древней Руси и устного народного творчества (былин, величальных песен).
