V Анализ фразы с упоминанием пары языческих богов
Выше мы отметили, что ритмичное предложение с упоминанием языческих богов «Десь наш бог Посвистач спав, / Чи в Макоши гуляв» похоже на паремию, их в «Сказке…» несколько. Шишацкий-Иллич поговорку в этих словах не заметил и полагал описанием сна Посвыстача в полной тишине, так как в сноске к первой публикации «Сказки…» пишет: «Макоша – Славянский бог тишины» , совершенно не обращая внимания на разделительный союз «чи», то есть «или». Вся фраза переводится как «Где ж наш бог Посвистач спал или в (у) Макоши гулял», и в ней очевидно противопоставление действий спанья и гуляния Посвистача на территории Макоши или в ней самой.
Первая часть данного высказывания – есть общеславянская мифологема о спящем боге допустившим несчастье, впервые она письменно зафиксирована в 1585 году — в Чехии крестьянин, у которого град уничтожил урожай, в сердцах сказал жене:
«Тогда, видать, Бог спал, когда нам черт градом вымолотил и уничтожил урожай»
Представление о спящем боге, несомненно – реликт язычества, так как боги монотеистических религий мыслились не нуждающимися в сне, ср. выражение «недремлющее око».
С другой стороны, словосочетание спать-гулять у восточных славян связано с темой общения полов – с одной спал, с другой гулял и т.п. В Пензенской и Рязанской областях гульбой называли свадьбу, женитьбу , то есть гулять, это праздновать свадьбу или в сниженном значении — женихаться. У казаков Таманского полуострова Азовского моря в варианте народной игры «Гуси» девушка, изображающая «мать» отчитывает недоглядевшую за «гусями» «дочь», словами, полностью аналогичными словам из «Сказки про бога Посвыстача» «…спав, / Чи в Макоши гуляв»: «А ты, <…>, верно, спала или с ребятами (парнями) гуляла?» . То есть перед нами устойчивый словесный комплекс, называемый специалистами «ассоциативный ряд» -спать- гулять — особая единица фольклорной фразеологии, формула, описывающая поступки бездельников, занимавшихся общением с противоположным полом не вовремя. Ассоциативные ряды в фольклоре выявлены только в конце ХХ века, Шишацкий-Иллич ничего о них знать не мог. Интересно что вторая часть рассматриваемой фразы «Чи в Макоши гуляв» совершенно определенно характеризирует Мокошь как богиню половых отношений, о чем Шишацкий-Иллич, конечно же, даже и помыслить не мог.
Дело в том, что в народной культуре восточных славян любые ветра напрямую связаны с противоположным полом и половыми отношениями. Например, на Русском Севере многие ветра имеют личные имена / прозвища и об их общении с женами и любовницами записаны многочисленные предания. Мало того, в народных культурах восточных славян конкретно определяются места человеческого тела, где может гулять ветер, но об этом мы расскажем более подробно ниже, в пункте VII О чём еще не знал Шишацкий-Иллич, подпункт 6) Аргумент гуляния в Макоши.
Итак, мы видим, что ритмичная фраза «Сказки…» с упоминанием спящего и гуляющего в определенном месте бога, записанная в середине ХIХ века имеет аналоги, записанные на 300 лет раньше (ХIVвек), и на 150 лет позже (ХХI век), что говорит о длительном бытовании представлений, отраженных в ней. То есть фраза «Десь наш бог Посвистач спав, / Чи в Макоши гуляв» — не выдумка Шишацкого-Иллича, а народное «красное словцо», настоящая паремия. Деяния языческих богов, упомянутых в ней соответствуют народным представлениям о функциях этих мифологических персонажей, а не ошибочному мнению собирателя и издателя Шишацкого-Иллича, что исключает его авторство.
VI Сказочная структура и песенная композиция «Сказки про бога Посвыстача»
«Сказка про бога Посвыстача» не выглядит слишком правильной, так, как обычно выглядят обработанные фольклорные или авторские произведения. Некоторая неправильность, вернее сказать своеобразие «Сказки…» состоит в следующем.
«Сказка…» начинается с прозаического зачина — предания о людях-великанах, затем следует ритмичная основная часть с рассказом о деяниях предводителя этих «великих людей» и его команды, заканчивается «Сказка…» традиционным рифмованным приговором:
«Я там була, / Мед-вино пыла, / По бороди текло, / Да в роти не було…»
Прозаический зачин перед стихотворной или ритмичной основной частью произведения – явление редкое, но не уникальное. Примерно в тоже время, что и «Сказка про бога Посвыстача», а именно летом 1860 года на Пудоге от неизвестного 90-летнего старика Рыбников записал былину о Василии Буслаевиче с прозаическим зачином не былинного, а сказочного характера, не имеющего аналогов среди прочих вариантов этой былины. В зачине рассказывается, что до рождения Василия его отец скорбел на белом-горючем камне об отсутствии детей, ему явилась бабища матерая и сказала пророчество о рождении сына, которому суждена недолгая жизнь, и был дан совет немедленно отправляться к жене, брать её «за груди белыя», после чего она понесет «детище любимое, сильного, могучего богатыря» . То есть перед нами та же, что и в «Сказке про бога Посвыстача», преамбула о временах, предшествующих дальнейшему рассказу, и в этих временах рождаются и живут «сильные, могучие богатыри» и живут «велыкiє та гонкiє люде».
Заметим, что ситуация записи данной былины – от неизвестного старца- ещё более «туманная», чем в случае со «Сказкой про бога Посвыстача» — там хотя бы фамилия рассказчицы известна и в принципе можно проверить по церковным книгам, существовала ли женщина с фамилией Гуйда/Гуйдых на самом деле. Первая часть этой «анонимной» былины уникальна, однако, никто не считает её подделкой, хотя проверить запись Рыбникова также невозможно, как и запись Шишацкого-Иллича.
Возвращаясь к зачину «Сказки про бога Посвыстача, отметим, что традиционные, широко распространенные предания о «бывалошных людях» огромного роста (осилках, волотах и т.п.), обычно короткие и они не имеет развернутого продолжения как в «Сказке про бога Посвыстача».
Например, в Кировской области (Вятка) записано предание о чуди:
«Жили очень высокие и крепкие люди здесь давным-давно. Чучкие – народ так прозвал их. Такие сильные были, что топоры могли отсюда до д. Бисерово добросить» — на этом предание заканчивается. Аналогичное начало имеет и «Сказка…»: «Старые люде кажуть, що колысь булы люде зовсим не таки єк тепереньки; булы, кажуть, и велыкiє та гонкiє так, що одна нога, примирно сказать, нам по плече досягала, а в наших хатах тепереньки йим жить бы не по мири»
Далее рассказчица рассуждает о том, что род людской век от веку мельчает, что типично для народного сознания, так хорошо подмеченного Лермонтовым в стихотворении «Бородино», где пожилой человек рассказывает молодому: «Да, были люди в наше время, / Не то, что нынешнее племя: / Богатыри – не вы!». После традиционного «стариковского ворчания» Гуйдыха отмечает, что у этих богатырей бог был не христианский и только после всех этих преамбул рассказчица замечает: «… слухайте ж, бо се вже справедна казка починаєтца!», то есть рассказчица различает, где «присказка», а где, собственно, «сказка»
И Шишацкий-Иллич заметил эту «нестыковку», он пишет: «Начало этой сказки…по произволу приставлено уже рассказчицею или же кем-нибудь другим…»
Однако в данном тексте такое «предисловие» вполне логично, оно необходимо для того, чтобы подчеркнуть древность описываемых в основной части событий и хотя оно не совсем соответствует определению специалистов, всё же это типичный фольклорный текст о древних богатырях:
«Предания о великанах, как правило, строго локализованы, бессюжетны, тяготеют к контаминации типовых эпизодов и мотивов, причем порядок их следования особого значения не имеет. Они напоминают серию картин, главное назначение которых – показать различные формы проявления чудовищной силы персонажа. <…> Деятельность великанов обычно не приносит людям практической пользы, но иногда их наделяют некоторыми чертами первопредка, культурного героя»
«Как правило», но не всегда — исключением является белорусский фольклор, в котором имеются развернутые истории про великанов-асiлков, чья масштабность и сила находят применение по ходу сюжета . Однако зачин «Сказки про бога Посвыстача» более похож именно на быличку, потому что в основной части «Сказки…» физическая мощь персонажей никак не проявляется, но «Сказка…» имеет точную локализацию, и её главный персонаж вполне подходит на роль культурного героя – об этом речь пойдет ниже. К чести Шишацкого-Иллича отметим, что он не отсек от основного текста сказки её начало, кажущееся ему самому «произвольным» .
Итак, «Сказка про бога Посвыстача», несмотря на своеобразное «вступление» имеет традиционную структуру восточнославянских волшебных сказок: зачин (присказка) – основная часть (сказка) – концовка (конечная присказка). Композиция основной части «Сказки…» в свою очередь разделена на две половины с одинаковой схемой развития событий: созыв князем людей на совет – совет старейшин — сборы – плавание – возвращение, но с различным, диаметрально противоположным результатом этих действий. Первая половина основной части «Сказки…» расцвечена разнообразными подробностями, вторая изложена менее многословно, но схема сохранена, так что никаких «недоговоренностей» в тексте нет:
Часть 1
Созыв князем людей на совет – приглашенные названы «своими людьми», «старыми, разумными головами», «слугами верными».
Совет – князя со старейшинами и приближенными о престолонаследии., единогласное решение о необходимости жениться ради рождения наследника власти, для этого организован морской поход за «красной княгиней» для князя.
Сборы – постройка новых и подготовка старых кораблей, собирание войска, загрузка на борт кадок с мёдом для угощения, облачение князя в богатый наряд, общественный молебен языческому богу.
Плавание – князя посещают дурные предчувствия, над морем появляется черный орел, вещающий человеческим голосом «Пхе, руька кость пахне!», христиане со своего берега мольбой своему богу вызывают бурю, армада язычников терпит бедствие, князь объявляет подданным, что бог, которому они молились не настоящий и дает команду на Возвращение.
Часть 2
Созыв князем людей на совет – приглашенные названы «старыми людьми», «старыми головами», то есть на этом совете отсутствовали молодые приближенные (слуги и свои люди), что вполне логично, учитывая тему совета.
Совет – князя со старейшинами о поездке в христианскую землю за новой верой. Долгое молчание старцев, затем мнения разделились натрое: за, против и не совсем понятное «Другiе самы соби нарекалы» (самовыдвиженцы в поход? признавшиеся в тайном исповедании христианства?).
Сборы – быстрые
Плавание – без воинов, только князь с послами, не на кораблях, а в челнах (вероятно, судах не военных, меньшего масштаба), без молебна, но с соблюдением обычаев — все пируют, «крепким медом дорогу поливают», так гуляют несколько дней, «Покуда посланцы с старшим Князем назад не вернулись».
Возвращение – встреча с музыкой: «У дудки гралы / И в брязкъуты брязчалы…»
Обратим внимание на то, что в первой части «Сказки…» картины языческого и христианского молебнов о погоде одинаковы: и тот и другой коллективные и происходят на открытых пространствах, и это есть характерная особенность устного народного творчества, в котором описание вражеских реалий симметрично реалиям стороны положительных героев:
«Сталы вирныє слуги його на майданах громадытьця,
Да свойму богу
Посвыстачу молытьця,
Щоб въун йим годыну дав,
Та моря не турбовав»
И
«Став народ Христыяньски до моря зыходытыця
Да Бога свого прохать,
Щоб въун корабели вражески витром разогнав…»
Через двадцать лет после выхода в свет «Сказки про бога Посвыстача», в 1885 году в Санкт-Петербурге А.И. Подвысцкий издал «Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении», где описал обряд моления ветра у поморов так: вечером выходят они к морю всем селением молить ветер, чтоб не серчал и давал льготу дорогим летникам (28).
То есть реальный обряд моления ветра на берегах Белого моря и языческое и христианское моление ветру/ о ветре на берегах синего моря описанные в «Сказке про бога Посвыстача» аналогичны. Рано умерший Шишацкий-Иллич ничего не знал о реальном обряде моления ветра, так как его описание издано после его смерти, а жительницы многочисленных поморских деревень Архангельской губернии, исполнительницы обряда моления ветра, вряд ли были знакомы с «Черниговским губернским вестником» и «Записками о Южной Руси». И этот факт идет в пользу аутентичности «Сказки про бога Посвыстача».
Окончание «Сказки…» — «У дудки гралы / И в брязкъуты брязчалы…», то есть шумное приветствие вернувшихся звуками дудок и неких бренчалок, а также многодневное питьё «крепкого мёда», это, несомненно, описание радости и веселья. Анализируя лексику древнерусских летописей, Т.Вилкул отмечала, что слова «рад», «радоваться», «веселится» появляются в древних текстах только после события крещения , однако, летописцы использовали такую устойчивую формулу для описания состояния неофитов после крещения: «радовались душой и телом» и она резко отличается от формулы, примененной в «Сказке про бога Посвыстача» по поводу вроде бы аналогичного события.
То, что слова «Сказки…» «У дудки гралы / И в брязкъуты брязчалы…» являются древней формулой для выражения радости, причем для вполне определенных случаев, нет никаких сомнений: в «Задонщине» находим описание боевого задора русичей перед разгромом Мамая: «…трубы трубят на Коломне, бубны бьют в Серпугове, стоят стязи у Дону великого…» . В «Слове некого Христолюбца» древнерусский автор отмечает именно духовые и ударные инструменты как обязательный признак языческой свадьбы: «И егда же у кого ихъ будеть бракъ, и творять съ бубьны и съ сопѣльми»
Через несколько столетий, когда на пике популярности в народе были уже гармошка и балалайка в Псковской губернии была записана свадебная песня:
«У нас на свадьбе хмель да дуда, У нас на свадьбе хмель да дуда, Хмель говорит: «Гуц, гуц, гуц!» Дуда говорит: «Ду, ду, ду!».
Сравним синонимы дудеть и гудеть, и современное значение таких слов как гудеж, гудеть – «пьянствовать, гулять, праздновать» и болгарское годеж – «помолвка».
То есть, описанное в «Сказке…» всеобщее ликование с распитием хмельных напитков, использование духовых и ударных музыкальных инструментов одновременно похоже и на свадебное торжество, и на военный поход, а точнее, на победу после похода.
В своих комментариях Шишацкий-Иллич пишет:
«Желательно б знать результат поездки упоминаемых в рассказе посланцев в Христианскую землю, но этого-то и договорено в нем, без чего рассказ заметно кажется нецелым»
Я понимаю, что Шишацкому-Илличу (и многим другим вслед за ним), наверное, хотелось бы конкретного описания крещения язычников, недаром он повторяется в комментариях:
«Прочитав эту казку, … поневоле видишь, что в ней чего-то недоговорено. Факт не совсем цел…»
На самом деле рассказ вполне цел и человеку, живущему в лоне народной культуры, было достаточно нескольких последних строк «Сказки…», чтобы понять, о чем тут идет речь и чем дело кончилось. Престарелая Гуйдыха к концу повествования видимо устала и сократила (но не урезала!) вторую часть «Сказки…» — подобные случаи «сжатия» эпических текстов сказителями, отмечены собирателями былин.
В отличие от XIX века, в XXI веке фольклористам доступен огромный и систематизированный фонд устного народного творчества восточнославянских народов, обращение к нему помогает правильно понять якобы неполную концовку «Сказки про бога Посвыстача». Обращая внимание на несоответствие буйного поведения «великих людей» благочестию события крещения, отметим, что описанное поведение целиком и полностью соответствует выполнению первоначальной цели морского завоевательного похода старшего Князя в христианскую землю — женитьбе на княгине-христианке.
Сравним эпизод встречи поезжан – мореплавателей в «Сказке…» с песней Тверской губернии на приезд свадебного поезда — она как будто описывает тоже самое событие, случившееся на том же синем море, только смотрят на него с противоположного берега, со стороны невесты:
Что на синем-то на море Бояре во трубы трубят, Сильные в золоченые; Что ж никто трубы не слыхал? Только услышала Анна-душа, Услышала Михайловна; Выходила на новы сени, Закричала громким голосом: — Государь родный батюшка! Государыня матушка! Не по меня ль то бояре едут, Не по мою ли русу косу, Русу косу девичью? — Ты, сердечная дитятко, Анна Михайловна! По тебя бояре едут, По твою русу косу девичью!
Точно такую же встречу сторон жениха и невесты описывает и белорусская свадебная песня на «запоiны», в которой невеста удивляется тому, что сторона жениха приехала без громкой духовой музыки, ведь она не вдова, а значит, нужно в дудки играть: «Прыехалi заручнiкi, Чаму яны без дудачкi? Агатка не удовачка, Захочаць пагуляць…»
Шум и музыка на свадьбе носили ритуальный характер и служили средством оповещения неба и земли об изменении социальной структуры общества.
В песне Тверской области об этом говорится прямо: жених «Затрубил во трубочку/ Во серебряную! / Подавал весточку / Родному батюшке, / Родной матушке: / «Батюшка мой, батюшка мой, / Я еду домой, / Еду домой с молодою женой…»»
Опять же, традиционная сказочная концовка-закрепа «Я там был, мед-пиво пил…» в большинстве волшебных сказок «ставит точку» в историях, описывающих трудный путь жениха к своей суженой и их свадебный пир.
Итак, описанная в «Сказке…» многодневная гульба с игрой в дудки и некие бренчащие брязкъуты по поводу возвращения старшего Князя с поезжанами – есть описание его триумфального возвращения домой после своего рода победы — крещения и женитьбы на княгине-христианке.
И это его второе возвращение из плавания, а первое было неудачным. В этой связи вспоминается игра Городецкого района Архангельской области «По морю ходить»: на посиделках натягивали в метре от пола одну или две параллельные веревки, по которым парни должны были пройти от стены до стены. «В некоторых деревнях с этой забавой связывалась примета, что тот, кто хорошо пройдет по веревке (то есть, «по морю»), быстро жениться» , соответственно, тот кто не сможет пройти «по морю» – на скорую женитьбу рассчитывать не может. И это уже не первый пример разительных совпадений элементов народной культуры Русского севера с реалиями фольклорного произведения Черниговской губернии. В основе этих совпадений, несомненно, лежат общие истоки, берущие начало в глубокой древности.
В устном народном творчестве композицию из двух частей с одинаковой схемой построения, но противоположным результатом (сначала плохим, затем хорошим) имеют многие лирические и обрядовые народные песни с темой общения полов, например, в двухчастной весенней игровой песне «Туча с громом сговаривалась» описываются недоброжелательные и доброжелательные для людей деяния гуляющих парами мифологических персонажей на полях двух разных деревень. Но нам более интересна лирическая песня, записанная Киреевским в Московской губернии «По морю, по морю, по тихому озеру» так как она схожа со «Сказкой про бога Посвыстача» не только по композиции, но и по теме неудачного плавания за невестами в первой части и удачного во второй:
Часть 1
Пан с князем плывут по морю-озеру, на берегу замечают хоровод девушек, дарят всех лентами, перед двумя девушками роняют шапки и просят красавиц их поднять. Девушки отказываются.
Часть 2
Пан с князем плывут по морю-озеру, на берегу замечают хоровод девушек, дарят всех лентами, перед двумя девушками роняют шапки и просят красавиц их поднять. Девушки поднимают шапки.
В народной культуре поднятие девушкой сброшенной парнем шапки означает тоже самое, что и доставание парнем венка, брошенного девушкой в воду – это символический знак согласия составить пару с хозяином головного убора.
Разумеется, многое из вышесказанного мог знать или интуитивно чувствовать о Шишацкий-Иллич.
Он, например, чувствовал, что записанный им текст похож на песню, но предположил в нём изначальную думу:
«Могло случится, что бандуристы давно оставили петь …эту думу, потому что сильнее были заняты обстоятельствами новейшими, как-то, распевая думы про Наливайка, Барабаша, Хмельницкого и других…»
Однако сама структура текста и прямо заявленная тема – поездка за невестой – обнаруживает в «Сказке про бога Посвыстача» очень особенную, но всё же свадебную песню, в которой перемена веры- не главное событие, но только способ получения желаемого, то есть женитьбы на «красной княгине» — христианке, чей бог помешал князю добыть невесту. И этого Шишацкий-Иллич не знал, ему, как и всем последующим исследователям «Сказки…» мельком упомянутые в тексте языческие боги, отказ от них и принятие новой веры казались самой важной частью всего произведения, отсюда и недоумение, и досада по поводу «недоговоренностей», то есть отсутствия развернутого описания принятия христианства. Я думаю, если бы «Сказку…» сочинил или редактировал молодой энтузиаст Шишацкий-Иллич, он вряд ли бы удержался от красочных описаний перемены веры.
Но мы же не будем судить по себе, по своим вкусам и потребностям о предпочтениях и необходимостях людей далёкого прошлого? Потому что «презумпция тождества мышления людей разных эпох – начало и скрытый источник …проблем не только эпосоведения, но и других областей истории духовной культуры». Важность событий минувших веков, что так интересны для нас сегодня, могла быть неочевидной для людей прошлого.
Период христианизации Европы занял более тысячи лет: армяне первыми приняли новую веру в самом начале 4 века н.э., литовцы – в самом конце 14 века. Порою и государства, и отдельные личности отказывались от неё и возвращались к язычеству (Римская империя при Юлиане Отступнике, Болгария при царе Владимире, некоторые русские и литовские князья). Совершенно очевидно, что в таких условиях люди, принявшие христианство, не могли в полной мере оценить грандиозность совершенного ими выбора – как сказал поэт, «Лицом к лицу лица не увидать, / Большое видится на расстоянии». Это нам сейчас не так уж важно, что, например, дунайские болгары, по простодушному сообщению летописца, крестились в жутко холодную и голодную зиму 855 года , главное, что они сделали правильный с современной точки зрения культурно-исторический выбор. А для болгар того времени, возможно, главным было любым способом спастись от губительной стужи.
Так что ситуация, описанная в «Сказке про бога Посвыстача» — когда экстремальные погодные условия вынудили людей отказаться от «услуг» бога ветра и принять христианство – не выдумка, а ситуация типичная и реальная, подтвержденная письменным источником. Причем это касается не только взаимоотношений христианства и язычества, внутри одной и той же веры можно наблюдать приоритеты того или иного мифологического персонажа в зависимости от различных обстоятельств, в том числе и погодных.
Например, рассмотрим одно «тёмное место» в сочинении византийского писателя VIвека Прокопия Кесарийского.
В книге «О войне с готами» он описывает верования славян:
«Они считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всеми и ему приносят в жертву быков…»
Но все последующие письменные источники говорят нам о многобожии славянского язычества. Это противоречие снимается, стоит только обратить внимание на климат того времени: по данным Русского хронографа в начале VI века наблюдались «громы велицы и молния, попаляше человеке» — в таких условиях вполне понятна актуализация поклонения именно Громовержцу, задабривание грозного бога жертвоприношениями.
Мало того, «языческая реформа» 980 года князя Владимира на Руси следует после следующих событий:
«В 979 г. русскими летописцами были впервые отмечены сильные ветры «с вихрем» и великие страшные грозы. Пронесшиеся над Русью ураганы причинили много «пакости» людям, скоту, зверям, как в лесах, так и в степях. В том же году отмечены «знаменья в луне, и в солнце и звездах» (Никоновская летопись) . То есть в Киевской Руси до 979 года подобных погодных и атмосферных аномалий не было замечено, а когда они появились, последовали религиозные изменения. Но, судя по всему, и они не возымели желаемого действия что и стало одной из причин принятия христианства в 988 году.
В XVII веке иностранцы, посетившие Московию, описывали поступки христиан, недовольных тем или иным святым:
«В 1611 г., во время взятия Новгорода шведами, когда город был охвачен огнем, один русский выставил икону св. Николая и молился перед ней, чтобы дом его уцелел от пожара. Однако молитва не помогла и дом загорелся, тогда раздраженный владелец иконы, недолго думая, бросил её в огонь со словами: «Ты не хотела помочь мне, теперь помоги себе самой».
У крестьянина воры украли вола; тогда хозяин выбросил свою икону в навоз с таким напутствием: «Я тебе молюсь, а ты меня от воров не оберегаешь»»
В Тверской области зафиксирована пословица «Что тому Богу молиться, который не милует».
То есть и у язычников, и у христиан отношения с высшими силами строились на договорной основе, и при неисполнении договоренностей человек считал себя вправе поменять объект поклонения. Разумеется, погодные аномалии и другие бедствия были не единственной и не главной причиной перемен вероисповеданий, но лишь одним из множества факторов, повлиявших на тот или иной выбор. Однако в народной среде почитание стихий присутствовало всегда и в фольклоре описаниям и своеобразным трактовкам деятельности природных стихий отведено особое место, что мы и наблюдаем в «Сказке про бога Посвыстача». Возвращаясь к тексту «Сказки про бога Посвыстача» замечаем, что она обнаруживает в себе песенную основу как бы переделанную в сказку.
Такое явление хорошо известно в фольклористике, например, сюжет об Илье Муромце на корабле мог, например, быть в одном случае пропет былинным стихом, в другом – рассказан сказкой, в третьем – пропет колядкой, и совсем не очевидно, какой вариант древнее. Однако в нашем случае, вероятнее первичность песни на тему женитьбы, так как для сказок характерна трехкратность одних и тех же действий героя, а в рассматриваемом случае старший Князь совершал поездку дважды, и такая двукратность полностью соответствует схемам построения множества разножанровых песен на тему общения полов и женитьбы.
