Нижегородский историк Р.В. Шиженский выпустил новую книгу о русском неоязычестве. На этот раз речь идет об отдельной личности, но личности весьма значимой для этого религиозного направления и субкультуры. Ведь Доброслав (А.А. Добровольский) может по праву считаться одним из родоначальников русского неоязычества, создателем его мировоззренческих основ. Фактически перед нами первая попытка многопланового обсуждения биографии и взглядов современного неоязыческого идеолога, которого автор называет “революционером языческой идеи”, “одним из первых полноценных язычников Советской России”.
Книга состоит из четырех глав, где автор, во-первых, дает достаточно полную биографию своего героя с акцентом на особенностях формирования его мировоззрения, во-вторых, пытается определить его место в контексте современного русского неоязыческого дискурса, в-третьих, обсуждает источники его взглядов и характер его обращения с доступными ему текстами, наконец, в-четвертых, стремится проанализировать его ключевые идеи. В заслугу автору можно поставить то, что он не ограничивается письменными текстами, а активно вступает в переписку с лидерами неоязычников и по мере возможности берет у них интервью. В частности, побывав у Доброслава в деревне Васенёво, он использует в своей работе материалы бесед с неоязыческим отшельником и полученные у того редкие фотоматериалы. Правда, все это не только повышает ценность его работы, но и рождает ряд вопросов. Но об этом – ниже.
В формировании мировоззрения Доброслава Шиженский выделяет три этапа: а) детство и отрочество, б) время скитаний, включая отбывание тюремных сроков, в) отшельничество. Он показывает своего героя “природным” бунтарем, анархистом, с детства стоявшим за справедливость и всегда выступавшим против власти. Иными словами, к язычеству Доброслава привело не столько детское восхищение Природой, сколько социальный протест. Это – путь, характерный для многих современных русских неоязычников, определивший их дрейф к этнонационализму и расовым идеям. Автор показывает, что у Доброслава такие идеи стали результатом не отвлеченных размышлений, а тесного общения с бывшими коллаборационистами, нацистами и членами “Народно-трудового союза” в условиях заключения в Дубравинских лагерях. Причем Доброславу нравились не только их патриотизм и оппозиционность, но и их преклонение перед “нордической расой” и антисемитизм. Примечательно, что, правильно показывая в этой главе нацистские источники мировоззрения Доброслава, автор всячески пытается принизить их роль при обсуждении идейного багажа своего героя. Обращает на себя внимание и тот факт, что автор порой слепо следует данным интервью, не задаваясь вопросами по поводу интерпретаций, даваемых Доброславом. Скажем, у него не вызывает сомнений утверждение Доброслава о том, что его лагерный наставник С.Р. Арсеньев-Хоффман, будучи переводчиком в русской армии, одновременно состоял в тайном обществе, основанном не просто немецким генералом, а адъютантом кайзера Вильгельма II, – и это в годы Первой мировой войны?
Еще больше вопросов у автора могли бы вызвать основания “антисионизма” Доброслава как якобы «естественной реакции на мерзопакостное поведение однокашников из числа “богоизбранных”» (с. 15). Но речь идет о 1949–1953 гг., когда сталинский антисемитизм достиг своего пика. Как именно в эти годы могли вести себя школьники-евреи? И что в наибольшей мере могло повлиять на отношение к ним будущего Доброслава – их “поведение” или беспрецедентные антисемитские кампании, поощряемые государством, натравливавшим русское население на “безродных чужаков”? А, ссылаясь со слов своего героя на то, что когда-то художник В.М. Васнецов выступал против “неруси”, автор мог бы поставить это в связь того с членством в черносотенном “Союзе русского народа”.
К сожалению, у нижегородского историка таких вопросов так и не возникло. Кстати, следуя за своим героем, он много чаще использует термин “антисионизм”, чем антисемитизм, как бы подчеркивая советские корни этого ключевого компонента идеологии Доброслава. И действительно, в этом отношении Доброслав остается “советским человеком”, чей “антисионизм” выковывался в обстановке как позднесталинской юдофобии, так и советских кампаний против “международного сионизма”. Опыт лагерного общения лишь обогатил эту палитру нацистскими аргументами. Поэтому трудно принять на веру утверждение автора о том, что путь Доброслава лежал от религиозных экологических идей к политике, а не наоборот. Ведь и сам автор подтверждает, что “расово-этнически-национальный вопрос” занимал его героя с отрочества
(с. 16), и антисемитские листовки тот распространял в юности, когда о язычестве он еще не думал.
В целом биографический очерк отличается определенной полнотой, но, на удивление, мало добавляет к тому, что было известно о Доброславе из более ранних работ других исследователей. Особенно огорчительно то, что, подобно своим предшественникам, автор оставляет значимую лакуну в биографии Доброслава, – мы так и не узнаем, что происходило с Доброславом, и чем он занимался в 1970-е – первой половине 1980-х гг., когда он уже выступал язычником. А ведь именно в эти пятнадцать лет он сформировал свое языческое мировоззрение.
Вторая глава достаточно оригинальна. В ней обсуждается отношение (в том числе критическое) Доброслава к современным язычникам, их мнение о нем и образ Доброслава, создаваемый журналистами и исследователями. В последние десять лет Доброслав отошел от активного участия в языческой политике и сосредоточился на развитии языческого мировоззрения. Это и определяет его современный взгляд на язычников и их лидеров, отличающийся от того, который он демонстрировал в 1990-х гг. Так что его взгляды показывают определенную динамику. К сожалению, автор книги эту динамику никак не отразил.
В этом и других разделах книги обращает на себя внимание сугубо критическое отношение автора к работам своих предшественников, по всей вероятности, с целью доказать пионерский характер своих собственных работ. Однако такие амбиции слабо обоснованы. Критикуя других исследователей за их якобы “кабинетный” стиль работы, автор не только не знает, что у некоторых из них имелся опыт общения с неоязычниками и накопились наблюдения за их поведением во время обрядов (у него такого опыта нет!), но и, на удивление, сам строит свой анализ по большей части на текстах – печатных или представленных на веб-сайтах. Взятые им интервью и эпистолярные источники, разумеется, вносят некоторые уточнения, но незначительные. Значит, доступные печатные тексты все же могут служить надежным источником для анализа мировоззрения современных язычников? Но, если это так, то чем вызван пафос автора, направленный против “кабинетных исследователей”?
Иной раз Шиженский даже допускает искажение их взглядов. Так, указывая на отшельничество Доброслава, он критикует тех, кто якобы называет язычество “исключительно” урбанистическим явлением. При этом он подменяет слово “преимущественно” словом “исключительно” и забывает упомянуть, что пример Доброслава был этим исследователям не только прекрасно знаком, но и анализировался ими. Кстати, отмечу, что мировоззрение Доброслава формировалось в городе! Кроме того, вопреки Шиженскому этот пример не уникален – имеются и другие русские неоязыческие общины, возникшие в деревнях (хотя таковых немного), но о них он просто не знает. А, пеняя своим предшественникам за то, что они якобы не учитывали динамику взглядов неоязычников, сам он в разделе, посвященном мировоззрению Доброслава, ни о какой динамике речи не ведет. Наконец, упрекая своих предшественников в “шаблонном подходе” и отсутствии интереса к религиозным взглядам Доброслава, он либо кривит душой, либо не читал (или невнимательно читал) тех, кого он критикует. И совсем уж странно выглядит возражение автора против трактовки взглядов Доброслава как этнонационалистических и примордиалистских (с. 51), ибо далее он фактически с этим соглашается (с. 109, прим. 1; с. 151).
Удивляет и вера автора в то, что Интернет предоставляет “чистую информацию”, якобы не искаженную никакой цензурой. А как же роль модераторов, следящих за тем, чтобы исключать наиболее грубые и агрессивные выражения, о чем нередко предупреждаются посетители форумов? А как с клеветой, диффамацией, искажением исконной информации, включая цитаты, наконец, как с поддельными документами, чем кишит Интернет и в чем малосведущему в данной тематике человеку трудно разобраться? К сожалению, историк Шиженский не ставит перед собой таких вопросов. Они не обсуждаются даже в главе, посвященной “источниковедению”. Не касается он и метафорического эзопова языка, иной раз присущего работам ультраправых идеологов, стремящихся завуалировать свои расистские идеи. В частности, он не упоминает о “хазарском мифе”, к идеологемам которого сегодня прибегают многие национал-патриоты, включая и Доброслава.
Зато в этой главе говорится о необычайной эрудиции Доброслава, который действительно прочел немало самой разнообразной литературы (но все это – до переезде в деревню!). Этот раздел объясняет эклектический характер мировоззрения Доброслава, радикально отличающийся от научного: во-первых, Доброслав весьма своеобразно относится к доступным ему письменным и фольклорным источникам – он отбирает оттуда только то, что его устраивает, игнорируя и отбрасывая остальное, и, кроме того, более всего полагается не на разум, а на интуицию. Он не любит нюансов и полутонов – для него все делится на “белое” и “черное”. Отмечая влияние на него теософии, автор делает акцент на склонности Доброслава к восточным религиям, принижая роль западных. Между тем, когда-то сам автор находил параллели идеям Доброслава в работах нацистского псевдоученого Г. Вирта, но почему-то в данной книге он ограничивается лишь ссылкой на эту свою публикацию. А ведь очевидно, что расовые идеи Доброслава – это плод западной мысли, а то, какой именно облик эти идеи принимают в его работах, отсылает нас не столько к теософии Блаватской, сколько к австрийской ариософии, откуда черпали премудрость ведущие идеологи нацизма. Автор и сам упоминает особое внимание Доброслава к эзотерическому “Обществу Туле”, из которого выросла НСДАП.
Мало того, жестко критикуя христианство, Доброслав по умолчанию воспроизводит некоторые важные христианские идеи. Замечая это, автор ограничивается скупыми ссылками на учение апостола Павла. Однако этот важный момент заслуживал большего внимания, тем более, что в литературе об этом уже писалось. Ставя в заслугу Доброславу обращение к христианским первоисточникам и отмечая, что он “открывает проблемные зоны в библейских текстах” (с. 83), нижегородский историк мог бы указать и на сугубо дилетантский подход Доброслава к этим текстам без учета исторического контекста и особенностей их использования в литургии. Это важно, ибо примитивный советский (!) подход к пониманию священных текстов вообще характерен для неоязычников, вызывая их столь же яростные, сколь и необоснованные нападки на священные книги христианства и иудаизма. Поэтому эта тема требовала бы развернутого обсуждения.
Один из важнейших разделов книги посвящен особенностям мировоззрения Доброслава. Здесь особенно наглядно выступает мешанина из обрывков языческих и эзотерических знаний, приправленная элементами, позаимствованными из верований самых разных народов мира. И возникает закономерный вопрос о том, почему Доброслав позволяет себе прибегать к столь широким заимствованиям – ведь другие язычники этого избегают, причем некоторые решительно возражают, видя в этом измену традиции. Однако и эту важную проблему автор оставляет без ответа.
Обсуждая вопрос об этике своего героя, автор приводит его слова о том, что “нравственно то, что служит процветанию Рода”. Здесь мы закономерно переходим к “мистике крови” и расовой идее, что составляет едва ли не стержень мировоззрения Доброслава. Автор также останавливается на этой проблеме, но лишь для того, чтобы отвести от Доброслава упреки в расизме. Он, правда, соглашается с тем, что тот, во-первых, придерживается позиции полигенизма, фактически приравнивая расы к видам и заявляя об их происхождении от разных предковых форм, а во-вторых, доказывает вред метисации и настаивает на “расовой гигиене”. Шиженский признает в этом “скрытый расизм” или “элементы расизма”, но стремится дистанцировать своего героя от “классического расизма” на том основании, что, во-первых, Доброслав якобы отрицает иерархию рас и признает их равенство, а во-вторых, не настаивает на сегрегации и дискриминации. Между тем, все это говорит не только о недостаточном знании автором проблемы расизма, но и либо о плохом знании текстов Доброслава (во что трудно поверить), либо о сознательном стремлении отвести от того соответствующие обвинения (но такое стремление автор категорически отвергает).
Этот вопрос требует некоторых пояснений. В изложении своих идей Доброслав нередко нарушает логику, и в его работах встречается немало противоречий. Да, иной раз он заявляет о равенстве народов и рас – но, как правило, это в тех случаях, когда он обсуждает “иудаизм” и “сионизм”, приписывая им идею неравенства. Однако сам он наделяет “белых людей” качествами “высшей расы” – разве это не свидетельствует о его склонности к идее иерархии? Доброслав восхищается “чистопородными белыми людьми” и распространяет небылицы о том, что впервые те появились якобы на далеком Севере – на неком материке по названию Арктида или Гиперборея. Зато “семито-хамитов” и “этрусков” он называет выходцами со столь же мифического материка Атлантиды. При этом он повествует о якобы “вечной борьбе арийцев с семитами”, делая это стержнем человеческой истории. Это отсылает нас к идеям австрийских ариософов и следовавших им нацистов. В частности, обращает на себя внимание место “этрусков” среди врагов – это настольно же чуждо русской правой мысли (где “этрусков” превращают в “русских”), насколько было свойственно идеям нацистского идеолога Альфреда Розенберга.
Столь же показательны упоминаемые автором ссылки Доброслава на Савитри Деви – было бы уместно объяснить читателю, что речь идет о признанной матери европейского неофашизма. Показательна и позитивная ссылка на норвежского неонациста и неоязычника Варга Викернса, главу “Национал-социалистического черного металла”. Подчеркивая, что Доброслав предпочитает термин “расология”, автор мог бы сообщить читателю о том, что сегодня этот термин не используется учеными, но зато к нему активно прибегают расисты. О “психобиологических” различиях между расами сегодня тоже пишут только расисты. Можно было бы упомянуть и то, что Доброслав развивает идеи пресловутых “Протоколов сионских мудрецов”, придерживается конспирологических взглядов, понимает “сионизм” как “стремление иудеев к мировому господству”, уверяет в существовании тесной связи иудеев с масонами, возрождает “кровавый навет”, приписывая иудеям практику человеческих жертвоприношений, и т. д. Стоит ли говорить о том, что в рисуемой им якобы вечной конфронтации “арийцев” с “семитами” первые олицетворяют Мировое добро, а вторые – Мировое зло? И что, по его собственному признанию, его всегда
интересовал “еврейский вопрос”?
Иными словами, та версия язычества, которую развивает Доброслав, фактически возрождает основные идеологемы германского нацизма, выдавая их за некое вечное наследие славянских предков. Кстати, “доброй силой” объявляли себя и нацисты, но (!) доброй силой только для своего Рода. Не то ли самое мы находим у Доброслава, считающего Гитлера “подлинно народным вождем”? И вовсе не случайно Шиженский обнаруживает корни “доброй воли” Доброслава у агрессивных немецких националистов 1920–30-х гг. (с. 126). Он всеми силами стремится выявить различия между доктриной Доброслава и идеями скинхедов. Однако, как он отмечает, сам Доброслав с одобрением относится к их криминальной деятельности и прославляет их лидеров (с. 127).
Вопреки уверениям автора книги, все это не остается в области абстрактных идей. Ведь можно было бы напомнить о призывах Доброслава к активному противодействию “злу”, т.е. к “освобождению природы-родины-народа от чужеродного ига”. Неясно, почему Шиженский сводит расизм только к дискриминации, сегрегации и апартеиду. Если такой расизм существовал в США и ЮАР, то в Германии расизм проявлялся именно в стремлении к “освобождению от чужеродного ига”, что и привело к геноциду. И разве утверждение Доброслава, что “русское возрождение явится только знамением грядущего вселенского очищения от жидохристианской скверны”, не служит призывом к новому геноциду? Наконец, достойно упоминания то, что накануне президентских выборов в 2011 г. Доброслав мечтал об учреждении “Государства Русь” с “русской языческой (ведической) религией”, а в президенты рекомендовал двух известных ультраправых А.Н. Севастьянова и В.А. Истархова.
Таким образом, мировоззрение Доброслава содержит немало элементов, позволяющих трактовать его идеологию как расистскую и нацистскую. Напрасно автор видит в этом “излишнюю гиперболизацию элементов скрытого расизма Доброслава” (с. 110). Наконец, даже если бы Доброслав ограничился описанием рас как “разных, но равноправных”, его ярко выраженное стремление трактовать культуру как якобы врожденное качество позволило бы причислить его взгляды к “культурному расизму”, типичному для современной Европы. Правда, такой вид расизма автору книги неизвестен, ибо он черпает свои знания о расизме лишь из устаревших энциклопедических статей. Ему было бы полезно познакомиться с материалами судебных дел, благодаря которым семь книг Доброслава вошли в известный федеральный список экстремистской литературы. Рассмотреть эту тему на страницах рецензируемой книги было бы более чем уместно. Однако этого ее автор не сделал. Зато он заключает книгу выводом о том, что “за последнее время языческая интеллигенция в целом, и Доброслав в частности, достигли больших успехов в плане освоения интеллектуального наследия отечественной культуры” (с. 149). Выше отмечалось, какое именно наследие освоил Доброслав, – к отечественной культуре оно имеет слабое отношение.
Автор, разумеется, не оставляет взгляды своего героя безо всякой критики. Однако это касается только исторических представлений Доброслава. Его политические и, в особенности, ксенофобские взгляды критике, по мнению автора, похоже, не подлежат. Обсуждая список тех, кого Доброслав представляет врагами, автор странным образом упускает “иудеев”, “сионистов”, “масонов” и “сионоамериканский империализм”. А ведь именно “иудеев” Доброслав изображает Мировым злом и винит в том, что они изобрели все ненавистное ему – иудаизм, христианство, капитализм, марксизм и даже (!) скотоводство. Тем самым, конфликт обретает вневременные черты, ибо Доброслав находит славян (“арийцев”) и иудеев (“семитов”) едва ли не в палеолите.
Высказываясь по поводу европейского неоязычества, автор также проявляет свое недостаточное знание предмета. Вряд ли весьма разнородное европейское неоязычество следует сводить к праворадикальным и сатанистским взглядам Викернса, которые представляют лишь определенный сегмент “нордического язычества”, или к взглядам словацкого язычника Анжура, у которого автор однажды взял интервью. Одним словом, знания автора о европейском неоязычестве, которое он огульно связывает исключительно с “мистикой крови”, оставляют желать лучшего. То же можно сказать и о его представлениях о современном европейском мультикультурализме, который он, похоже, трактует, опираясь на идеи, распространенные в правой среде.
Рецензируемая книга ставит и более общий вопрос об этике исследователя. Как собирать, публиковать и обсуждать данные, связанные с антиобщественными идеями, ксенофобией или этническими конфликтами? Ведь невозможно добиться доверия информанта, будучи враждебно к нему настроенным. Поэтому сегодня в этих случаях специалисты полагаются на принцип эмпатии, стремясь понять и воспроизвести логику своих героев. Однако, как производить анализ полученных данных? Допустима ли критика в адрес поверившего исследователю и раскрывшегося перед ним информанта? Если вести такую критику, можно подорвать доверие информантов и закрыть себе возможность дальнейших полевых исследований. Если же ее избегать, тем более, если пытаться пригладить чересчур откровенные высказывания информанта, можно ввести в заблуждение своих коллег и читателей. Мало того, в таком случае исследователь рискует стать рупором своего героя, который даже заинтересован в том, чтобы искусно им манипулировать. Беря интервью у расиста или неонациста, может ли исследователь полностью доверять его словам? И не пожелает ли тот в его присутствии надеть личину “доброго парня”, чьи идеи якобы искажают некие недоброжелатели? Одно и то же говорит такой человек исследователю и в тайне от него своим единомышленникам или все же нет? Насколько можно доверять объяснениям, которые человек дает своим поступкам, совершенным много лет назад, – не влияют ли на эти объяснения текущие интересы? Например, можно ли доверять утверждению Доброслава о том, что в 1961 г. он крестился “по недоразумению”, уже будучи язычником (с. 32)? Обычно в таком случае исследователи стремятся максимально проверить информацию, обращаясь к разным источникам и людям, знавшим человека и наблюдавшим его поведение в соответствующие годы. Но Шиженский этого не делает, он полностью доверяется своему герою.
Противоречия, содержащиеся в словах Доброслава, вполне объяснимы. Однако приводят в недоумение противоречивые суждения автора рассматриваемой книги о современном язычестве – где-то он трактует его как “автохтонную религиозность” и даже “вариант доавраамической религиозности”, а где-то – как “молодую религиозность”, находящуюся в состоянии формирования. Но, как он убедительно показывает, сегодня даже Доброслав говорит об “измышленных обрядах” и “рукотворных идолах”, отвергает “Влесову книгу” как подделку и критикует построения целого ряда языческих авторов как “сомнительные”.
Обращают на себя внимание и досадные пробелы в знании автором истории науки. Почемуто он считает возможным включать в список этнографов тех, кто не имел никакого отношения к этнографии, в список отечественных ученых – зарубежных специалистов, радикала В. Истархова выдает за “академика”, а теософию почему-то отождествляет с религиозной философией.
Иными словами, мы должны быть благодарны автору за попытку системно представить взгляды Доброслава, хотя, как было показано, не все в нарисованной картине соответствует реальности. Много хуже обстоит дело с авторскими комментариями и оценками, которые иной раз могут ввести читателя в заблуждение. И напрасно автор пытается спрятаться за спины зарубежных ученых, любезно давших положительные отзывы на его работу. Ведь ни один из этих рецензентов не является специалистом по русскому неоязычеству. В заключение отмечу, что недавно вышло второе, несколько дополненное издание рецензируемой книги, однако все, сказанное в настоящей рецензии, относится и к нему. (В мае 2013 г. Доброслав скончался. Тем самым, книгу Шиженского надо воспринимать скорее как некролог, чем как глубокий и объективный анализ его взглядов. – В.Ш.)
