Христос выводит из ада Адама и Еву
Исследовав былину о Садке как текст, сохранивший описание инициации гусляра, невольно возникает вопрос: какой веры был Садко?
В сказании фигурируют персонажи мифологии, сформировавшиеся в народном сознании задолго до принятия славянами христианской веры. Например, Морской царь или Водяной царь (в некоторых редакциях) это, безусловно, владыка морской, тождественный греческому Посейдону, римскому Нептуну. То есть языческий бог моря и повелитель водной стихии.
Славянское имя морского бога в былине не упоминается, его называют не богом, а царем, это обстоятельство позволяет нам видеть в сознании сказителей былины признаки процесса умаления мифологического статуса прежнего языческого бога. Такое изменение отношения к мифологическому персонажу, некогда равному Нептуну и Посейдону, можно объяснить двумя причинами. Либо постепенным, сознательным или случайным, искажением текста сказителями, избегавшими в поэзии языческих образов (что нам кажется маловероятным), либо тем, что во времена создания былины в сознании новгородцев, морской царь уже перестал быть богом морской стихии, а играл роль скорее стихийного, поэтического существа, соотносимого более со сказкой, нежели с религией.
Дочери морского царя также не называются языческими славянскими терминами, ни Вилами, ни русалками, как, казалось бы, можно было того ожидать, однако это именно те существа — духи-хозяева воды, которых греки называли нереидами и наядами, а германцы и балты — ундинами.
Наяда
Нереида
Дж. У. Уотерхаус. Ундина
Акварель. Николай Фомин
Любопытно, что слово «ундина» переводится буквально как «волна», подтверждая глубокую древность мифологического смыслового параллелизма: дочь морского царя — это волна. Может быть, и наше южнославянское слово «вила», что значит русалка, однокоренное с глаголом «вилять», «волноваться». То есть вила — волна? Вот так звучит слово «волна» в языках ряда славянских народов: fala (польское), val (хорватское), вълна (болгарское), val (хорватское, а, следовательно, также и сербское), хваля (белорусское).
Мы видим, что основная конструкция дохристианского мифа в главном сохранена: водная стихия — управляется морским царем, реки и волны — имеют своих духов дев-повелительниц, управляются дочерьми морского царя. В былине, они не наделены никакими чудесными свойствами, они более напоминают географический классификационный термин, поэтическую систему описания речной системы и степени волнения на море, нежели религиозную концепцию.
Резная икона. Никола Можайский
Автор-сказитель явно не ставит задачу сообщить слушателю былины языческую мифологию, она, вероятно, в значительной мере и так была известна современникам. Примечательно, что теперь для того, чтобы вскрыть логические взаимосвязи поэтических образов, приходится проводить специальное исследование. Это говорит о том, что понимание смысла мифопоэтических образов, применяемых в былине, в наше время уже основательно забыто, а прежде же они были понятны всем слушателям, иначе к чему их использовать? Процесс утраты понимания символического языка, используемого в былине, в наше время уже завершился. Следы начала этого процесса мы обнаруживаем в тексте былины. В то время система образов-символов еще использовалась и была понятной, но уже утратила связь с религиозными представлениями древних, сохраняя, в прочем, связь с мифологией.
Сравнивая былинные образы Николая Чудотворца и морского царя, можно заметить, что сказитель симпатизирует, явно не морскому царю, а Николе Можайскому и считает его намного более могущественным:
1. Святитель приходит в морское царство незримым для глаз Чуда-морского, то есть языческий бог — морской царь не имеет власти не только над деятельностью христианского святого, но даже не в силах увидеть его.
2. Святитель Николай даёт Садку советы, из которых следует, что былинному Николаю Угоднику хорошо понятны все намерения и хитрости морского царя.
3. Отчетливо видна симпатия сказителя к Николе Можайскому в противопоставлении действий христианского и языческого персонажей былины. Хорошо заметно, что Садко в былине на стороне христианина Николая Чудотворца, а тот, в свою очередь, на стороне христианина Садка.
4. Морской царь берет Садка в плен, а Николай Чудотворец его из этого плена выводит. В этом мифологическом противопоставлении видна параллель с евангельским преданием о том, как Спаситель-Христос выводит из ада праведные души, и аналогия с тем, как свет христианской веры освобождает человеческую душу от языческих иллюзий и наваждений.
Былинный Садко и его дружина, безусловно, христиане. Они молятся Николе Можайскому, каются перед Богом за грехи, строят по возвращении в Новгород церковь. Однако в их действиях и образе мысли еще остаются черты дохристианских представлений древних славян, но в большей степени уже не в качестве религиозных практик (кидание жребия, принесение жертвы Морскому царю и прочее), а в виде обычаев и традиций, зачастую полностью утративших связь с языческой религией.
Храм Спаса Преображения на Ильиной улице (1374 г.)
Есть в тексте и еще один разряд ритуальных действий, который нельзя напрямую отнести ни к православному христианству, ни к дохристианской славянской вере, ни к утратившему мифологическую логику суеверию. Эти ритуальные действия, на наш взгляд, проистекают из обрядовой практики гусляров. К моменту создания былины гусляры, видимо, в своем подавляющем большинстве стали христианами, но инерция традиции обучения, сложившиеся древние способы передачи опыта и поэтапные посвящения, восходившие к глубокой древности, были еще весьма распространены. И инерция этой уже не религиозной, а, можно сказать, корпоративной традиции действовала еще долгое время в православной Руси.
Такими обрядовыми действиями можно считать игру Садка на берегу Ильменя, его поездку куда-то на Балтийское море для прохождения инициации. Сон, инсценирующий его ритуальную смерть, игра на гуслях Морскому царю с последующим разрушением гуслей, «брак» с речкой Чернавой и пробуждение, символизирующее получение нового знания и нового статуса.
Все эти размышления приводят нас к мнению, что гусляр Садко был по вероисповеданию православным христианином. Черты дохристианской мифологии, заметные в былине, происходят из мифопоэтической инициационной практики, принятой в корпорации гусляров еще задолго до воцерковления новгородцев. Эти обычаи и после принятия Православия длительное время сохранялись в среде гусляров уже не как религиозная практика, а как национальная традиция передачи опыта.
Фреска Воскресенского собора (1652–1678). Город Тутаев (Романов-Борисоглебск)
