Одним из наиболее значимых событий прошедшего недавно в Москве VII Всемирного конгресса соотечественников, о котором уже рассказывал "Обзор", стало выступление французского журналиста, общественного деятеля, политолога Дмитрия Борисовича де Кошко.
Дмитрий де Кошко хорошо знаком и представителям интеллигенции в Литве: шесть лет назад он приезжал в Вильнюс, чтобы принять участие во встрече «Свобода слова по-европейски», организованной международным медиа-клубом "Формат А3".
С разрешения Д.Б. де Кошко "Обзор" приводит полный текст выступления в Москве.
Я родился во Франции. В русской семье: с одной стороны — дворяне, высокопоставленные чиновники царской России, с другой — уральские казаки. Вряд ли такое могло случиться до революции. Результат: у маленького мальчика, который никогда не видел Россию и живёт на чужбине, — абстрактное представление об очень разнообразной действительности виртуальной родины и заодно очень сильное представление чего-то единого!
Перед тем как поступить в школу, я по-французски не говорил. Пошёл в католическую школу. Занятия начинались с молитвы. Учительница показывала некоторым ученикам, как креститься. Я заметил, что они крестятся не туда. Я перекрестился по-православному. Учительница хотела меня «исправить». Я, конечно, отказывался. Но не мог объяснить. Меня наказали. Я плакал, но до вечера остался на-своём.
Вот какое было для меня первое проявление идентичности. Русской идентичности. Из этого можно сделать два вывода: идентичность не обязательно сознательно ощущается, и она существует не только у каждого из нас внутри, но и в глазах других.
Во Франции, между прочим, вопрос идентичности — чувствительный по философски-политическим причинам.
Другой пример: у меня друг, он молодой человек. Уехал из Екатеринбурга в 90-ых. У него всё удачно, и работа интересная, и средства есть, и интеграция в французское общество. А детей он всё-таки учит по русски, они ходят в русскую школу дополнительного образования. Ему этого совсем не надо в объективном смысле слова с западными понятиями.
Я нарочно назвал этот пример с мужчиной, потому что с женщинами это вполне естественно, даже когда выезд из России был мотивирован неудовольствием или обидой.
Что же представляет собой эта сила, это требование сохранить ту долю самого себя, которой нет в стране проживания... и которая является столь необходимой?
Всё можно оправдать совершенно рациональными причинами, но вряд ли всё тут рационально.
После долгих размышлений я уже лет пятнадцать как продвигаю иде русофонИи. Она пришла мне не просто так, а потому что в 90-ых годах было немало растерянных людей из бывшего Советского Союза в западной Европе. К нашим франко-русским ассоциациям обращались люди разных национальностей из бывшего СССР с просьбой сохранить общение на основе языка и культуры, коль уже об единым Отечестве больше речи не могло быть.
Под влиянием франкофонии мы предложили соединить людей разных стран под эгидой общего наследия русского языка. Идея понравилась почти всем, кроме самым главным: русским.
После многих размышлений и разговоров, я пришёл к выводу, что русские не хотят делиться своей идентичностью. А язык — это самое конкретное выявление этой идентичности. Мой язык — моя родина, говорил Осип Мандельштам. Теперь следует задать себе вопрос: эта наша русская речь и родина ограничивается ли только нацией-Государством и территорией, как многие другие страны, в том числе Западной Европы?
После интеллектуального и духовного вакуума, который охватил общество в постсоветские годы, вопрос об идентичности очень остро стоял и был далеко не решён. Это не значит, что он решён сегодня. Но можно теперь о нём думать спокойнее. Так что изобретать русофонию, когда страна не знает, как справиться с составляющими её национальностями, без идеи империи? Какое взять экономическое и социальное направление, куда повернуться в геополитическом пространстве, в конце концов кем остаться в глобализации мира? Выбор и риск был совсем исчезнуть в глобальном мире и продать себя и заодно все богатства и возможности страны, как это желали тогдашние аферисты и компрадоры и, конечно, чужие покупатели, по очень выгодным ценам. Россия стала бы Нигерией.
Этого не случилось — хотя опасность ещё есть — именно потому, что русская идентичность существует и она ковалась веками. Это не гомогенная совокупность, данная раз и навсегда, а динамичное сплетение разных лучей, которые включают язык, культуру, искусство, религии, гастрономию, навыки земледелия, городскую жизнь и архитектуру, экономические и социальные действительности и т. д.
Происхождение этой идентичности представляет собой сочетание, с одной стороны, автохтонных тенденций, которые произрастают из глубин народа, таких как наследие язычества и мифов, финно-угорские, татаро-монгольские и туранские корни. А с другой более нам знакомые, внешние элементы, которые в определённые периоды навязывались нам сверху по логике экзогенной модернизации: Византия, Пётр I, философия просвещения, либерализм и коммунизм.
Русские философы, начиная с Владимира Соловьёва, определили, в результате, «Русскую Идею» ещё в конце 19-ого века. Мне регламент не позволяет развивать эти идеи. Всё-же остановимся на том, что пишет Бердяев уже в 20-ом веке в «Русской идее и основных проблемах русской мысли». Он охватывает русскую идею в интеллектуальной продолжительности русской истории, куда входят и Пётр 1, и декабристы, и Радищев, и Белинский, и Пушкин, и Достоевский, и Гоголь а также славянофилы, Тютчев, Соловьев, Толстой, Розанов, но и Чернышевский, Герцен. Он включает Леонтьева и заодно Ленина, Кропоткина и Бакунина… О нигилизме в русской идентичности часто писали от «Бесов» до большевиков.
Всех я не назвал, но кажется понятно, что хотел доказать Бердяев. Если прибавить Ильина и музыкантов, художников и учёных, то картина «русской идеи» дополняется.
И становится очевидно, что это не просто идентичность одной нации или страны, а идентичность целой цивилизации. А это очень важно понять. Другие народы бывшей империи, то, что мы называем Евразией, все диаспоры российские, разбросанные жестокой русской историей по всему миру, именно они привязаны к этой своеобразной цивилизации. Она более или менее важная часть их личности и она их отличает и сравнивает с другими цивилизациями, в которых мы в диаспоре живём: западноевропейская, китайская, исламская… С каждой из них у нас есть общее. Но от каждой мы отличаемся.
Сегодня стандартизация, которую влечёт за собой глобализация, — самая серьёзная угроза для российской идентичности. Да и не только для неё. Идентичность в этой глобализации есть через «квазикультуру», которую она несёт и которая на самом деле состоит из отрицания национальных культур и истории с помощью технологии и коммуникации в пользу рыночной и финансовой экономики, находящейся в руках господствующей империи. Если этому отдаться — а соблазн большой — то в будущем человечество не будет себе задавать вопросы, как мы это делаем теперь.
А пока наша цивилизационная русская идентичность есть в каждом из нас более или менее осознанно. Эта же самая идентичность даёт нам понять, почему четырёхлетний мальчишка выдержал наказание, чтобы не креститься "на изнанку", почему люди, успешные и интегрированные в странах их проживания, всё-таки не идут на полную ассимиляцию и остаются своеобразными и в себе, и перед другими. И на более высоком уровне это объясняет, почему угнетённый и обедневший народ смог победить и избавить не только себя, но и весь мир от нацизма в Великой Отечественной Войне. Какая пассионарность, по словам Гумилёва, ещё была в русском народе! И она есть ещё.
На этом следовало бы закончить, но мне надо всё же прибавить: сила и глубина нашей идентичности и пассионарности не позволяют «головокружение от успехов». Надо, чтобы эта наша цивилизация оставалась или была бы ещё более привлекательной в условиях глобализации и информационной войны. Это потребует усилии в плане ответственности перед государственностью, моралью, правом и распределением богатств среди населения России, и сохранения природы. Конечно не в идеологически-догматичном понятие, которого мы видим на Западе.
Это важно. Не для того, чтобы кого-либо учить, а потому что в мире, особенно в западной Европе да, может быть, и в Америке, на эту нашу идентичность, в которой Соловьев, Достоевский или Леонтьев видели мировую миссию, некоторые люди начинают приглядываться, как на альтернативное мышление: больно уж надоело господство политкорректности, моральная и нравственна путаницы и навязывание чужих нравов.
Наше дело — оставаться самими собой и не разочаровывать ни себя, ни других.
