Общественный и политический строй антов и склавинов привлекал к себе самое пристальное внимание византийских историков.
«Племена славян и антов,— пишет автор «Стратегикона»,— сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе; их никаким образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране. Находящихся у них в плену они не держат в рабстве, как прочие племена, в течение неограниченного времени, но, ограничивая [плен] {173} определенным временем, предлагают [пленникам] на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси или остаться там на положении свободных и друзей» 4
Эти племена, склавины и анты, говорит Прокопий Кесарийский, «не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве [демократии], и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим» 1
Нормы славянской жизни были, таким образом, совсем непохожи на господствующие в Византии социальные и политические порядки. Сравнивая то и другое, народ империи смотрел на славянское общественное устройство, хоть примитивное, но зато свободное, как на остров спасения.
Прокопий Кесарийский, говоря о времени императора Юстиниана (527—565), пишет по этому поводу следующее:
«Народ большими толпами убегал не только к варварам, но и к римлянам, живущим далеко за римскими пределами, и в каждой области, в каждом городе можно было видеть все большее и большее количество иноземцев. Чтобы только скрыться от родной земли, каждый из них охотно менял ее на любую чужую землю, как будто бы их родина была захвачена врагами»
Картину славянской жизни, изображенную древними авторами, не следует, однако, идеализировать. Совершенно очевидно, что славянские племена, издавна связанные с Причерноморьем, бывшие если не прямыми, то во всяком случае косвенными наследниками культуры скифских племен, достигших в южных областях классового общества и создавших государственность, прожившие несколько столетий у границ римской провинции и попавшие, наконец, в обстановку «великого переселения народов», не могли сохранить у себя чистоту первобытно-общинного строя. Лишь по сравнению с жизнью в империи их социальное и политическое устройство могло показаться верхом свободы и демократии. В действительности же дело, несомненно, обстояло иначе.
Прежде всего — вопрос о рабстве. Хотя Маврикий Стратег как будто бы и утверждает, что склавинам и антам было чуждо какое бы то ни было порабощение, многочисленные факты свидетельствуют о другом.
Во время Балканских войн славянские дружины захватывали на территории империи сотни и тысячи людей и уводили их в свою землю.
«Сначала славяне уничтожали всех встречающихся им жителей,— говорит Прокопий Кесарийский о событиях 548—549 гг.— Теперь же они, как бы упившись морем крови, стали с этого времени некоторых из попадавшихся им {174} брать в плен, и поэтому все уходили домой, уводя с собой многие десятки тысяч пленных» 2
Взяв город Топер славяне перебили мужчин, а детей и женщин они обратили в рабство. Пленных уводили, правда главным образом с целью получения выкупа. Неоднократно, освобождая пленных, империя уплачивала славянам многие сотни фунтов золота. Но с момента пленения до выкупа мог пройти значительный срок, во время которого пленные жили у славян, конечно, не на положении гостей. Очень интересно, однако, утверждение Маврикия, подтверждаемое другими косвенными данными, что даже в том случае, если пленных не выкупали, им через некоторый срок возвращалась свобода.
О том, что рабство у антов и склавинов имелось, хотя и ограничивалось сравнительно узкими рамками, говорит и такой любопытный случай, о котором рассказывает Прокопий. У одного склавина был раб, долго и преданно служивший своему хозяину. Затем раб этот был продан одному анту. После того как сделка совершилась, купленный раб заявил своему новому господину, что он является антом по происхождению и, «придя в родные земли, он в дальнейшем, согласно закону, будет уже свободным». Здесь имеется в виду колоритный эпизод с Лже-Хвилибудием, которого анты выкупили у склавинов и предполагали выставить перед империей вместо погибшего Хвилибудия, магистра Фракии 3. Рабом у антов мог быть, следовательно, лишь чужеземец; порабощение же соплеменника запрещалось обычным правом.
Таким образом, рабовладение у склавинов и антов, несомненно, имелось. Рабов продавали и покупали. Рабом мог стать член соседнего племени. Во время войн рабы, особенно женщины и дети, являлись непременной и, по-видимому, очень важной частью военной добычи. Вряд ли можно рассматривать все это в качестве примитивного патриархального рабства, которое было распространено у всех первобытных народов и которое еще не играло большой роли в их социально-экономической жизни. Но это не было, конечно, и развитым рабовладением, оформившимся как целостная система производственных отношений.
Вероятно, значительно большую роль в жизни славянских племен VI—VII вв. играла другая форма архаичной эксплуатации, а именно, дань, даннические отношения — форма эксплуатации, имевшая место у всех племен с развитым «военно-демократическим» устройством.
Во времена «великого переселения народов» даннические отношения получили очень широкое распространение. Требо-{175}вание платить дань являлось следствием любого завоевания или подчинения. Дань собирали готские «короли». Все племена, входившие в состав державы Аттилы, уплачивали ему дань. Такой же порядок устанавливали авары, подчинившие себе, в частности, и некоторые славянские племена. Ниже мы приводим рассказ Менандра о славянском вожде Добрите, отказавшемся платить дань аварскому каганату.
Михаил Сириец, использовавший сочинения сирийского историка конца VI в. Иоанна Эфесского, рассказывает о том, что в завоеванных областях империи завоеватели предлагали населению:
«Вы ходите, сейте и собирайте [урожай], мы возьмем с вас только половину подати» 1
Речь здесь идет об аварах, но здесь же фигурируют и славяне, которых вместе с лангобардами Михаил Сириец рассматривает как подданных «кагана, царя аваров».
Хотя древние авторы и не говорят ничего определенного о дани, взимаемой антами или склавинами, последние не составляли, конечно, исключения из общего правила. Обложение данью не только иноплеменников, но и членов своего племени, как и охарактеризованное выше рабовладение, являлось ярким признаком того, что первобытно-общинный строй у антов и склавинов уже достиг своего предела и что у них складывалось первичное деление общества на классы, так как «господство над покоренными несовместимо с родовым строем» 2.
Основу общественной структуры антских и склавинских племен в VI—VII вв. составляла, по-видимому, патриархальная община, находившаяся в состоянии распада и входившая в состав территориальной поземельной общины. Это была та самая «задруга» — большая семья, которая сохранялась в некоторых местах на Балканском полуострове до XIX — начала XX в.
Ф. Энгельс в своем труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства», говоря о большой южнославянской семье — «задруге» характеризует ее следующими словами:
«Она охватывает несколько поколений потомков одного отца вместе с их женами, причем все они живут вместе в одном дворе, сообща обрабатывают свои поля, питаются и одеваются из общих запасов и сообща владеют излишком дохода. Община находится под высшим управлением домохозяина, домачина (domácin), который представляет ее перед внешним миром... Он избирается и отнюдь не обязательно должен быть старейшим... Но высшая власть в общине {176} сосредоточена в семейном совете, в собрании всех взрослых членов, как женщин, так и мужчин» 3
Говоря о конкретных особенностях большесемейного уклада антов и склавинов, можно указать на многоженство — привилегию, несомненно, наиболее обеспеченных лиц.
В VII в. западнославянский царь Само «имел 12 жен из рода винидов, от которых у него 22 сына и 15 дочерей» 4
О зависимом положении женщины говорит погребальный обычай славянской знати: женщину в случае смерти ее мужа убивали. Такого рода порядки говорят и о рабовладении. Древними чертами обычного права склавинов и антов являются отмеченные автором «Стратегикона» гостеприимство и кровная месть.
Следует еще указать, что в состав семейной общины склавинов и антов, вероятно, входили и несвободные рабы.
Убедительные следы обитания именно такой большой семьи типа южнославянской «задруги», «дружества», «кучи» сохраняют остатки древнеславянских жилищ, соединенных между собой переходами и имеющих несколько выходов.
Несколько больших семей, «задруг», живущих в пределах крупного селения или в разных местах по соседству друг с другом, составляли территориальную или соседскую общину — древнерусскую «вервь» или «братство» балканских славян. Соседская община владела пахотной землей и различными угодьями и распределяла их среди своих членов. Образовалась такая община в результате распада старых самостоятельных и независимых патриархально-родовых общин.
+Если обратиться к славянским поземельным порядкам, следы которых получили отражение в «Νομος γεωργικός» — византийском земледельческом законе первой половины VIII в., заново рассмотренном недавно Е. Э. Липшиц 5, и сопоставить их с нормами древнерусской «верви» и обычным правом балканских славян, сохранивших древнее общинное устройство вплоть до XVIII—XIX вв., то во всех трех случаях окажется очень много общего. На Руси во времена Ярослава и у славян Балканского полуострова сохранялись пережитки того самого общественного устройства, которое нераздельно господствовало во времена антов и склавинов. Предполагать, что их общественные порядки имели другие, более архаичные черты и что территориальная община возникла вместе c «Νομος γεωργικός», конечно, не приходится. Наоборот, общественное устрой-{177}ство, принесенное славянами на Балканский полуостров в течение VI—VII вв., появилось в странах Северного Причерноморья задолго до этого времени. Оно было налицо, может быть в несколько иных формах, уже в первые века н. э.; оно начало складываться в среде местного населения в результате распада родового строя еще в скифское время.
