Одной из несомненных научных заслуг Дмитрия Зеленина является то, что он привлек внимание исследователей к вятскому празднику Свистопляски и поставил вопрос о его происхождении. Шумное и разгульное празднество, с которым в ХІХ веке неразрывно было связано изготовление знаменитых глиняных игрушек в Дымковской слободе, опиралось на этиологическую легенду о произошедшей по недоразумению битве вятчан со своими союзниками-устюжанами и включало в себя поминовение последних [1].
Между тем, сохранность на Вятке многих новгородских обычаев и представлений наводит на мысль о том, что и Свистопляска в её первоначальном виде – с запрещёнными впоследствии кулачными боями, громким свистом и буйством – должна была иметь свой новгородский прообраз. И тут следует вспомнить, что кулачные бои были любимым праздничным развлечением славян, которое вспоминалось в церковных поучениях вместе с пением, танцами, играми, скоморошеством и т. д.
В Новгороде у таких побоищ была древняя традиция. Существовало предание, которое связывало бои на мосту через Волхов с именем языческого Бога-громовержца Перуна, которого продолжали почитать местные жители. Софийская І, Новгородская ІІІ, Рогожская, Тверская и другие летописи сообщают о бытовании этого местного обычая и после уничтожения архиепископом Иоакимом языческих святилищ: «...И вринуша его (Перуна) въ Волховъ. Онъ же пловя[ше] сквозѣ великый мостъ, верже палицу свою и рече: "На семъ мя поминаютъ Новгородскыя дѣти". Ею же и нынѣ безумніи, убивающеся, утѣху творять бѣсомъ» [2]
Холмогорская летопись отождествляет Перунову палицу с «древомъ» [3]. Устюжский летописный свод и Архангелогородский летописец ХVІ–ХVІІ веков подчеркивают еще одну немаловажную деталь: те, кто принимал участие в боях, как правило, были язычниками, придерживались веры предков («Еще кои не крещеніи»; «кои не крящены») [4].
Важные подробности о традиционном новгородском побоище приводит и Густынская летопись: когда свергнутый Перун плыл по Волхову, «един же некто человек верже на него палицею, он же взем палицу, верже ею на мост и уби тамо мужей килка; порази же слѣпотою новгородцовъ, яко оттолѣ въ сие время, далее коеждо лѣто на томъ мосту люди собираются и раздѣлшася надвое, играюще, убиваются» [5]
Это перекликается с прозвищем вятчан, полученным якобы благодаря легендарной битве, – «слепороды».
Обычай боев на Волховском мосту, над водой, кулаками и на палках, осуждался христианской церковью, считаясь «языческим» и «бесовским»: «О таковыхъ же дѣлехъ много многожди возбраняху имъ святители, и помалу таковая прелѣсть ныне упражняшеся» [6]
Тема кулачного боя обозначала причастность к праздничному миру и избыток жизненных сил. Еще в позапрошлом веке этот обычай сохранял исключительную популярность в России. Для кулачных боев этого времени присущи разнообразные ограничительные правила, имевшие целью сохранение жизни участников драки, однако в более архаической традиции – у семейских Забайкалья еще в конце ХІХ – в начале ХХ века подобные забавы напоминали ситуацию из былин и летописей: после захода солнца начинали драться конец на конец, верхний на нижний. Сначала кулаками, дальше хватались за стяги (колья, палки), были и убийства [7].
Для средневековья подобная ситуация была обычной. С резким осуждением боев на кулаках и на палках выступал Кирилл, митрополит Киевский.
Он обличал обычай «в божествьныя праздъникы позоры нѣкакы бесовьскыя творити, съ свистаніемь и с кличемь и въплемь, съзывающе некы скарѣдныя пьяница, и бьющеся дреколѣемь до самыя смерти, и възимающе отъ убиваемыхъ порты»
Тут примечательны не только право распоряжаться одеждой убитых, но и громкий свист и шум как определяющая черта этого языческого обычая, имевшего место на праздники христианского календаря. По инициативе митрополита собор епископов принял постановление, известное как «Правило Кирилла».
В нем участникам кулачных боев грозили отлучением от церкви:
«… аще кто изъобрящется по сихъ правилехъ бещинье творя, да изъгнани будутъ отъ святыхъ Божиихъ церквъ, а убиении да будуть прокляти въ сии вѣкъ и въ будущии»
От них запрещалось принимать какие-либо пожертвования:
«Аще нашему законоположению противяться, то ни приношения отъ нихъ приимати, рекше просфуры и кутьи, ни свѣчи»
Убитым во время такого боя отказывалось в церковном погребении:
«Аще и умреть, то надъ нихъ не ходять иерѣи и службы за нихъ да не творять, ни положити ихъ близь Божиихъ церквъ. Аще которыи попъ дерзнеть что створити надъ ними, да будеть чюжь своего сана» [8]
Запрещались в Новгороде также бои на палках между немецкими купеческими дворами [9]. Однако битвы продолжались.
Почти через двести лет после митрополита Кирилла митрополит Иона в середине XV века обращался к новгородцам с напутственным словом против «нѣкоего богоненавистнаго и богомерзкаго злаго дѣла», которое совершается «не токмо отъ простыхъ людей, но и отъ честныхъ отъ великих людей» – «не за кую сію и великую и малую вещь зачинается гнѣвъ и от того ярость, и свары, и прекословія, и многонародное събраніе со обоихъ странъ» [10]
Далее Иона писал, что для участия в таком «зломъ богоненавистномъ дѣлѣ» многие нанимают «сбродней, пьянчивыхъ и кровопролитныхъ человѣкъ», которые «бои замышляютъ и крови пролитія, и души христіаньскіе губятъ» [11]
Эти слова кажутся изложением содержания былин о Новгороде с тем существенным отличием, что в них содержится решительное осуждение обычаев [12]. Сигизмунд фон Герберштейн, побывавший в Московии в 1517 году и составивший общее описание московитских городов, особенно выделив при этом пристрастие новгородцев к кулачным боям, которые происходили, как это описано и в былинах, на мосту через Волхов, тоже рассказывает о голосе Перуна, который бывал слышен в некоторые дни года. В качестве объяснения данного обычая он приводил легенду о проклятии языческого бога Перуна, известную из новгородских летописей.
Перун якобы таким образом отомстил за свое свержение во время принятия христианства:
«Некогда новгородцы поклонялись и воздавали особые почести некоему идолу по имени Перун, стоявшему на том месте, где ныне находится монастырь, называемый от этого идола Перунским. Затем, по принятии крещения, они опрокинули его и сбросили в реку Волхов; говорят, будто он поплыл тогда против течения, а около моста слышали голос: "Вот вам, новгородцы, на память обо мне" – и вместе с этими словами на мост была выброшена дубинка. И доныне часто случается, что в определенные дни в году раздается Перунов глас или крик: "Перун, Перун!", заслышав который граждане того города тотчас же сбегаются и избивают друг друга палками и кулаками, отчего возникает столь сильное смятение, что начальникам стоит великих усилий усмирить его»
Он связывал этот обычай с содержавшейся в новгородских летописях легендой о восстании рабов против отсутствовавших долгое время новгородцев [13], которую применяли и к вятчанам.
Герберштейн, как и митрополит Кирилл, обратил внимание на свист, который, по его мнению, «служит здесь условным знаком» для подростков и юношей в праздничные дни. «Услышав свист, они немедленно сбегаются и вступают в рукопашный бой» [14]
История новгородских празднований в честь Перуна и их окончательного запрета выходит за рамки данной статьи. Сейчас важнее отметить моменты сходства с вятским праздником. Оглушительный свист на последнем производился в глиняные свистульки. Свистопляска неразрывно связана с глиняной дымковской игрушкой, появлению и популярности которой она поспособствовала.
Это заставляет вспомнить, что гончары до крещения играли роль жрецов в новгородском культе Громовержца:
«Иде пидьблянинъ рано на ръку, хотя горнеци везти въ городъ [и виде], оли Перунъ [сброшенный в Волхов] приплы къ берви [вариант: къ берегу къ бервы], и отрину и шестомъ: «Ты, – рече, – Перунище, досыти ѣлъ и пилъ, а нынѣча поплови прочь». И Перун, как утверждают Новгородская ІІІ-я, Софийская І-я, Тверская, Московская и Холмогорская летописи, «плы изъ свѣта во кощъное, сирѣчь во тму кромѣшную [въ преисподнее]»
Именно Бог грома считался у славян покровителем гончарства.
Итак, в структуре вятского праздника Свистопляски прослеживается много общего с новгородскими торжествами в честь Перуна, включавшими в себя ритуальные бои. Бои эти носили своеобразный поминальный характер, происходили ежегодно, в определенные дни года, на большие праздники, и связывались с культом Громовержца, выступавшего их основателем. Участники их, разделившись на две группы, дрались на мосту между собой палками и на кулаках, временами до смерти, с криком и в сопровождении свиста, рассматривались как помраченные слепотой. Вполне вероятно, что аналогичное вятское празднество, слившись с поминовением погибших в битве 1418 года устюжских воинов и подвергшись христианизации, а затем воздействию светской власти, и послужило основой Свистопляски.
Примечания
1. Зеленин Д.К. К вопросу о русалках: (Культ покойников, умерших неестественной смертью, у русских и финнов) // Живая старина. Санкт-Петербург, 1911. Вып. 3–4. С. 357–424; Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии: Умершие неестественною смертью и русалки. Петроград, 1916. Вып.1. С. 104–110.
2. Полное собрание русских летописей. Санкт-Петербург, 1851. Т. V: Псковские и Софийские летописи. С. 121; Полное собрание русских летописей. Санкт-Петербург, 1843. Т. ІІІ: Новгородские летописи. С. 207; Полное собрание русских летописей. – Петроград, 1915. Т. IV. Часть первая: Новгородская четвертая летопись. Выпуск І. С. 90; Полное собрание русских летописей. Москва: Наука, 1965. Т. ХV (вып. 1): Рогожский летописец. Т.ХV: Тверской сборник. С. 16, 114; Полное собрание русских летописей. – Москва-Ленинград, 1949. Т. ХХV: Московский летописный свод конца ХV века. С. 366
3. Полное собрание русских летописей. Ленинград, 1977. Т. XXXIII: Холмогорская летопись. Двинской летописец. С. 29.
4. Полное собрание русских летописей. Ленинград, 1982. Т.ХХХVІІ: Устюжские и вологодские летописи ХVІ–ХVІІ вв. С. 64, 25.
5. Полное собрание русских летописей. Санкт-Петербург, 1843. Т.ІІ: Ипатьевская летопись. С. 258–259.
6. Полное собрание русских летописей. Санкт-Петербург, 1908. Т. XXI. Половина 1-ая: Книга Степенная царского родословия (1–10 степени грани). С. 110.
7. Болонев Ф.Ф. Народный календарь семейских Забайкалья: (вторая половина XIX – начало XX в.). Новосибирск, 1978. C. 108.
8. Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою коммиссиею. Санкт-Петербург, 1880. Т. 6: Памятники древнерусского канонического права. Ч. І: (Памятники XI-XV в.). С. 95; Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Москва, 1865. Т. 1. C. 257–258.
9. Русская историческая библиотека... – С. 95–96.
10. Афанасьев А.Н. Указ. соч. – С. 258.
11. Акты исторические, собранные и изданные Археографическою коммиссиею. Санкт-Петербург, 1841. Т. 1: 1334–1598. С. 89.
12. Мороз Е.Л. К характеристике былины о Василии Буслаевиче и новгородцах // Фольклор и этнографическая действительность. Санкт-Петербург, 1992. С. 175.
13. Герберштейн С. Записки о Московии. Москва, 1988. C. 151.
14. Там же. С. 117–118.
15. Полное собрание русских летописей. Т. V. С. 121; Полное собрание русских летописей. Т. ІІІ. С. 207; Полное собрание русских летописей. Т. ХV. С. 114; Полное собрание русских летописей. Т. ХХV. С. 366; Полное собрание русских летописей. Т. XXXIII. С. 29.
