Степной рыцарь – это, конечно, в первую очередь воин, человек серьёзный и не склонный к эмоциям. Но в дружеском кругу донские казаки умели и любили подшутить.
Накануне Дня смеха, который мы отмечаем 1 апреля, корреспондент «АиФ-Ростов» узнала у историков, что вызывало смех у наших предков, какие розыгрыши были в ходу и на какие шутки существовало табу.
Звали Цуцучком
Традиционная склонность к юмору казаков проявлялась в самых основополагающих вещах – в прозвищах станиц и даже фамилиях.
«Всегда при первой встрече казаки выясняли друг у друга, кто какой станицы. Это очень важный момент в общении. Ну а каждая станица имела своё прозвище, что и давало повод для шуток. Например, вёшенских могли в шутку называть «кобелями», и речь именно об истории с собакой. Эта сцена есть и в «Тихом Доне» Михаила Шолохова», – рассказывает председатель правления Ассоциации шермиций, этнограф Андрей Яровой.
Вот эта сцена: «Бравый лупоглазый вахмистр Каргин с нашивками за сверхсрочную службу, проезжая мимо Григория, спросил:
– Какой станицы?
– Вёшенской.
– Куцый?»
В своей книге «Прозвища казаков донских и кубанских станиц. Казачья жизнь» писатель Геннадий Коваленко пишет так: «Дело в том, что казаки с дьячком хорошо подгуляли. Как говорится: пока казак в седле, он не пьян, а навеселе. Да недаром люди говорят: не пей до дна – на дне дурак сидит. Ан нет, выпили и поспорили с дьячком, мол, кобель Цуцик вместо звонаря в колокола бить будет, а святой церкви от этого не убудет. Втянули они кобеля гуртом на колокольню и давай в колокола бить. С перепугу кобель совсем ошалел, выскочил из колокольни и, упав, сломал хвост. Спустились станичники с колокольни и стали думать-гадать, как горю кобелиному пособить, как починить хвост. Но сколько думу не думали, так и не решили, чем кобелю помочь, и остался кобель ломохвостым, а с ним – и вся станица. Дознались об этом соседи вёшенцев, да и стихотворение на них сочинили:
В Вёшенской станице
Кобель упал со звонницы.
Звали его Цуцучком,
На колокольню манили кусочком…»
Словесная перестрелка
Подобные истории дали имена и другим поселениям, например, казаков станицы Арчадинской называли «гусями» за любовь к блюдам из этой птицы. Жителей Бело-Калитвенской станицы звали «папахами» за склонность даже в жару носить эти головные уборы. Уроженцев Верхне-Кундрюченской могли дразнить «воробьями» – мол, жадные, все крошки хлеба подберут, а вот богоявленских казаков называли порой «половинками», но вот почему – неизвестно, объяснение за давностью лет потерялось.
Анекдот
Казак собирается жениться, говорит своей невесте: «Я женюсь на тебе, но только при одном условии: вот если я прихожу домой и моя фуражка прямо надета, то всё в порядке, а если я прихожу домой и моя фуражка набекрень надета, то ты меня с улыбкой встречаешь, сапоги стягиваешь, щи на стол ставишь, и всё молча...» «Согласна, – отвечает казачка, – но и у меня есть условие: вот если ты приходишь домой и я прямо стою, то всё в порядке, а если я подбоченясь стою, то мне уже всё равно, как твоя фуражка надета».
Доставалось абсолютно всем. При этом обижаться было не принято.
«Как ни открещивается казак, как ни отпирается, горячо доказывая, что его станица – «самая беспорочная», всё равно толку не будет: задавший коварный вопрос знает, конечно, про станицу всю подноготную. И станичнику ничего другого не остаётся, как тут же взять реванш: задать встречный вопрос зубоскалу: «А твою как?» Эта, столь обычная в казачьем быту, словесная перестрелка проходит обыкновенно в добродушном, весёлом тоне: тут нет желания обидеть, все делается «любя»… На родине, правда, случалось и иначе (например, во время майских лагерных сборов), особенно в тех случаях, когда подтрунивание неосторожно переходило известную границу, когда оно грубо задевало самолюбие целой станицы, превращалось в издевательство: тогда дело доходило иногда и до очень серьёзного», – писал в 1929 году редактор выходившего в Париже казачьего журнала «Родимый край» Николай Мельников.
Как рассказывает Андрей Яровой, своеобразный юмор был характерен и для гулебщиков (охотников): «Как в любом мужском объединении, здесь легко было из-за какого-то неосторожного поступка получить прозвище, от которого не так-то просто было избавиться. От них чаще всего и происходили в дальнейшем казачьи фамилии. Например, Долгопятов, Мохноногов – из этой серии».
В журнале «Вольное казачество» (тоже, кстати, за 1929 год) генерал-майор и историк Исаак Быкадоров так рассказывал о происхождении казачьих фамилий: «Когда не было письменных документов, фамилии терялись, а прозвища или имена старших к семье закреплялись как фамилии. Так образовались фамилии – Косоротов, Рябов, Долгов, Курносов, Шкур(а)ин, Желтоножкин, Востров, Култышкин и т. д. Сами по себе они не характерны, но первоначально они были дополнением к фамилии».
Острые на язычок казаки могли «зашутить» кого-то до белого каления. Так, Андрей Яровой вспоминает истории о том, как донцы могли разойтись в нежелании отвечать на простой вопрос, как правило, просто из желания поозорничать: «Приезжает, бывало, посторонний человек в станицу и начинает спрашивать казаков: «Кто у вас тут главный, кто наибольшего звания?» Ему отвечают: «Это баба Параска, она, когда в церкви стоит, на голову всех выше». – «Да нет, кто у вас тут самого высокого колена?» – «А, это бондарь Федька, он бочку делал, да так колено разбил, что одно у него теперь выше другого». «Нет, – не сдаётся гость заезжий, – кого вы боитесь?» – «Да собаку дьяка боимся, она на всех из-под ворот кидается». Так и уезжал, случалось, человек из станицы несолоно хлебавши».
Шутки военные
«Над молодыми казаками, которые становились гвардейцами и прибывали в начале XX века на службу в Санкт-Петербург, шутили старослужащие, – рассказывает создатель и собственник частной музейной экспозиции «Донской казачьей гвардии» в Ростове Николай Новиков. – Их убеждали, что царь отдаст им в жёны богатых незамужних фрейлин царицы, которым они приглянутся. Те, конечно, старались. А надо заметить, что все казаки ещё до отправки на службу в двадцатилетнем возрасте, как правило, уже успевали вступить в брак. Если казак погибал на войне, для продолжения рода у него должны были остаться сыновья».
Он приводит воспоминания офицера Лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка Евгения Балабина, который так описывает своё знакомство с молодыми казаками в книге «Далёкое и близкое, старое и новое»: «Офицер обязан был знать всё подробно о своих казаках: какая семья, имущественное положение и всё остальное. Во время перерыва строевых занятий я начал расспрашивать своих подопечных. Из 42 казаков только 3 неженатых. Их казаки называли «кавалерами», уверяли, что их позовут к царю на бал, и каждый вечер делали репетицию – заставляли танцевать казачка. Многие казаки, идя на службу, уже имели детей. Один говорит: «У меня двое – мальчик и девочка». – «Что же ты так поторопился до службы, двоих народил?» – «Ваше благородие, так у Гарбузова – семь». – «Не может быть. Правда, Гарбузов?» – «Так точно – один раз двое, другой раз трое». – «А ещё двое?» Гарбузов сконфуженно опускает глаза и говорит: «А двое до свадьбы».
Юмор и табу
Практиковали и чёрный юморок, который порой мог довести до того, что лихой казак хватался за сердце после собственной же шутки.
Кстати
Общественный литературный журнал «Родимый край» издавался на русском языке во Франции в 1929–1976 гг. Журнал «Вольное казачество» выпускал Совет вольного казачества. Он выходил с 1927 по 1939 год, сначала в Праге, а потом в Париже.
«Была история во время Первой мировой войны. Два офицера Лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка возвращались в пасхальную ночь из штаба в расположение своей части. Проезжали они мимо деревенского кладбища. Ночь. Звёзды. Луна. И один из них решил пошутить, крикнул в сторону могил: «Христос воскресе, покойнички!» И надо же такому случиться, что именно там в это время на марше расположился на отдых какой-то пехотный полк. Пехотинцы не растерялись и громкими голосами хором ответили: «Воистину воскресе!» С офицером за малым сердечный приступ не случился», – говорит Николай Новиков.
Вообще, шутки религиозного характера были не в чести.
«Могли смеяться над священниками, если те действительно не отличались скромностью, но над храмом Божьим, над православной верой не смеялись никогда. Казаки всегда были очень верующими людьми, это традиции, впитанные с молоком матери», – говорит Андрей Яровой.
Табу были и шутки над Доном-батюшкой, над священными местами, вроде урочища Каплица, где были похоронены погибшие в бою казаки.
Со временем казаки, конечно, изменились, но традиционно острый, умеющий подмечать как достоинства, так и недостатки юмор никуда не делся.
