Иллюстрация Андрея Шишкина
Заговоры справедливо считаются пережитком язычества. Хотя зачастую их и приближают к так называемым народным молитвам, их близость к заклинаниям очевидна.
Не буду «разливать воду» и долго рассуждать о народном христианстве, в котором перемешалось, собственно, христианство (как каноническое, «правильное», с точки зрения официальной церкви, так и апокрифическое, не включённое в канон) и язычество – это тема для целого ряда отдельных статей. Просто существует данность: язычество не было искоренено или отменено полностью, оно слилось с пришедшей из Византии религией. Перун стал называться Илья-громовник, Велес – Николай-чудотворец, капища сменились почитаемыми природными объектами. Русскому мужику объяснили, что быть язычником – это плохо, он и считал себя православным... при этом ходя в церковь и почитая домовых, водяных, леших, оставляя им дары, жертвы и по-своему поклоняясь духам – властителям локусов...
Начинаю увлекаться этой темой, а потому перехожу к ответу на вынесенный в название заметки вопрос.
Вернее, к ответам – у меня их два, и они отнюдь не взаимоисключаемы (скорее даже взаимодополняемы).
Итак, самый банальный, простой, лежащий на поверхности ответ: церковное словечко «аминь» (равно как и христианские персонажи) вставлялись в текст заговора, дабы, скажем так, «обелить» творимую волшбу в глазах общественности – это, мол, не какое-то там злокозненное колдовство, это знахарство, вполне богоугодное, раз уж используются те же лексические единицы, что и в церкви.
Вот, например, что пишет русский этнограф-беллетрист Сергей Васильевич Максимов:
Главное отличие между колдунами и знахарями состоит в том, что первые скрываются от людей и стараются окутать своё ремесло непроницаемой тайной, вторые же работают в открытую и без креста и молитвы не приступают к делу: даже целебные заговоры их в основе своей состоят из молитвенных обращений к богу и святым угодникам как к целителям.
Сергей Васильевич, конечно, несколько перегибает, но тем не менее вот иллюстрация того, как использование народно-христианской атрибутики придаёт более позитивный смысл знахарству (которое, с церковной точки зрения, грешно).
Ответ номер два лежит поглубже и не столь очевиден. В условиях религиозного синкретизма, сложившегося на Руси (да и не только на Руси) атрибуты номинально главенствующего религиозного культа вполне могут использоваться с позиций языческой традиции.
В качестве примера привожу материал Ю. А. Пелевина «Просфора в народном синкретизме язычества и христианства»:
В отечественной духовной традиции сложился целый ряд обрядов, в которых языческое и христианское верования русского народа слились в единую общность. Ярким примером может служить народное переосмысление и использование просфоры в магических целях.
По учению православной церкви красное вино и просфора являются Святыми Дарами. Освящение Святых Даров – главный сакральный обряд христианской Церкви. На литургии в таинстве евхаристии они чудодейственно пресуществляются в тело и кровь Иисуса Христа, которыми причащаются священнослужители и верующие. В таинстве причащения есть суть и смысл служения православной Церкви.
Пресуществлёные хлеб и вино – мистическая форма пребывания в земном мире подлинного существа тела и крови Христовой. В этом акте Церковь видит чудо Божьего всемогущества, подобного сотворению мира из ничего. Преображение хлеба и вина происходит действием Святого Духа, к которому священник взывает во время евхаристической молитвы, тайно произносимой перед престолом в алтаре. После чего и совершается преобразовательное чудо, ибо остаётся только внешний вид хлеба и вина. Евхаристия и причастие, по церковной догматике, есть главнейшее христианское таинство, установленное самим Спасителем.
Столь важное сакральное значение просфоры как главного христианского чуда были действенно воспринято простым народом и вошло в его религиозное сознание с непреложной силой. Вместе с тем русский крестьянский люд по-своему актуализировал и расширил использование просфоры в своей практической жизнедеятельности. Для усиления сакральной силы просфоры простой народ присовокупил к христианскому чудотворению ещё и языческие магию.
Простолюдины полагали, что наговорённая просфора способствует здоровью живых, а также помогает умершим на том свете. Это поверье, которому, от части, было не чуждо и приходское духовенство, приняло столь массовый характер, что стало предметом разбирательства на Стоглавом соборе 1551 года. Дело в том, что просфирницы произносили над просфорами заклинания за здравие и за упокой, «якоже арбуи в чуди» (как чудские волхвы). А те просфоры, как говорится в «Стоглаве», попу дают, «и поп людем даёт и к себе относит, а на жертвеннике тех проскур о здравии и за упокой не проскомисает, и жертва к Богу от них не приносится». Из неточного соборного текста можно выявить, что во время приготовления над просфорами производилось некое магическое действие, а в церкви священник творил над ними ещё и церковный обряд (иначе зачем их приносить в храм и давать попу?), но проскомидия и евхаристическая литургии, следует полагать, над заговорённым артосом всё же не совершались. Реакция официальной Церкви была резко отрицательной и категоричной. Ответ «Стоглава» утверждал, что над просфорой следует делать только крестное знамение и читать молитву Иисусову, тогда как все другие действия строго запрещались под угрозой отлучения. В 12 главе «Стоглава» запрещение по поводу заклинаний над просфорами дополнено: не возлагать на церковный престол ничего, кроме креста, Евангелия, священных сосудов и иных священных предметов, из чего следует, что на него помещали ещё и другие предметы, отнюдь не относящиеся к богослужению, но к народной магии. В «Соборном приговоре» 1551 года ещё раз повторен запрет и добавлено, что «занеже то проклято суть проскурницамъ над просвирами глаголать».
В другом случае над заговоренными просфорами, которым придавалась простонародьем мистическая сила, совершалось и таинство евхаристии. Невегласы верили, что просфора с написанным на ней заклинанием – верное средство от лихорадки. Правда, артос мог заменять и яблоко. Об этом известно из епитимейника «А се грехи», который относится к отечественным сочинениям и написан, по-видимому, в конце XV столетия, но никак не позже первой половины XVI века. В данной пенитенциалии говорится: «Аще кто приносить жертву бѣсом и недуги лѣчать чарми и наузы; немощнаго бѣca, глаголемаго трясцю [лихорадкой], прогоняють нѣкими писмены лжывыми; и проклятыхъ бѣсовь еллиньскихъ, пишюще на яблоцехъ и на просфурахъ, и покладають на святyи трапезy въ годъ [во время] святыа литургiа; и тогда ужаснутся страхомъ аггельскаа воинства».
Сей народный обряд языческого толка, совершавшийся сельскими попами во время пресуществления тела Господнего, был, надо понимать, достаточно распространён в средневековой Руси, так как о нём с осуждением говорится и в «Соборном приговоре» 1551 года, и в поучении «От апостольских заповедей о написанных книгах ложных и неложных».
Наговорённую просфору, также как и яблоко, помещали на престол во время освящения Святых даров. Больной съедал такое завороженное «естество» и этим дух лихорадки изгонялся. Ещё в середине XIV века новгородский архиепископ Моисей восставал против подобного кощунства, строго порицая народные приношения жертв бесам, лечение недугов «чарами и наузами», когда «немощнаго беса глаголемаго трясцю прогонять некыми писмены лживыми, проклятых бесов елиньскых пишюще на яблоцех и покладають на святей трапезе в годъ святыя литургия». Моисей также обличал и другие магические действия в храме, к которым прибегали невежды, отправляясь на охоту и рыбную ловлю или собираясь предстать перед князем.
Какое магическое заклинание писали на просфоре исследователями пока не выяснено. Возможно то же самое, что и на яблоках. Один такой текст был разыскан и опубликован Ф. И. Буслаевым.
Магические действа над просфорой, судя по всему, совершались и в Новое время. М. Забылин отмечал, что простой люд ещё в XIX веке творил над ней колдовские чары, не доверяя только христианской чудодейственности Святого Дара. «Наговаривали над просфорою для успеха в чём-либо и также в воровстве. Для этого просфору приносили к ворожее, которая произносила над ней промовления и этой просфоре сообщалась сила к содействию в успехе».
C просфорой, особенно благовещенской, были связаны многие традиции, по своей сути языческие. Она ритуализировалась не только в церкви, но и в практической деятельности крестьянства. В народном синкретизме христианства и язычества просфора, как сакрально воплощённое тело Христа, приобретала магическую силу, способствующую успеху в хозяйстве, в земледелии, она также служила оберегом от опасностей и несчастий. На Благовещенье и в чистый четверг белорусские крестьяне после освящения просвир привязывали их к сеялкам. В иных случаях просфиры засушивали, растирали в порошок и смешивали с зерном, предназначавшимся для посева. В других местах поступали иначе, благовещенскую просфору мужик, отправляясь в поле, мог взять с собой и с молитвой съесть перед самым посевом (это бы ещё и ничего), но бывало, что частицы просфоры и зарывали в землю.
При выборе скотины в Орловской губернии для определения желательной домовому масти также использовали благовещенскую просфору, иногда заменяя пасхой. Артос заворачивали в тряпку и вешали в хлеву, но могли положить и в божницу за иконы. Цвет плесени и заведшихся червей соответствовал той масти скота, которая полюбится домовому. Но ведь это же очевидное святотатство. Ибо просфора, преображённая в тело Христово, не может сгнить или быть уничтожена. Ещё в «Поучение» новгородского архиепископа Ильи, например, говорилось, если просфору на дискосе надгрызли мыши, то следует просто соскоблить обгрызенное место и ей причащать прихожан. Однако для простолюдина в столь своеобразном умилостивании домового не было никакого глумления над Христом, православной верой и её таинством: это обыденное и общепринятое проявление язычества в христианстве.
Просфора, по убеждениям простого люда, обладала также апотропеическими свойствами. Пожар можно было предотвратить, если, раздевшись догола, трижды обежать горящий дом с просфорой во рту. Просфору часто использовали для усиления охранного эффекта в скотоводстве. В Полесье, чтобы корова не болела, в отверстие, высверленное в рогу, засовывали просфору или какой-либо другой апотропей, например, уголёк. На Украине корове перед первым отёлом также засовывали в рог просфору (но могли и освящённый мак или «усяких святощив»), после чего животное окропляли святой водой.
С помощью святой просфоры можно было вступить в союз и с нечистой силой. Леший был готов помогать в охоте и лесных промыслах в том случае, если выстрелить в просфору, унесённую за щекой после причастия. В качестве тождественной замены можно было выстрелить в сторону церковного звона. У сербских охотников бытовал другой обычай: для удачной годовой охоты: в Тодоровскую субботу следовало выстрелить из ружья, заряженного просфорой. А в Белоруссии, чтобы стать колдуном и заключить союз с дьяволом, нужно было совершить характернейшее действие демонической магии: выстрелить в просфору, сняв с себя нательный крест и положив его под пятку.
В Тульской губернии человек, отрёкшийся от родных и от Бога, мог заключить с лешим особый договор, если нательный крест и просфору положит в дупло и выстрелит в них через левое плечо. Тогда он становился сильным колдуном.
Подводя некоторые итоги, отметим главное. Языческие традиции, которыми были пропитаны крестьянский быт, праздники и труд, оказали сильнейшее влияние на народное восприятие Святого Дара. Просфора, истинное тело Господнее, привнесённое Святым Духом для причастия, в христианско-языческом симбиозе превратилась в апотропей, в один из видов языческого оберега.
В русских крестьянских обрядах, связанных с просфорой, как и во многих других простонародных традициях, произошло слияние христианского чуда и языческой магии, между которыми догматическая граница в деревенской повседневности оказалась размытой.
К слову, использование просфоры в народной магии упоминается в эстонском фильме «Ноябрь» режиссёра Райнера Сарнета (рекомендую к просмотру всем интересующимся темой сочетания язычества и христианства).
Предположу, что и со словом «аминь» произошла такая же история. Какое-то непонятное слово, закрепляющее молитву, могло расцениваться простым людом как некое заклинание, придающее словам магическую силу – вот и стало использоваться соответственно, в магии. Так же, как и просфора.
