Кощей бессмертный – это демон зимы. Именно так, открытым текстом, называл Кощеюшку известный собиратель фольклора Александр Николаевич Афанасьев.
Позвольте его и процитировать:
Кощей Бессмертный играет ту же роль похитителя красавиц и скупого хранителя сокровищ, что и Змей; оба они равно враждебны сказочным героям и свободно заменяют друг друга, так что в одной и той же сказке в одном варианте действующим лицом выводится Змей, а в другом – Кощей.
В старославянских памятниках слово «кощь» попадается исключительно в значении сухой, тощий, худой телом и, очевидно, состоит в ближайшем родстве со словом «кость». Глагол же «окостенеть» употребляется в смысле «застыть», «оцепенеть», «сделаться твёрдым», как кость или камень, от сильного холода.
До сих пор именем Кощея называют старых скряг, иссохших от скупости и дрожащих над затаённым сокровищем. Народная сказка приписывает ему и обладание гуслями-самогудами, которые так искусно играют, что всякий невольно заслушивается их до смерти – метафора песни, какую заводят суровые осенние вихри, погружающие в долгий сон и оцепенение всю природу…
Старинное русское «кощуны творить» означает совершать действия, присущие колдунам и дьяволу (кощунствовать). Демон зимы в народных преданиях нередко представляется старым колдуном, волею которого сказочные герои и героини, вместе с их царствами, подвергаются злому очарованию или заклятию. Подобно поедучим змеям, Кощей чует «запах русского духа», и в заговорах доныне произносится заклинание против Кощея-ядуна…
Смерть Кощея сокрыта далеко: на море на океане, на острове на Буяне есть зелёный дуб, под тем дубом зарыт железный сундук, в том сундуке заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в том яйце игла, а на конце той иглы Кощеева смерть. Стоит только добыть это яйцо и сжать его в руке, как тотчас же Кощей начинает чувствовать страшную боль; стоит только сломать иглу, и – Кощей мгновенно умирает.
Вроде бы складно, ладно, поэтично, но не могу не отметить одну важную деталь. При всём моём уважении, Афанасьев и его соратники по солярно-мифологической школе (так назвали направление, в котором они работали) всё сводили к тому, что мифология – это аллегорическое описания погодных явлений, где боги – это солнце, луна, месяц, гром, а демоны – тучи, холода, ураганы. Конечно, зёрнышко истины в таком подходе есть, но мифы штука более сложная.
К тому же, к такой позиции, имея должный навык красноречия можно подвязать очень многое. Школа сия существовала не только у нас, и французский писатель и учёный Жан Батист Перес (XVIII–XIX века) в своё время сочинил памфлет, где по всем её правилам разложил по полочкам, что деяния Наполеона Бонапарте есть солнечный миф. Аналогии приводились следующие. Имя Наполеон означает «Ниа Аполлон» – «Истинный Аполлон», а фамилия Бонапарте «благая часть» – власть солнца над светлой частью суток. Мать Аполлона звали Лето (или Латона), мать Наполеона – Летиция. Аполлон поразил змея Пифона, Наполеон – революцию. Двенадцать маршалов Наполеона – двенадцать знаков Зодиака, а дети его – времена года.
Вот что писал английский этнограф Эдуард Тэйлор в 1871 году:
Нетрудно также указать на солнечные эпизоды, олицетворённые в исторических характерах, выбранных с известной осмотрительностью. Так, Кортес, высаживающийся в Мексике и принятый ацтеками за самого Кетцалькоатля, жреца Солнца, возвращается с Востока для возобновления своего царства света и славы. Подобно Солнцу, покидающему Зарю, он покидает жену своей молодости и в более зрелую пору изменяет Марине ради другой невесты. Подобно Солнцу, блестящая, победоносная карьера его только на закате жизни омрачается тучами печали и немилости.
Даже жизнь Юлия Цезаря может быть подведена под схему солнечного мифа. В какую бы страну он ни являлся, он приходит, видит, побеждает. Он покидает Клеопатру, устанавливает солнечный год, умирает от руки Брута, подобно Зигфриду в песне о Нибелунгах, умирающему от руки Хагена, и, падая под множеством ударов, обагрённый кровью, он завёртывается в тогу, чтобы умереть во тьме.
А вот что писали наши соотечественники.
Лингвист и фольклорист Фёдор Иванович Буслаев (XIX век), ранее возглавлявший российскую солярно-мифологическую школу:
По этой теории всё объясняется легко, просто и наглядно, какое бы событие ни рассказывалось… Где в былине поётся о горе, по этой теории разумеем не гору, а тучу или облако; если богатырь поражает Горыню, это не богатырь и не Горыня, а молния и туча.
Славист Александр Александрович Котляревский (XIX век) в рецензии на трёхтомник Афанасьева:
Чем опровергнет нас автор, если мы в стрелах увидим обыкновенное боевое орудие доогнестрельного периода, а в золотой казне Соловья-разбойника – поэтическую прибавку фантазии к понятию о разбойнике, живущем грабежом, разбоем?
Афанасьев же видел в стрелах молнии, а в сокровищах Соловья-разбойника – спрятанное тучами солнце.
Данные примеры и цитаты взяты из замечательной книги Льва Прозорова «Богатырская Русь. Языческие титаны и полубоги».
