Странности окружают Буслая (Василия Буслаева) еще до рождения. Старательно подчеркивается, что его отец, Буслай или Буслав, ни с кем не ссорился, старался жить мирно – с чего бы такое миролюбие в небедном человеке торгового города? Так ведут себя люди, чувствуя уязвимость – чем же был уязвим отец Василия?
В некоторых вариантах состарившийся Буслав идет просить о зачатии сына к «Бел горюч камню». Перед ним «объясняется», то есть объявляется, возникает «бабища матерая» и корит его, что он поспешил с просьбой на три месяца – еще немного, и его сын мог бы родиться неуязвимым.
Вскоре после рождения сына Буслав умирает. Мать (ее имена меняются от варианта к варианту – Ненила, Мамелфа, Авдотья и пр.) старается дать сыну покойного наилучшее образование – Василий учится чтению, письму, церковному пению. Но в нем играет уже дикая, неукротимая натура, он задирается со сверстниками и теми, кто старше его, и легко их калечит. Недовольные новгородцы грозятся «заквасить Волхова» Буслаевым – то есть утопить его в реке. Высшая мера по новгородскому законодательству, кстати! Вряд ли такое предполагалось за просто подростковые драки, сколь угодно опасные для здоровья. В некоторых вариантах мать журит сына, кое-где, услышав об угрозах «мужиков новгородских», прямо советует ему собрать дружину, дабы избежать столь сомнительных почестей. Василий собирает дружину. Причем когда на его призыв откликаются те же «мужики новгородские», идущие «из церквы из соборныя», Василий «привечает» их своим «червленым вязом», или, попросту говоря, дубиной. В его дружине оказывается Костя Новоторженин, Васька Белозерянин, «мужики залешане» или «заонежане» — то есть люди с окраин новгородской земли, в городе пришлые.
Вскоре Василий с дружиной незваными заявляются на пир новгородского князя или на «братчину никольщину», то есть на пир, который устраивает община при церкви святого Николы. Там вспыхивает новая ссора и Василий с новгородскими «мужиками», что называется, «забивает стрелку». В случае, если Василий с дружиною сумеют пройти мост через Волхов – при активном противодействии горожан, понятно – новгородцы обязуются выплачивать Василию дань. В противном случае, по одним вариантам, Василий с дружинниками сам должен выплачивать дань Новгороду, по другим – лишится головы.
Мать, стараясь спасти сына от столь непродуманного пари, запирает спящего Буслаева. Тем временем начинается бой между его дружиной и новгородцами. «Девушка-чернавушка», очевидно, служанка Василия, с коромыслом пробивается к своему двору, выпускает хозяина и рассказывает ему о бедственном положении его людей. В некоторых вариантах это положение описано несколько странно – у дружинников.
Связаны ручки белые,
Им скованы ножки резвые
И загнаны они во Почай реку.
Буслаев врывается на место расправы с дружиной, освобождает своих людей и побоище вспыхивает с новой силой. Против него выходит крестовый брат, а потом и крестный отец, монах, несущий на плечах Софийский колокол и подпирающийся вместо клюки колокольным языком. Василий, не слишком раздумывая, расправляется с обоими, сопровождая смертоносный удар глумливым «вот тебе яичко – Христос воскрес!». Он разбивает колокол святой Софии, главной христианской святыни Новгорода. Кстати, иллюстраторы былин этот эпизод любят особенно.
Разошедшегося силача унимает только его мать. По одним вариантам, ее сподвигла на это покорная просьба пришедших к ней с дарами «мужиков новгородских», а по другой – просьба явившейся ей Богородицы (!). Василий соглашается примириться с новгородцами и получает у них дань. В ряде вариантов все обозначено проще и ясней – Василий стал «владеть да всем Новым градом».
То есть, очевидно, стал посадником.
Таково содержание первой из былин о Буслаеве.
Тут бросается в глаза наличие некоего не обозначенного, но явного антагонизма между Василием и остальными новгородцами. Невзирая на то, что у Василия христианское имя, что он «учился петью церковному», он раз за разом противопоставляется не просто Новгороду, а Новгороду христианскому. Новгородцы грозятся расправиться с ним не как с простым буяном, а как со смутьяном или еретиком. Он дубиной гонит со двора пришедших туда из соборной церкви. Он не придает никакого значения крестовому братству и без колебаний подымает руку на крестного отца, на колокол Софии. Даже богородица является отнюдь не самому Василию, а его матери – которая вообще выведена, как в большей степени «своя» мужикам новгородским, чем её сын.
Славянские язычники якобы крещённого господина Великого Новгорода и Вятской Республики
Однако за что же ратовал Василий, что было у него за душой, когда он разбивал Софийский колокол? Ведь не диалектический же материализм, право слово. Да и до первых христианских ересей оставалось не одно столетие. В XII веке на новгородских землях православному христианству мог противостоять только один враг – язычество.
Позвольте, может сказать неподготовленный читатель, о каком язычестве речь? Еще в конце Х века, почти за двести лет до смерти посадника Василия Буслаева, Новгород был крещен огнем и мечом дружин Добрыни и Путяты.
Не все так просто.
«Слово невежам о посте», написанное не ранее конца XI века, упоминает жителей Новгородской земли, «словен», вкупе с половцами и волжскими булгарами, среди нехристианских народов. И недаром – когда в Новгород в 1071 году пришел волхв и стал поднимать народ против епископа, за того вступился только пришлый, черниговский, князь со своей дружиной, «людие же все идоша за волхва». В 1166 году – как раз при жизни Василия Буслаева – епископ новгородский Илья говорил, что «земля наша недавно крещена» и поминал, как очевидец «первых попов».
Подтверждается приверженность новгородцев древней вере и археологами. В 1964 году, раскапывая усадьбу на Ильинской улице, начавшей застраиваться с конца XI века, ученые обнаружили остатки жертвоприношения коня. И такие находки остаются обычным делом вплоть до слоев XIII века. Деревянные идолы встречаются и позднее. В двадцатые годы XIII века летописи упоминают в Новгороде особый налог для упорствующих в язычестве – «забожничье». В 1227 году в Новгороде снова открыто выступили волхвы, однако… однако их время уже прошло – люди новгородского архиепископа быстро сожгли кудесников. Но и это еще не было концом. В XIV веке некий христианин гневно обличает язычников в берестяной грамоте.
Среди жителей сельской округи и дальних «волостей» Господина Великого Новгорода, вдали от собора святой Софии и престола архиепископа древняя вера, естественно, держалась еще дольше. Видимо, Василий набирал дружинников из этих земель неслучайно. Еще в конце XIV, начале XV века монахи, основывавшие на русском севере обители, сильно рисковали подвергнуться нападению со стороны «множества неверных человек». И это далеко не всегда была дикая «чудь». Архиепископ Новгородский Макарий в письме московскому великому князю Ивану Васильевичу, будущему Грозному царю, жаловался на «скверные молбища идольские», что сохранились «во многих русских местех» его епархии. А «Устав святого Саввы», записанный в новгородских землях примерно в те же годы, требовал у исповедников спрашивать своих духовных дщерей: «не молилася ли вилам, или Роду и Рожаницам, и Перуну, и Хорсу, и Мокоши». Еще раз – это – XVI век. Тут, кстати, и эпизод, когда Новгородцы «зачем-то» загоняют связанных людей Буслаева в реку, получает вменяемое объяснение. Да крестить их собираются! Так же, как двумя веками раньше крестила самих новгородцев Киевская дружина.
Зная все это, мы можем предположить, что Буслав, отец Василия, как раз был язычником – не зря же сына просил не у чудотворной иконы, а у «бел горюч камня», и явилась ему, не богородица, как его вдове-христианке, а «бабища матерая». Потому-то и подчеркивались его миролюбие и незлобивость, что надо было объяснить, как язычник без единой христианской черты (а возможно, и жрец – Буслав, Богуслав, богов славящий) смог мирно прожить жизнь в городе, уже в основном христианском. Крестился ли он – сказать трудно. С одной стороны, нет никаких указаний на его христианство, с другой – женитьба откровенного язычника на женщине из явно христианской семьи как-то не слишком попадает под определение «Нову городу поперек не ставился».
А вот с самим Василием все выходит совсем интересно. Он не просто язычник. У него христианское имя. У него есть крестный отец. Он учился «петью церковному» — то есть воспитан он, как христианин. И тем не менее он действует, как язычник, во главе ватаги с языческих окраин выступает против единоверцев матери, и – своих единоверцев тоже. Юноша, воспитанный матерью-христианкой, идет по пути язычника отца, более того, идет на прямой конфликт там, где его отец, судя по всему, шел на компромиссы. Удивительная аналогия с князем Святославом – сыном терпимого к христианам язычника Игоря и христианки Ольги, выросшим ярым и истовым противником новой веры.
Игорь Яковлевич Фроянов упоминает целый покаянный канон, бытовавший на Руси для людей, рожденный в православии, впавших в язычество, а затем решивших вернуться. Очевидно, случаи, когда крещеные русичи решали вернуться к Богам пращуров, были не так уж редки, раз для них учредили особый канон.
Если посадником, главой новгородской республики, хотя бы ненадолго, пусть на год, стал даже не просто язычник, а отступник христианской веры – это вполне могло стать поводом, дабы всякую память об святотатце выжечь со страниц новгородских летописей.
