Типичный межевой камень в Радиме (Чехия). Рис. Б. Кутины.
Собираясь разобрать одну необычную категорию призраков (привидений), а именно, призраков-мучеников, следует отметить, что ситуация, конечно же, не исчерпывается одними чешскими примерами, которые автор использует, и тему можно было бы расширить за счет, например, «польских случаев», «общеславянских случаев» или даже «общеевропейских». Это не суть важно для того принципа анализа, которому мы собираемся следовать, поскольку выводы существенно не изменятся от объема привлекаемого материала.
В 1863 г. Йозеф Виргил Громанн, собиратель чешского фольклора, опубликовал в Праге на немецком языке сборник разнородных текстов под общим названием «Чешские предания» (Sagen aus Böhmen). Это был первый том запланированного сборника Sagen-Buch von Böhmen und Mähren. Второй том, в котором планировалось представить вниманию читателя предания из области Моравия, так никогда и не был написан. Сейчас имеется полный перевод этого произведения на русский язык, осуществленный автором данной статьи (с чешского) [4]. Для своего времени это было важным событием, так как вместе с литературными пересказами народных преданий (их Громанн в избытке почерпнул у предшественников) здесь впервые в истории зарождающейся чешской фольклористики были напечатаны прозаические тексты мифологического характера, собранные непосредственно у носителей традиции, с минимальной обработкой публикатора. Открытым остается вопрос, на каком языке – чешском или немецком – эти рассказы прозвучали, так как едва ли не большинство чехов XIX в. были двуязычны. Поэтому и не ясно, переводы ли перед нами с чешского на немецкий или же немецкие оригиналы.
Впрочем, все это не имеет прямого отношения к двум текстам из этого сборника, выбранных нами для исследования, так как конкретно их Громанн взял из ранее опубликованных изданий. Оба текста описывают в целом сходные ситуации, разнясь лишь в деталях.
«Неполных лет тридцать тому назад в топях и на полях между Молдавой и Новым Мнестем можно было увидеть блуждающего огненного мужа, что тащит на спине большой белый камень и кричит: «Куда мне его положить?» Люди, привыкшие к его безвредному поведению, его не боялись и шли дальше своей дорогой. Как-то раз он снова шел в ночи, и казалось, что он чего-то ждет у проезжей дороги. В ту пору там потихоньку брел мужчина, который в этот вечер, видимо, выпил больше, чем следовало. Он остановился возле огненного мужа с межевым камнем на спине и выслушал его обычный вопрос: «Куда мне его положить?» – «Туда, где его взял», – ответил пьяница. Фигура в ту же минуту исчезла, и никто ее больше не видел, но на поле кто-то передвинул межевой камень. Люди, что его видели, а также упомянутый пьяница, еще живы» [4, № 273].
«В часе пути от городка Борованы в Южной Чехии лежит имение Троцнов. Окрестный народ рассказывает о безглавом муже, который обитает в здешних лесах. Он, как говорят, имеет на груди большой глаз и ходит, облаченный целиком в белое. Ночью он выходит из леса, направляется к имению, держа в руке межевой камень, и страшным голосом кричит: «Куда мне этот тяжкий камень положить?» После того, как никто ему не ответит, он возвращается в лес. Но если он получит ответ: «Положи его там, где взял», он рассердится и начнет гонять ответившего. К счастью, он еще никого не догнал, хотя челядь часто подшучивает над ним» [4, № 275].
Оба примера чешские, хотя по понятным причинам изначально были опубликованы среди австрийских преданий. Первый призрак имеет «сияющее тело», что, скорее всего, является «видовым признаком» многих привидений, второй – безголовый, что, возможно, указывает на способ, которым человек некогда принял смерть. История с безголовым ничем не заканчивается и, если бы не первый текст, было бы несколько затруднительно уяснить суть происходящего. Но случай с «огненным мужем» не оставляет места для сомнений: подобные призраки продолжают существовать, пока кто-то не произнесет ключевую фразу, после чего пугающие фигуры должны бесследно исчезнуть.
Призраки, таскающие межевые камни, никто иные, как души умерших, получивших такую форму бытия в качестве наказания за свои прегрешения. В чем именно эти люди провинились, видно из того, как протекает их наказание. Они таскают не простые валуны, а камни, отмечающие границы хозяйских земельных наделов – межевые знаки. В другой своей работе – «Поверья и обычаи в Чехии и Моравии», Й. В. Громанн [22] показывает на примере обряда, проводящегося при установке межевого знака, юридическую важность этого акта: «Когда хозяева устанавливают межевой камень, пусть первым делом выкопают деревянной мотыгою квадратную яму, на дно насыплют угли из липы, к ним добавят льняного семени и негашеную известь. Затем весь межевой знак натирают известью или известью чертят на нем крест. Наконец, берут друг друга за уши и ударяют ореховыми прутьями. Тогда эти камни сохранятся и у их потомков» [5, № 1676]. На камнях обычно указывали год, когда знак был воздвигнут, а также (с двух сторон плиты) родовые символы семей, чьи наделы знак разграничивал.
С межой и межевыми знаками связано немало мифологических представлений, что свидетельствует в пользу особой важности этих маркеров в крестьянской действительности. В Ярославской губернии «к этим знакам крестьяне относятся с большим уважением: “Лучше украсть, чем нарушить межу, – говорят они, – потому тут не заперто: земля хранится самим Богом, и нарушить межу, значит идти против Бога”» [12: 281]. На Вологодчине «понятие в народе о межах ясно высказывается поговорками: «Межи – святое дело»; «Без межи не можи»; «Если бы не было меж – то хоть друг друга режь» и т.п. Уважение, питаемое к меже, имеет основанием суеверного страха. Бывает, что секут сына или дочь на проводимой меже, у межевых знаков» [13: 65], для того, чтобы они запомнили их расположение. Для восстановления межи клялись землею, что считалось смертельно опасным делом в том случае, если человек соврет. В Новгородской губернии «при возникновении споров о межах клятва землею очень часто служит к прекращению споров. В 1896 году между крестьянами д. Миндюкина и Чаева Колоденской волости возник спор о меже на покосе. Как быть? Настоящей межи никто не помнит, землемера взять негде. Один чаевский крестьянин взял кочку земли и со словами: «Пусть эта земля задавит меня, если я пойду неладно», – пошел по воображаемой меже, которая с того времени стала межою фактическою» [14: 184].
Перемещение (в свою, разумеется, пользу) или уничтожение межевых камней, несогласованное стесывание с них владельческих меток считалось на народе преступлением, которое подлежало наказанию как судом земным, так и судом небесным. Там же на Новгородчине, «если кто испортит или уничтожит межевой знак, то, по народному воззрению, у того в этом году падет лошадь, корова или случится какая-нибудь другая беда. Например, кто пойдет рубить дрова и испортит межевой знак, того может лесовик завести в такое место, откуда и не выбраться будет. Кто отправляется за грибами и ягодами и испортит межу, тому не будет дороги, ничего не найдет. Такого человека и в аду заставят следить за тем, чтобы он следил за правильностью границ, отделяющих грешников одного рода от других грешников. […] Испортить или уничтожить межу гораздо грешнее, чем сделать порубку в чужом лесу или даже украсть» [14: 78]; «Нарушение межевых знаков народ считает грехом; если кр[естья]не застанут нарушителя на месте преступления – вздуют непременно» [15: 98]. «Захват чужой земли и перемещение межевого знака считали большим, непростительным грехом. Болгары верили, что нарушившего клятву с землей и неправильно определившего границу после смерти земля не примет или ослепит либо умрут его дети. Хорваты и боснийцы считали, что клятвопреступник будет на «том свете» носить присвоенную им землю на шее. В Герцеговине полагали, что захвативший чужую землю и переместивший межевой камень будет тяжело умирать и не сможет испустить дух, пока ему не принесут и не положат на грудь землю с межевой границы. Труп его в могиле, как и тело волколака, не разлагается. […] В зап. и ю.-зап. Сербии и в Черногории межевой камень был неприкосновенен – его нельзя было тронуть рукой или задеть косой, и потому вокруг него был всегда островок целинной земли. Сербы полагали, что удар косой о камень «будет слышен до самого неба, а у косаря при этом будет сотрясение»» [18: 538].
После смерти души таких людей получали соответствующее наказание на земле: «Среди огненных мужей находятся, в частности, души людей, которые передвигали межевые камни. Они должны в ночи ходить с этим камнем и кричать: «Куда его деть?» Если кто-то ответит духу: «Туда, откуда его взял!», дух станет свободен», «Если кто при жизни передвинет межевой знак в ущерб соседу, должен будет носить (этот камень) после смерти, пока его кто-нибудь не освободит» [5, №104, №1379], «Кашубы верили, что граница – место пребывания духов – «страшков» (straški), которые сбивают людей с пути, или душ преступников, захвативших соседскую землю. Эти души часто кричат: «Tu grańca je! Тu grańca je!» (Здесь граница!). У лужицких сербов распространены аналогичные былички о клятвопреступниках и захватчиках чужой земли. Один из таких был наказан – убит молнией и потом ночью ходил по границе села, держал свою голову под мышкой и кричал: “Здесь, здесь настоящая граница!”» [18: 538].
Подобные представления и, соответственно, предания, восходят к общеславянским идеям посмертного наказания, имеющим истоки в древнейших верованиях индоевропейских предков. Помимо наказаний, так сказать, «общего характера» (наподобие пребывания в водах огненной реки или в смоляном озере), для отдельных душ существовали наказания индивидуальные, связанные с тем, каковым было преступление конкретного человека (точнее, тип преступления, регулярно совершаемый людьми). Живое описание таких мук во множестве содержится в народных сказках, легендах, текстах жанра «обмираний», а также в виде визуальной информации на церковных фресках и лубочных изданиях. Все эти жанры взаимопроницаемы и потому пополняют друг друга. Устные повествования обычно говорят о посещении живым человеком царства мертвых (Того Света), где он видит ужасающие, но чаще всего странные картины бессмысленного существования грешников, их бесполезного времяпровождения. Чуть позже он получает объяснение каждому такому случаю, из чего становится ясен принцип выбора наказания. Вот небольшой список таких наказаний, извлекаемый из сказочного материала:
- рус. «две женщины, из озера в озеро воду переливают» = «молоком торговали, в молоко воду вливали» [16, № 1];
- рус. «два мужчины, с места на место каменья перерывают» = «были кладовщиками, да много воровали» [16, № 1];
- рус. «мужчина стоит, пустой безмен вешает, на точку ставит – не стоит» = «купец, дорого продавал, недовес давал» [19, № 48];
- рус. «Стоит дом большой […] под углом стоит старушка, дом держит на плецях» = «слухать охвотница» [10, № 119];
- укр. «чоловiк та жiнка, пару голубiв ловлять на дубовi, и нiяк не пiймають» = «воны як були молодими, пару дiтей своiх згубили» [20, № 76];
- укр. «чоловiк бiга по терну и крычить: «тiсно менi, тiсно!»» = «Це ѐго Бог покарав за те, що як чоловiк подорожнiй просывся до ѐго в хату переночувати, а вiн казав, що «у мене тiсно»» [20, № 2];
- блр. «молодзица по молоцэ плавая и николя на берах ни выплывя» = «была ведзмою и отбирала у коров молоко» [21, № 20];
- блр. из людей жилы тянут, «кишки выматываюць» = это паны, что мучили народ, тянули из него жилы и деньги, сами живя в роскоши [21, № 220];
- блр. стоят голые люди «и сами з сябе скуру лупюць» = «з беднаго последнюю сорочку драли […] ўдоў, сирот забиждали» [21, № 220].
Все эти примеры легко объяснимы одной лапидарной формулой, зафиксированной в польской традиции: «Przez co kto grzeszy, przez to bywa karany» («Кто в чем согрешил, тем и бывает наказан») [24: 764]. То, что представление это не христианское, ясно уже из того, что аналогичные верования известны в индуизме, с его непрерывной многотысячелетней историей, в зороастризме, в древнегерманской и в древнегреческой религиях.
«Гаруда-Пурана», своеобразная книга смерти индуизма, подробно излагает муки, ждущие грешников в царстве Ямы: «Некоторых грешников распиливают пилами, как дрова, других разрубают на части топорами, распластав на земле. […] Некоторые погружены в кипящее масло, другие – в нагретую нефть, они переворачиваются, подобно лепешке, брошенной на сковороду. […] Некоторые брошены на дороге перед огромными бешеными слонами» [2, 3.49, 3.52–53]. В следующей главе этого произведения перечисляются разряды грешников, которым уготованы эти кары. Примечательно, что среди них мы найдем таких же преступников, что и в чешских преданиях о призраках с камнями: «Те, кто препятствуют жертвоприношению, кто мешает рассказывать писания, кто сдвигает границы поля, кто распахивает пастбище» [2, 4.19]. Не часто, но здесь встречаются связки «в чем согрешил – тем наказан»: «Тот грешный человек, который вызовет пожар в доме, деревне или лесу, будет схвачен слугами Ямы и поджарен на огне» [2, 4.52]. Огромная подборка потусторонних наказаний за всевозможные грехи приведена в зороастрийском сочинении «Арда Вираз Намаг». Ограничимся парой примеров оттуда: «Я увидел душу человека, вопившую от голода и жажды: «Я умираю!» Она рвала на себе волосы и бороду, пила кровь и била ладонью по рту. Я спросил: «Чем провинилось тело, что душа так страдает?» Говорят благочестивый Срош и бог Адур: «Это душа того грешника, который в земной жизни, вкушая воду и растения […] болтал, ел не по обычаю, всуе произносил слово божье и в грехе не освящал хлеб. […] Я увидел душу женщины, подвешенную в Аду за груди. Все ее тело жрали гады. Я спросил: «Чем провинилось тело, что так страдает душа?» Говорят благочестивый Срош и бог Адур: «Это душа той грешницы, которая и земной жизни оставила своего мужа и отдала тело другим, промышляя проституцией» (пер. А. И. Колесникова). В обеих Эддах описаны мучения грешников в реках змеиного яда: «На Берегах Мертвых есть чертог огромный и ужасный, дверью на север. Он весь свит из змей, как плетень. Змеиные головы смотрят внутрь чертога и брызжут ядом, и оттого по чертогу текут ядовитые реки. Те реки переходят вброд клятвопреступники и злодеи-убийцы» [8: 54];
Видела дом,
далекий от солнца,
на Береге Мертвых,
дверью на север;
падали капли
яда сквозь дымник,
из змей живых
сплетен этот дом.
Там она видела –
шли чрез потоки
поправшие клятвы,
убийцы подлые
и те, кто жен
чужих соблазняет;
Нидхёгг глодал там
трупы умерших,
терзал он мужей –
довольно ли вам этого? [17: 38–39].
Из античных примеров любой может припомнить «сизифов труд» и «танталовы муки», ставшие уже крылатыми выражениями. Муки Сизифа весьма сходны с нашими чешскими примерами, ибо заключены в перемещении камня: «Теперь он, говорят, за свое нечестие в подземном царстве вкатывает на плечах в гору камень, который, как только он докатит его до вершины, снова скатывается обратно» [3: 60]. Наказан же он был за то, что вмешался в дела богов. А муки Тантала, к слову сказать, вполне известны в славянской традиции: «стоит в воде человек по самые уста и кричит: “Ох, пить хочу!”», но если он наклонится за водой, то вода от него «прочь побежит» = «сам не поил жаждущих» [9: 64]. Вполне определенно говорит о загробных казнях латинская «Энеида»: «Дева, скажи, каковы обличья злодейства? // Какие Казни свершаются там? // Что за гул долетает оттуда?» […] Те, кто при жизни враждой родных преследовал братьев, // Кто ударил отца, или был бесчестен с клиентом, // Или, богатства нажив, для себя лишь берёг их и близким // Не уделял ничего (здесь таких бессчетные толпы), // Или убит был за то, что бесчестил брачное ложе, // Или восстать на царя дерзнул, изменяя присяге, // Казни здесь ждут. Но казни какой – узнать не пытайся, // Не вопрошай об участи их и о видах мучений. // Катят камни одни, у других распятое тело // К спицам прибито колес» [11: 560–617].
Сизиф, Аид и Персефона. Чернофигурная керамика.
Вся разница между загробными мучениями душ грешников и грешниками-призраками состоит только в том, что вторые скитаются по земле и их можно увидеть, пусть и не здесь и сейчас, но все же без перемещения в иной мир. Но и этот момент регламентирован традиционными представлениями, обусловлен ими от и до. Все описания загробных мучений преследуют одну-единственную цель – донести до людей посредством картин страшных, ярких, кровавых, и от того запоминающихся много легче, ту мысль, что так делать нельзя, потому как потом будет вот что. Это будет рассказано деревенским сказочником, это повторит человек, уснувший летаргическим сном, после того, как придет в себя, это будут подтверждать священники, ссылаясь на предание и писание. Любой из этих текстов носит назидательный характер, это неписанный свод этических и моральных принципов, который доходчиво предлагается через острастку, через шоковую терапию, напрямую воздействуя на впечатлительность человека. Мировоззрение носителя традиции принимает тот факт, что некоторые наказания за однажды совершенные грехи были для вечного напоминания человечеству оставлены на виду, чтобы такого больше не повторялось. Млечный Путь должен напоминать о случае кражи: болг. «Один поп украл солому из сарая, напихал ее в корзины, нагрузил кобылу и отправился домой. В темноте он не заметил, что корзины были без дна, из-за чего солома падала по пути и до дома от нее в корзинах ничего не осталось. Солома падала немного в стороне от пути, по которому шла кобыла, поэтому сейчас посередине Млечного Пути видны темные пятна – следы кобылы. А украденная солома принадлежала Богу, и он, когда обнаружил, что его солома пропала, направил ангела, чтобы ее проследил и ангел по следам дошел до жилища попа. Тогда Бог сказал: “Пусть загорится эта солома и никогда не гаснет, чтобы знали, что поп украл божью солому!” Эта солома сейчас не остается на одном месте, а перемещается, поскольку и поп не сидел на одном месте, а скитался от села к селу» [1: 295]. Пятна на Луне должны напоминать о другом грехе: чеш. «В одно воскресенье некий мужчина пошел в лес и понес большую вязанку дров домой. Тут встретил одного человека, красиво одетого, что шел в костел. И тот начал его спрашивать: “Или ты не знаешь, что воскресенье на земле?” Тот ему отвечает: “Что мне с того? Воскресенье на земле, понедельник на небе, а мне всё это едино”. “Раз это тебе едино, то в наказание за это стой на месяце и имей вечный понедельник”». И поэтому стоит еще и ныне тот мужчина на месяце» [23: № 62]. Или, к примеру, украинский вариант мифа о лунных пятнах: «На Великдень, поки з церкви випустять, грiх не тiльки чоловiковi їсти, а й скотинi давати. Один чоловiк, чи не знав сёго, чи не верiв, та ранком на Великдень так, що ще й до служби не дзвонили, узяв та й пiшов товаровi давати, та хотiв набрати соломи на вила та й стромив вилами, а в соломi спав менчий брат, от вiн ёго й настромив i пiдняв у гору на вилах. Так Бог сей грiх на мiсяцевi й начертив. Як придивесся на мiсяц, то й видно, що брат брата на вилах держить» [7: 94]. Появление кротов связывается с карой грешнику, работавшего в праздник. «В легенде украинцев Веховины человек обращен Богом в крота в наказание за то, что пахал в Пасху. «Як ты сегодня орэш, то будэш земню рыть!» – решил Бог» [6: 263]. Теперь, находя крота, люди невольно вспоминают, за что он был наказан.
Наказание должно быть на виду, напоминая о том, что делать нельзя, будь то религиозное табу, нарушение норм крестьянского права или же уголовное преступление. Виновный, ставший своеобразным прецедентом, и после смерти выставлен напоказ. «Вечные преступления» и единичные «вечные грешники» будут всегда перед глазами, их судьба быть памятниками самим себе, и этого не изменить. Виновные в «житейском», скопом и поколения за поколениями, сменяя друг друга, проходят свои персональные муки очистившимися и в дальнейшем освобождаясь (на житье в раю или новом перерождении, смотря по концепции). А вот те, кто совершил проступок, шатающий устои общины, а к таковым раз и относится смещение границ наделов, самостоятельно искупить вину не могут и, пребывая в статусе призрака-напоминания, вынуждены ждать счастливого случая, который по теории вероятности, все же статистически возможен. Пока же этого не произошло, они стоически несут свое наказание, пугая живых, вновь и вновь на собственном примере заставляя их вспоминать, что можно, а что нельзя… Вот то, мы можем извлечь из вроде бы призванной развлечь досужего слушателя деревенской страшной истории. И идею морального закона, и индоевропейскую архаику.
Литература
1. Българско народно творчество. Народни предания и легенди. – София: Български писател, 1963. – Т. 11. – 529 с.
2. Ведическая книга смерти. Гаруда-Пурана Сародхара / пер. С.М. Неаполитанского. – М., 2006. – 160 с.
3. Гигин. Мифы / пер. Д. Торшилова. – СПб.: Алетейя, 1997. – 369 с.
4. Громанн, Й. В. Предания языческой старины западных славян / Й. В. Громанн. – М.: Амрита, 2014. – 296 с.
5. Громанн, Й. В. Языческие обряды и поверья западных славян. Чехия и Моравия / Й. В. Громанн. – М.: Велигор, 2015. – 320 с.
6. Гура, А. В. Символика животных в славянской народной культуре / А. В. Гура. – М.: Индрик, 1997. – 910 с.
7. Малорусские народные предания и рассказы. Свод Михаила Драгоманова. – Киев: Юго-зап. отд. Имп. Рус. геогр. о-ва, 1876. – XXVI, 434 с.
8. Младшая Эдда / подготовили О.А. Смирницкая и М.И. Стеблин-Каменский. – СПб.: Наука, 2006. – 147 с.
9. Народные русские легенды А. Н. Афанасьева. – Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1990. – 266 с.
10. Ончуков, Н. Е. Северные сказки / Н. Е. Ончуков. – СПб.: Тропа Троянова, 1998. – Кн. 1. – 474 с.
11. Публий Вергилий Марон. Буколики. Георгики. Энеида / пер. с латин. – М.: Худож. лит., 1971. – 447 с.
12. Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Материалы Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева. – СПб.: Деловая полиграфия, 2006. – Т. 2. – Ч. 2. Ярославская губерния. Даниловский, Любимский, Романово-Борисоглебский, Ростовский и Ярославский уезды. – 553 с.
13. Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Материалы Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева. – СПб.: Деловая полиграфия, 2007. – Т. 5. – Ч. 2. Вологодская губерния. Грязовецкий и Кадниковский уезды. – 840 с.
14. Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Материалы Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева. – СПб.: Деловая полиграфия, 2009. – Т. 7. – Ч. 2. Новгородская губерния. Череповецкий уезд. – 624 с.
15. Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Материалы Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева. – СПб.: Деловая полиграфия, 2009. – Т. 7. – Ч. 3. Новгородская губерния. Череповецкий уезд. – 568 с.
16. Сказки Заонежья / сост. Н.Ф. Онегина. – Петрозаводск: Карелия, 1985. – 293 с.
17. Старшая Эдда. Древнеисландские песни о богах и героях / пер. А.И. Корсуна. – СПб., 2006. – 260 с.
18. Толстой, Н. И. Граница / Н. И. Толстой // Славянские древности: этнолингвистический словарь. – М.: Международные отношения, 1995. – Т. 1 (А–Г). – С. 537–540.
19. Фольклор Русского Устья. – Л.: Наука. Ленинградское отд-ние, 1986. – 382 с.
20. Чубинский, П. П. Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край / П. П. Чубинский. – СПб., 1878. – Т. 2. – 688 с.
21. Шейн, П. В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края, собранные и приведенные в порядок П.В. Шейном / П. В. Шейн. – СПб.: Тип. Акад. наук, 1893. – Т. II. – 715 с.
22. Aberglauben und Gebräuche aus Böhmen und Mähren. Prag, 1864. – 247 s.
23. Jech J. Lidová vyprávění z Kladska / J. Jech. – Praha, 1959. – 537 s.
24. Nowa księga przysłów i wyrażeń przysłowiowych polskich. – T. 1. – Warszawa, 1969. – 881 s.
Доклад представлен в заочной форме для конференции «Таинственная Беларусь VIII» (г. Минск, 10 июня 2023 года).
