Данная статья («О князе Святославе. Развенчание современного мифотворчества») была написана мной, Дмитрием Гавриловым, совместно с исследователем славянской истории и обычая Вадимом Казаковым, но поскольку мы разделили между собой пополам список часто задаваемых вопросов, привожу здесь только свои ответы — на доставшуюся мне долю. Ответы самого Вадима Казакова на другую порцию вопросов см.: «Родноверие», №1 (№10), 2015, C. 65-67.
Уже 27 октября 2014 г. нами было распространено «Слово о ложном величии». В нём впервые была дана отрицательная оценка раздутому в минувшие годы культу князя Святослава Игоревича. Повод — открытие в г. Серпухове 4 ноября 2014 г. памятника названному князю. Дабы отличить подлинную культуру и историю от моды и воспрепятствовать идеологической диверсии против нашей страны, мы написали это «Слово о ложном величии». Ниже, вкратце, обоснование нашей позиции, выстроенное в виде ответов на часто задаваемые вопросы.
ВОПРОС: Почему вы против празднования Дня Святослава?
ОТВЕТ: Согласно древнерусскому и славянскому обычаю, Святослав — заложный покойник. Поминают их в так называемые Семиковые (Троицкие) Деды. Взывание к заложным покойникам в прочие дни приносит вред живущим на Этом свете.
Мы знаем из летописей о всенародных проводах «за море» Вещего Олега, о погребении Игоря Старого. Известно, как были упокоены мать Святослава и его сын Владимир, прочие князья. Об обрядности, провожающей Святослава в мир Иной, летописцы ничего не сообщают: таковой не было! Над телом Святослава надругались враги, плоть склевали вороны и съели дикие звери (как и тела павших по его вине воинов):
«В то время как князь Руси Святослав возвращался из Греческой [земли], куда вражески вторгся, и вёз греческие трофеи, его враги печенеги, извещённые некоторыми русскими и киевлянами, выступают со всеми силами и легко побеждают Святослава и его войско, как потому что оно было обременено добычей, так и потому что сражалось в неудобном месте. Сам Святослав, пытаясь продолжить сражение и остановить позорное бегство своих [воинов], живым попадает в руки врагов. Князь печенегов по имени Куря, отрезав ему голову, из черепа, украшенного золотом, делает чашу, из которой имел обыкновение пить в знак победы над врагом, ежедневно вспоминая свой триумф» (Ян Длугош. «История Польши», II. P. 188).
Хотите вспоминать незавидную судьбу вашего князя — делайте это согласно обычаю того народа, на языке которого говорите, и в дни, которые для этого отведены мудрыми предками!
ВОПРОС: Почему Святослав не может быть героем, это прекрасный пример для подражания молодым воинам Русской Земли?!
ОТВЕТ: Ещё при жизни он перестал быть примером для современников и единоплеменников, ведь подданные Святослава из Киева навели на него печенегов, а воины бросили князя. Или Ян Длугош, имевший на руках в середине XV в. немало того летописного материала, что вскоре был утрачен, зачем-то клевещет на Святослава, выставляя его полководцем, который принял бой в навязанных ему невыгодных условиях, не в силах отказаться от награбленного на Балканах? Так избавиться от назойливого Святослава хотели и другие его подданные, из того самого Переяславца на Дунае, который Святослав уже называл своей столицей (Уж не самой ли Преславы!?), серединой своих земель. Но не тут-то было:
«А переяславцы послали к печенегам сказать: “Вот идет мимо вас на Русь Святослав с небольшой дружиной, забрав у греков много богатства и пленных без числа”. Услышав об этом, печенеги заступили пороги. И пришел Святослав к порогам, и нельзя было их пройти. И остановился зимовать в Белобережье, и не стало у них еды, и был у них великий голод, так что по полугривне платили за конскую голову, и тут перезимовал Святослав. <…> Когда наступила весна, отправился Святослав к порогам. И напал на него Куря, князь печенежский, и убили Святослава, и взяли голову его, и сделали чашу из черепа, оковав его, и пили из него…» — сообщает Лаврентьевская летопись.
Византию же неудачливый и недалёкий политически князь, пустивший прахом прежние дипломатические достижения Олега Вещего и Игоря Старого, вполне устраивал!
Намёки на то, что войско Святослава погибло по вине своего князя, оставлены нам и древнерусскими летописцами: «Следует обратить внимание на известия, содержащиеся в Ермолинской летописи (2-ая пол. XV в.), летописных сводах 1497 и 1518 гг., о черепе Святослава, согласно которым из черепа печенеги сделали чашу, оковали золотом и пили из неё, написав на чаше: “чужих ища, своя погуби”…
В летописном сказании надпись на чаше также носит отпечаток жестокой иронии и мало гармонирует с магическим использование чаши Курей, как сакрального и благодательного сосуда», — отмечает А.С. Королёв (Королёв А.С. Загадки первых русских князей. М.: Вече, 2002. См. также. Королев А.С. Святослав. М.: Молодая гвардия, 2011. — (ЖЗЛ)).
Или, ещё вариант: «Чужих паче силы жалая, и своя си погуби за премногую его несытость» (Львовская летопись, XV–XVI вв.).
Глупая и никчёмная смерть Святослава и гибель его людей должны послужить потомкам жизненным уроком, а не примером высокой нравственности.
Пусть Лев Диакон изрядно завышает численность войска русов:
«Сфендослав <…> не в силах был сдержать своих устремлений; возбужденный надеждой получить богатство, видя себя во сне владетелем страны мисян, он, будучи мужем горячим и дерзким, да к тому же отважным и деятельным, поднял на войну все молодое поколение тавров. Набрав, таким образом, войско, состоявшее, кроме обоза, из шестидесяти тысяч цветущих здоровьем мужей, он… выступил против мисян».
Ныне историки оценивают его в 20–22 тысячи «цветущих здоровьем», из которых уцелели немногие. Объявленный непобедимым Святослав практически проиграл сражения под Аркадиополем весной 970 г. и при Доростоле в июле 971 года. Потерпел он сокрушительное поражение и в бою у днепровских порогов. Ища чужой земли, Святослав лишается собственной. «Ты, княже, чюжей земли ищешь и блюдешь, а своея ся лишивъ», — говорит Святославу его современник согласно Ипатьевской летописи.
ВОПРОС: Почему вы отказываете Святославу в «благородстве, любви и преданности Отечеству»?
ОТВЕТ: Отечество — земля отцов. Если считать Игоря Старого киевским князем, то отечеством Святослава будет Киев. Киев, откуда он так стремится на землю матери — в Болгарию, на Дунай. В 1888 г. в «Русской Старине» выходит статья архимандрита Леонида (Кавелина) «Откуда родом была св. великая княгиня русская Ольга?», в котором он публикует отрывок из обнаруженного им в архиве А.С. Уварова «древнего русского летописца Владимирского» (по списку 1462–1490 гг.). В нём сказано:
«Игоря же [Олегь] жени въ Болгарехъ, поять за него княжну именемъ Олгу, и бе мудра велми».
Сопоставляя древнерусские и древнеболгарские источники, автор заключает: летописная родина Ольги «Плесков», толкуемая как Псков, на деле древняя столица Дунайской Болгарии Плиска. Доводы Кавелина в науке рассмотрены и признаны весомыми (Иловайский Д.И. Вероятное происхождение св. княгини Ольги // Иловайский Д.И. Исторические сочинения, ч. 3. М., 1914, с. 441–448; Тихомиров М.Н. Исторические связи русского народа с южными славянами с древнейших времен до половины XVII в. // Тихомиров М.Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., 1969, с. 107).
Князь Олег, будущий покоритель Царьграда, коего нарекут Вещим, нуждался в сильном союзнике. Таким стал правитель болгар, тоже родом из Плиски, Симеон Великий (сухопутное войско Олега в 907 г. болгары пропустят, и русы подступят к городам византийским и с моря, и с суши). Династический брак был в те века верным средством скрепления и военного союза. «Игореви же взрастъшю и хожашу по Олзе и слушаша его. И приведоша ему жену от Пьскова, именем Олену» — вещает Лаврентьевский летописец под 902 годом.
Вопрос о степени родства Ольги и Симеона открытый. Мы склонны считать, что Ольга (т.е. Олёна, перенаречённая в честь грозного свата) была дочерью Симеона и его второй жены — армянки Марии (Мариам) Сурсувул. Брат Марии, Георгий Сурсувул после смерти царя Симеона был по сути регентом при Петре I, т.е. приходился Олёне дядей. Менее значимое родство с болгарским царским двором вряд ли заинтересовало бы Вещего Олега с учётом его далеко идущих планов. Есть, правда, мнения болгарских исследователей о том, что Олёна — племянница Симеона, «дщерь» его сестры Анны. Но это опровергает прозорливый выбор сподвижника Симеона, пресвитера-монаха Григория.
Леонид (Кавелин) отмечал: «Признав же, согласно со свидетельством летописца ХV-го века, болгарское происхождение Ольги, мы получаем через то иное более достоверное и целесообразное освещение важнейшего из событий нашей древней истории: принятия ею христианской веры; причём, хотя отрывочные, но достаточно определенные известия о её духовном наставнике и спутнике в Царьграде, болгарском пресвитере мнихе (иеромонахе) Григории, приобретают полную достоверность и наводят на многие заключения. Болгарский пресвитер-монах Григорий, бывший сотрудник болгарского царя-книголюбца Симеона, муж просвещенный, переводчик двух греческих хроник: Георгия Амартола и Иоанна Малалы, оставивший Болгарию, по смерти Симеона, и очутившийся при дворе русской княгини Ольги, — личность, доселе не вполне выясненная. Теперь же, когда сделалось известным о болгарском происхождении Ольги, появление при языческом дворе Ольги болгарского пресвитера-мниха, сделавшегося главным наставником её в христианстве, а вероятно и внешней политике, — поясняет очень многое, казавшееся доселе неясным в её действиях. Пресвитер-монах Григорий сопровождал Ольгу в её поездке в Царьград, и здесь, как муж просвещенный и знакомый с языком и обычаями греков и церемониями византийского Двора, был ей не только полезен, но, можно сказать, и необходим <…> Как известно, Константин Багрянородный в своем описании приема Ольги упоминает и о её духовнике, пресвитере Григории, присутствие которого при великой княгине, как легко догадаться, было не по вкусу грекам. <…> Болгарское происхождение великой княгини Ольги бросает совершенно иной свет на отношение воинственного сына её Святослава к соплеменной ему Болгарии; не столь удивительными покажутся теперь и слова Святослава, обращенные им к своей дружине относительно Переяславца: “не хощу жити в Киеве, а в Переяславце (Болгарском), ту бо среда земли моея”… и проч. Очевидно, что Святослав, как болгарин по матери, пламенно желал владеть этою страною не по слепой охоте к завоеваниям и добыче, а потому, что полагал себя имеющим на неё более прав, чем византийцы. Кто вероятнее болгарского пресвитера Григория мог внушить Святославу мысль завоевать Болгарию не для греков, а для себя?» — задаётся риторическим вопросом Кавелин.
Кстати, не раз отмечалось, что у Константина Багрянородного Григорий назван не «поп» (папа’с, с ударением на втором слоге), а «па’пас», что примерно соответствует слову «епископ». Нехилый духовник! Но ромеи, не признававшие болгарское крещение (или даже считавшие болгарскую веру ересью), возможно, крестили Ольгу ещё раз.
А.Л. Никитин обращает внимание на несообразный — для королевы варваров — приём, оказанный Ольге в Константинополе: «…обязательный в таких случаях тройной проскинесис (поклон, при котором распростираются на полу) для неё был заменен лишь легким наклоном головы, а затем, сидя в присутствии императрицы и императора, она беседовала с последним “сколько пожелала”, и, судя по всему, без переводчика. Ж.-П. Ариньон, анализируя почести, оказанные Ольге/Эльге, заключил, что она была принята во дворце по чину “опоясанной патрикии”, на который имела право только в том случае, если бы стала свекровью “порфирородной” принцессы . <…> Сам факт неординарного приема княгини росов в императорском дворце таким блюстителем этикета, каким был Константин VII, заставляет вспомнить происхождение Ольги «из Плиски», что является недвусмысленным свидетельством её родства с царствующим домом Первого Болгарского царства и непосредственно со здравствующим в то время царем Петром Симеоновичем» . Потому она и была принята во внутренних покоях дворца, куда не допускались никакие иноземцы, даже послы. Похоже, притязания Святослава на свою долю «болгарского наследства» уже после смерти царя Петра I вполне реальны и обоснованы! (Никитин А.Л. Основания русской истории. Мифологемы и факты. М.: АГРАФ, 2001, c. 217–218; Ариньон Ж.-П. Международные отношения Киевской Руси в середине X в. и крещение княгини Ольги // ВВ., т. 41, М., 1980, с. 120; Златарски В.Н. История на Българската държава през средните векове, т. I, ч. 2. София, 1971, с. 512–513).
Никитин также обращает внимание на хотение Святослава «жити в Переяславци в Дунай, яко то есть среда земли моей»: «Почему-то оно не вызывает удивления ни у его “бояр”, ни у матери, которая только просит подождать её смерти, после чего “иди, амо же хощеши”, хотя на самом деле является своего рода программой и оправданием последующих “болгарских войн”. На первый взгляд, здесь идет речь о завоевании Болгарии с целью переноса туда столицы “Руси” — замысел дерзкий, но возможный, однако, его реализация, как это представлено у Льва Диакона, вызывает множество недоумений у историка, поскольку «завоевание» сопровождается беспрецедентным в истории фактом сохранения правящей династии, царской сокровищницы, захваченной впоследствии Цимисхием, и отсутствием посягательства Святослава на какие-либо реальные властные функции, титулы и инсигнии, кроме объединенного командования росами/русами и болгарской армией против греков. Удивление вызывает и та легкость, с какой, воспользовавшись приглашением императора Никифора “воевать Болгарию”, переданным через Калокира, Святослав всего с 10 тысячами росов захватил Первое Болгарское царство, не вызвав, по сути дела, серьезного сопротивления болгарского войска и населения.
<…> У нас нет оснований не доверять рассказу Льва Диакона о подстрекательствах Святослава византийским двором к военным действиям против Болгарии, однако только в свете предположений о его родственных связях с болгарской династией становится понятным, почему выбор пал именно на него, а не на печенегов или угров. С другой стороны, приурочение автором ПВЛ намерения Святослава отправиться в «Переяславец на Дунае» (в котором вероятнее видеть не городок в низовьях Дуная, как то обычно считают, а болгарскую столицу Преславу!) ко времени перед смертью Ольги, последовавшей 11.7.969 г., т. е. вскоре после смерти Петра Симеоновича, указывает на династическую подоплеку событий, что привело, в конечном итоге, к разделению не земель, а власти (на светскую и военную) между Борисом II и Святославом по принципу, хорошо известному у тюркских народов в древности, в том числе и у болгар (из повествования Льва Диакона следует, что Борис II вместе с семьей оставался в Преславе, где для охраны города был размещён большой гарнизон росов, в то время как резиденцией Святослава оставался Доростол на Дунае). (Лев Диакон. История, VIII, 6 и 8)» (Никитин А.Л. Основания русской истории… c. 232–233).
Итак, по материнской линии у Святослава дедушка — болгарин, а бабушка, в лучшем случае, армянка. Так что наш «истинный славяно-арий» принадлежит к болгарской ханской династии Крума.
Сын хана Токту — Крум (755–814), именовал себя «канасювиги».
Хан Омуртаг, сын Крума (ум. 831).
Хан Маламир, сын Омуртага (ум. 836).
Канасювиги Пресиан (ум. 852), племянник Маламира и внук Омуртага.
Каган Борис I, сын Пресиана, правил до 889 г., в 864 г. принял крещение и титул царя, затем отрёкся от престола и ушёл в монастырь (ум. 907).
Князь Расате — сын Бориса, низложен последним в 893 г. за отход от христианства.
Сын Расате, Симеон I Великий (864–927), князь, а затем царь «всем болгарам и грекам».
Царь Пётр І (правил 927–969) — сын Симеона Великого и Марии Сурсувул, он вероятный дядя Святослава и брат княгини Ольги.
Внук Симеона и сын болгарской царевны Олёны Святослав родился в год смерти деда.
Наконец, царь Борис ІІ, сын Петра І, правил с 970 по 971 гг. Попал в плен к двоюродному брату Святославу после взятия Преславы, затем к ромеям, убит в 977 г.
Мы не отказываем Святославу в особой любви к родине его предков — Болгарии. Мы отказываем ему в благородстве и высоких мотивах!
Поиск виновных в собственных бедах — удел слабых. А братоубийство — и вовсе преступление. Или все уже забыли памятное свидетельство той самой летописи Иоакима в изложении В.Н. Татищева – той самой, где красочно описано «крещение Новгорода» огнём и мечом?!
«По смерти Олги Святослав пребываше в Переяславце на Дунае воюя на Козары, Болгары и Греки имея помощь от тестя князя Угорского и князя Ляцкого, не единою побеждая, последи за Дунаем у стены долгие все войско погуби. Тогда диавол возмяте сердца вельмож нечестивых, начаша клеветати на христианы, сущие в воинстве, якобы сие падение вой приключилося от прогневания лжебогов их христианами. Он же толико разсвирепе, яко и единаго брата своего Глеба не пощаде, но разными муки томя убиваше».
Имя младшего брата Святослава в источниках разнится: Вратослав, Володислав, Глеб, но суть не меняется. В братоубийстве нет благородства! Это тягчайшее преступление по всем меркам.
ВОПРОС: «Речь Святослава перед последним боем с византийцами под Доростолом — свидетельство высокого понимания значения воинской чести в древнерусском обществе», так ли это?
ОТВЕТ: Воззвание, разумеется, было хотя бы согласно Льву Диакону. А вот передача его содержания летописцем вызывает вопросы. Существовало ли вообще для Святослава такое понятие, как Русская земля, когда он хотел перенести столицу на Дунай , а Русь мнил окраиной, источником рабов?! А.Л. Никитин замечает по этому поводу, опираясь на Ипатьевскую летопись: «Обращение Святослава к воинам “уже нам некамо ся дети, и волею и неволею стати противу: да не посрамимъ земли Руские, но ляжемы костью ту, мертвы бо сорома не имаеть; аще ли побегнемъ, то срам нам; и не имамъ убегнути, но станемъ крепко, аз же перед вами пойду. Аще моя глава ляжеть, то промыслите о себе” [Ип., 58] имеет текстуальное совпадение со словами другого Святослава — Ярославича — перед сражением с половцами под Сновском 1-го ноября 6576/1068 г., когда против двенадцати тысяч половцев оказалось только три тысячи черниговцев: “потягнемь, оуже намъ не льзе камо ся дети” [Ип., 161]. При всей кажущейся очевидности заимствования второго текста из первого, т. е. усвоения Святославом Ярославичем слов Святослава Игоревича, следует настаивать на обратной зависимости по причине присутствия в тексте лексемы “земля Русская”, оправдываемой ситуацией 1068 г., тогда как Святослав Игоревич сам был агрессором и находился в чужой земле» (Никитин А.Л. Основания русской истории… с. 225).
Тут следует оговориться, что, конечно, в «Списке русских городов дальних и ближних» (принятое в исторической науке название особой статьи-приложения географического характера, помещаемой в русских летописях и рукописных сборниках) присутствуют «города на Дунае», но самый ранний «Список…» датируется XIV веком, а за 400 лет до этого, в годы Святославовы, ситуация была совершенно иной.
«Чужой земле» — для войска, которое он привёл в Болгарию защищать свои личные, феодальные интересы и династические права, и которое, в конечном счёте, едва ли не полностью сгубил! Преслава-Переславец — не наша с вами Родная Земля! Своё царство и наследство там потерял лишь сам Святослав.
Образ «истинного русича Святослава» с 1990-х внедряется в неокрепшие умы. Зачем? Кому это выгодно? Для Северной традиции, к который мы, русские — потомки вятичей и кривичей, новгородских словен, ильменской да балтской руси — себя относим, архетип южного воина-полутюрка совершенно чужд!
Архетипический образ нашего русского князя хорошо известен. Его воплотил Николай Черкасов в фильме «Александр Невский». У нас есть свои герои! Тот же Вещий Олег, который прибил щит на врата Цареграда. Только о нём «почему-то» велено позабыть. Почему? Да потому что Олег пришёл с Севера, из Приладожья да Приильменья, и захватил Киев. Это кое-кому очень не нравится! Зато нравится тезис об «исконной Киевской Руси», которая «примучивала» всякую там мерю, мордву и московитов-вятичей.
ВОПРОС: Внёс ли Святослав Игоревич «неоценимый, системообразующий вклад» в становление русской государственности»?
ОТВЕТ: Его «вклад» стал миной замедленного действия и обернулся в итоге феодальной раздробленностью. Вот лишь два примера.
Тот же А.С. Королёв обращает внимание, что посольство новгородцев оказалось для Святослава полной неожиданностью:
«“В то время пришли новгородцы, прося себе князя: “Если не пойдете к нам, то сами найдем себе князя”. И сказал им Святослав: “А кто бы пошел к вам?” Ярополк и Олег отказались, а Владимир согласился. Разумеется, в этом известии летописи много легендарного, заметна и тенденциозность летописца в его отрицательном отношении к новгородцам. Однако атмосфера конца 60-х — начала 70-х годов X века передана верно: власть Святослава над русскими и славянскими областями очень слаба и зависит во многом от признания её законной самими областями. Очевидно, новгородцы обращаются к Святославу, как народ совершенно чужой, неподвластный, свободный. И Святослав в своем обращении к ним показывает, что признает их такими… В словах Святослава: “абы пошел кто к вам” — чувствуется какая-то досада, какое-то неудовольствие к новгородцам, но все-таки как к народу независимому, который ищет вновь сделки, союза, соединения, а не как к народу, который фактически находится в подданстве. На этом основании можно с большею вероятностью допустить, что киевские князья утратили свою власть над отдаленным Новгородом, не могли его возвратить, и, вероятно, <…> не хотели употреблять усилий к его возвращению».
А вскоре, разделив земли между сыновьями, определив каждому свой удел (с тех пор это вошло в обычай, а чем больше сыновей — тем больше уделов!), Святослав перестаёт быть и киевским князем: «Он завоевал Болгарию и остался там жить; вызванный оттуда вестью об опасности своего семейства нехотя поехал в Русь; здесь едва дождался смерти матери, отдал волости сыновьям и отправился навсегда в Болгарию, свою страну. Но теперь он принужден снова её оставить и возвратиться в Русь, от которой уже отрекся, где уже княжили его сыновья; в каком отношении он находился к ним, особенно к старшему Ярополку, сидевшему в Киеве? Во всяком случае, ему необходимо было лишить последнего данной ему власти и занять его место; притом, как должны были смотреть на него киевляне, которые и прежде упрекали его за то, что он отрёкся от Руси?» — задаёт резонный вопрос А.С. Королёв.
Так может ли князь, лишённый удачи, земли и головы, брошенный своими же соратниками, братоубийца и, в довершение ко всему, заложный покойник, быть объектом поклонения и примером для подражания?! Ни в коем разе! Ни один здравомыслящий язычник древности (не в пример как нынешним неоязычникам, так и неоправославным) не стал бы связывать себя с таким негодным символом!
Опубликовано: «Родноверие», №1 (№10), 2015, С. 62-64.
