В соответствии с философией нашей творческой лаборатории, мы просим не относиться к тексту, как к чему-то законченному. На данный момент это не более чем предварительные выкладки — черновики предстоящего большого труда.
Начинаем, в рамках «славянского новоязычества», поиски того, что «выражает идею фундаментальной, континуальной, динамической, пространственно-временной, духовно-материальной и витально-энергетической субстанции, которая лежит в основе устроения Вселенной, где всё существует благодаря её видоизменениям и движению » (цитата из Вики про китайскую «ци»). Разумеется, у древних славян философская мысль не успела развиться до такой степени абстракции, однако все предпосылки к этому были.
Идея всеобъемлющей энергии, которая лежит в основе бытия, является общей для большинства архаических культур (ср. полинезийская «мана» и проч.). Попробуем исследовать подобные представления на славянском материале.
Начнем мы со «святости».
Когда-то у нас уже был пост про то, что такое «СВЯТ-«, где мы, вслед за Топоровым, сосредоточились только на одном (узком) значении «возрастания/набухания».
Данный текст во многом сложился как критические замечания к тому посту.
Святость (сакральное) шире этого узкого значения исконно, и всегда таким было. Просто исторически так сложилось, что за словом *k’ʷen(-t)- с исконным значением «рост, набухание, набирание сил» у славянских народов закрепилось определение сакрального как такового.
У германцев, например, «святое» это буквально «неприкосновенное»//«целостное».
Так, допустим, по-готски это будет как hailags – ‘святой/священный’, от протогерманской основы *hailaga-, давшей и др.-англ. halig, др.-норв. heilagr, датск. hellig, др.-фризск. helich, др.-сакс. helag, средне.-нем. helich, др.-верх.-нем. heilag, нем. heilig. Протогерманская основа *hailaga-, в свою очередь, восходит к ПИЕ-основе *kailo- «целое, неповрежденное», и в первичном значении прагерманское *hailaga-, очевидно, значило – «то, что должно оставаться целым, неповрежденным, нерушимым, неприкосновенным», и связано этимологически с древнеанглийским helo «здоровье, счастье, удача», основой немецкого приветствия Heil! (напр., «Хайль Г…р!» (запрещено в РФ)) как пожелания здоровья, счастья, удачи, но также и родственное славянским лексемам «цѣлъ//цѣлъıи» – ‘здоровый, неповрежденный’, «цѣльба» – ‘лечение’, «исцѣлєниѥ» – то же, «цѣловати» – ‘приветствовать (желая здоровья, благополучия)’, восходящих к праславянской *kăilŏs – ‘целый’ от того же, что и готское hailags, ПИЕ-корня *kailo-
Однако совершенно понятно, что не всё, что просто «целое», для германца древности было «свято».
Ситуативно, стихийно, лексикализировалась за этим значением именнo такая и.-е.-основа у германцев, a у славян — другая, но не в исключительно прямом предметном значении, а уже в древности — метафорическом.
Аналогично у римлян термин «sacer» ‘священный/святой’ этимологически близок корню глагола со значением «резать»:
и.-е. *sakros < и.-е. *sek- «резать», давший латинское sacer «священное», sacerdōs «священник», а также тохарское B sākre- «счастливый», хетт. saklāi- «ритуал, обычай».
Но у славян эта основа имеет отражение только в лексемах с конкретно-предметным значением, от и.-е. *sek- «резать» образованы лишь славянские «сѣкѫ» (секу), «сѣчи» (сечь/рубить), «сѣкъıра» (топор), «сѣча» (битва/сеча). Но никакой, как видим, связи с семантикой сакрального/святого.
В основе понятия «святое» у римлян (и, видимо, частично тохар и хеттов) лежит семантика священной жертвы, заклания на алтаре, однако, несмотря на то, что римляне прекрасно чувствовали этимологическую связь между понятими sacer «сакральное/святое» и латинскими же sectio «резание, разрезание, рассекание», sector «режущий», «косец», «головорез, убийца, душегуб», seco «срезать», «стричь», «скашивать», «распиливать», «покрывать резьбой», «срубать» и т. д., им и в голову бы не пришло считать, допустим, убийцу, зарезавшего и ограбившего уличного менялу, «жрецом», сам акт этого убийства «сакральным», а убитого «священной жертвой Богам».
Для определения святого была избрана одна из его граней, отраженная в лексике. Метафоризировавшись, она и стала лексемой для его определения в целом, а не само святое как таковое потому, дескать, и свято, что растет или цело, или разрезано (как показывает сопоставление с родственным индоевропейским материалом).
Вместе с тем, процитируем О. Н. Трубачева:
«…И.-е. *k’u̯en-to-, (откуда слав. *svętъ) обнаруживает исходное значение «набухший, выросший, усилившийся», ср. [7, с. 17 и passim]. Терминологизированный сакральный характер с оттенком внешнего «сияния» прибавился сюда позже. Мы согласны с Топоровым, что, например, *Svętoslavъ — «не тот, чья слава “сакральна”, но тот, у кого она возрастает, ширится» [7, с. 40]. Но, может быть, еще явственнее это в случае с именем *Svętopъlkъ — «тот, полк (дружина) которого множится». Широкоупотребительная по сей день русская пословица: Свято место пусто не бывает (которую следует понимать в том смысле, что «изобильное место не бывает пустым») говорит сама за себя и дышит архаикой. Мы имеем здесь перед собой смысловую оппозицию, едва ли замеченную исследователями, «святой» — «пустой» (т.е. с чертами досакрального, дохристианского употребления и при полном отсутствии признаков блеска). Русское «пустосвят» “исполнитель внешних обрядов для виду” (словарь Даля) уже показывает дальнейшее семантическое развитие…»
Рекомендуем внимательно отнестись к данной цитате. По-видимому, здесь отмечена архаическая омонимия:
«свѧтъıи» ‘увеличивающийся, прибывающий’ // «свѧтъıи» ‘священный, сакральный’
Аналогично омонимам «замóк» — ‘запорный дверной механизм’ и «зáмок» — ‘укрепление с фортификационными сооружениями на возвышенности’, имеющим общий этимон «за-мъкъ», родственный глаголу «замыкать» от праслав. основы *mъk- < *mŭk-.
И славяне, по крайней мере эпохи становления древнерусского государства, совершенно очевидно, не смешивали эти понятия, восходящие к общему этимону *k’ʷen-(t)-, что, в первую и главную очередь, доказывается отсутствием необходимости для первых христианизаторов славянских земель вырабатывать какое-то искусственное обозначение понятия «святой» (как это было со многими другими христианско-философскими семантическими концептами, отсутствие параллелей которым в языковом сознании славян вынуждало Константина/Кирилла и Мефодия заниматься словотворчеством), буквально переводящее греческое ἅγιος ‘святой, священный’ или латинское sacer ‘святой, священный’ оригинальных христианских текстов.
То есть — уже очень давно далеко не всякое «растущее» считалось «святым» (Свѧтопълкъ ‘тот, чьи полки множатся’, а не «тот, чьи полки священны»; Свѧтославъ ‘тот, чья слава прибывает, ширится’, а не якобы «тот, чья слава священна»). А равно и наоборот, не все священное/святое/сакральное, что по объективным причинам не ширилось, не переставало от этого святым, сакральным пониматься.
Тем не менее, рекомендуем обратить внимание на первоначальную семантику «прирастания», а не «целостности» или «разрезания», как у иных индоевропейских народов, так как это крайне важно для понимания картины мира славянского язычества (ср. старые труды Селидора, где он говорит, что базовой концепции восточной философии — ПУТЬ, у славян противопоставляется иная базовая концепция — РОСТ. Он, конечно, что называется, » попал пальцем в небо», но угадал очень многое).
Также упомянутая Трубачевым оппозиция «святой» — «пустой» заслуживает самого пристального внимания, как одна из системообразующих для славянского язычества (ср. запрет ставить пустую посуду на стол или свистеть в доме (из-за связанной со свистом семантики «опустошения») или приметы о встрече мужика/бабы с пустыми/полными ведрами и проч.).
То, что чем-то прибывает, пополняется, пустым быть не может. Это подобно правилу из школьной программы арифметики: — «умножение на нуль дает нуль». Лишь исконная пустота вечно пуста, а локус, точка постранства, содержащая в себе хоть толику того, что растет, прибывает, никогда не опустеет.
Просто в данном случае автоматически срабатывают ловушки сознания, путающегося в семах «мѣсто» — пространство, способное быть заполненным чем-либо, то есть по определению «пустое», и «свѧтоѥ» — прибывающее, растущее, увеличивающееся, то есть при прямом буквалистическом прочтении «свѧто мѣсто», действительно, значит — «растущая, прибывающая пустота/пространство».
В реальности здесь работает метонимия, аналогичная форме «растущий кошелек», где тоже, если читать буквально, и было бы значение «увеличение ёмкости для денег», то бишь опять-таки «увеличение, рост пустоты», но за этим совершенно очевидное увеличение не пространства, где можно деньги расположить, а увеличение самого его содержимого.
Всякий рост намертво, ЖЕСТКО СВЯЗАН с идеей наполнения (из слав. на-пълн-ити, исъ-пълн-ити от основы [-пълн-] < *pŭln-) границ старого, благодаря чему и проявляется продиктованная биохимией процессов жизнеятельности живых существ и растений «вынужденная необходимость» к расширению границ (собственно говоря — росту как таковому).
Поэтому «свѧтъ» и в значении «ис-полненный/на-полненный»: спелостью, силами роста, влагой, — идея увеличения плодовых тел, — силами жизни (так как растет лишь живое, а не мертвое), силами, потенциями как таковыми вообще, и сверхъестественными — в том числе, поскольку в древности, в эпоху до развития наук биологии и биохимии, всякий рост, прибавление чего бы то ни было, объяснялось только действием духовных сил, энергий.
Именно эта грань семантики основы *k’ʷen(-t) в последующем легла в основу генерации значения «святой/сакральный» у славян.
Так что изначально «свѧтъ» — и «растущий», и «набухший, НАПОЛНЕННЫЙ соками созревания, силами жизни». Семантика «полноты» у «святости» неотъемлема исконно.
