Об античности

Уже в зрелом возрасте (около 30 мне было тогда), я открыл для себя античную философию. С подачи моего друга, посоветовавшего мне почитать трактат Ямвлиха "О Пифагоровой жизни", цитату из которого я здесь публиковал недавно.

Не то чтобы я совсем с ней был незнаком (в институте изучал всё-таки), но в молодости она меня не заинтересовала. Тогда мои философские воззрения на индуизме строились, в основном, как и у многих других славянских неоязычников — прежде всего, с подачи Велеслава Черкасова, разумеется. По-видимому, дело в том, что античность казалась мне чем-то несерьёзным — ведь наше первое знакомство с ней происходит ещё в школьном возрасте, когда мы читаем мифы Древней Греции в пересказе для детей. В моём конкретном случае первой, пожалуй, всё-таки была "Илиада" и не в пересказе, но не суть. Общее впечатление от греков осталось так себе — увлекательные истории про богов и героев, полные скандалов и интриг, но не более того.

К слову сказать, когда я в 2000 году читал "Песни птицы Гамаюн" Асова, я их тоже воспринимал (из-за стилизации под былины и сказки) как что-то детское и несерьёзное. Потом привык.

А вот когда я прочёл Ямвлиха, я понял, насколько я недооценивал античность. Насколько ошибочным было моё мнение о ней, основанное на Гомере и пересказах мифов. Насколько далеки были от этого подлинные вершины античной цивилизации.

Был у меня в жизни период, когда я был сильно озадачен вопросом теодицеи в связи с существовавшей в древности практикой человеческих жертвоприношений. Со многими неоязычниками беседовал по этому поводу, большая часть мне ничего внятного сказать не смогла. Один из собеседников мне посоветовал прочесть диалог Платона "Алкивиад II", я прочёл, но там несколько не о том речь идёт. А вот если бы тогда я был знаком с трактатом Плутарха "О суеверии" (и ещё Ямвлих, помнится, этой же темы касается в своей работе "О египетских мистериях") — полагаю, что смог бы разрешить этот вопрос намного быстрее.

Вот что писал Плутарх:

"Итак, если нече­сти­во хулить богов, то неуже­ли благо­че­сти­во счи­тать их дур­ны­ми? Не пра­виль­нее ли ска­зать, что имен­но убеж­де­ния бого­хуль­ст­ву­ю­ще­го дела­ют непри­стой­ны­ми речи его? За то и не любим мы зло­сло­вие, что оно свиде­тель­ст­ву­ет о непри­яз­ни к нам, и тех, кто дур­но о нас гово­рит, мы счи­та­ем сво­и­ми вра­га­ми, как и тех, кто дур­но о нас дума­ет. Ты сам видишь, что суе­вер­ные дума­ют о богах, счи­тая их непо­сто­ян­ны­ми, веро­лом­ны­ми, пере­мен­чи­вы­ми, мсти­тель­ны­ми, жесто­ки­ми, мелоч­ны­ми, а из это­го неопро­вер­жи­мо сле­ду­ет, что богов суе­вер­ный ненавидит и боит­ся. Да и может ли быть ина­че, если он дума­ет, что по их вине про­изо­шли и будут про­ис­хо­дить наи­худ­шие его беды и несча­стья? Но если богов он нена­видит и боит­ся, зна­чит, он им враг, и вовсе не уди­ви­тель­но, если, опа­са­ясь их, он им покло­ня­ет­ся, при­но­сит жерт­вы, посе­ща­ет хра­мы: тира­нам тоже возда­ют поче­сти, ста­вят золотые ста­туи, но вти­хо­мол­ку их нена­видят и осуж­да­ют, «голо­вою качая». (...)

Не пото­му люди при­шли к отри­ца­нию богов, что им не понра­ви­лось что-то в небе­сах, не пото­му, что усмот­ре­ли неупо­рядо­чен­ность или нестрой­ность в рас­по­ло­же­нии звезд, в чере­до­ва­нии вре­мен года, в кру­го­вра­ще­нии луны и дви­же­нии солн­ца вокруг земли, этой «созида­тель­ни­цы дня и ночи», в выкарм­ли­ва­нии дете­ны­шей живот­ных или про­из­рас­та­нии пло­дов. Имен­но суе­ве­рие с его неле­пы­ми забота­ми и стра­стя­ми, его сло­веч­ки и тело­дви­же­ния, кол­дов­ство и волх­во­ва­ние, по кру­гу бегот­ня и тим­па­нов громыха­ние, нечи­стые очи­ще­ния и гряз­ные омовения, вме­сто жертв изу­вер­ские истя­за­ния, вместо обрядов чудо­вищ­ные глум­ле­ния, — вот что поз­во­ля­ет неко­то­рым гово­рить, что луч­ше пусть вовсе не будет богов, если все это им нра­вит­ся, если от это­го они полу­ча­ют удо­воль­ст­вие, если они настоль­ко злоб­ны, ничтож­ны и мелоч­ны.

Не луч­ше ли было бы пре­сло­ву­тым гала­там и ски­фам вовсе не знать о богах, не имея о них ни малей­ше­го пред­став­ле­ния, чем пола­гать, что они суще­ст­ву­ют и раду­ют­ся кро­ви зака­лае­мых людей, что для них это наи­луч­ший жерт­вен­ный обряд и самое при­ят­ное свя­щен­но­дей­ст­вие? Не полез­ней ли было бы карфаге­ня­нам, взяв себе зако­но­да­те­лем Кри­тия или Диа­го­ра, поста­но­вить, что не суще­ст­ву­ет ни богов, ни демо­нов, чем при­но­сить такие жерт­вы, какие они при­но­си­ли Кро­ну? Не по неведе­нию, как гово­рит Эмпе­докл, осуж­дая риту­аль­ное умерщ­вле­ние живот­ных,

В обли­ке жерт­вы неред­ко прон­за­ет соб­ст­вен­но­руч­но

сына отец и при этом, безу­мец, воз­но­сит молит­вы,

но созна­тель­но и наме­рен­но они при­но­си­ли в жертву сво­их соб­ст­вен­ных детей, а те, у кого детей для закла­ния не было, поку­па­ли их, слов­но птен­цов или ягнят, у бед­ня­ков, и мать ребен­ка хлад­но­кров­но сто­я­ла рядом, не изда­вая ни еди­но­го сто­на, а если даже рыда­ла и пла­ка­ла, то вызы­ва­ла этим толь­ко пре­зре­ние, дитя же ее все рав­но при­но­си­ли в жертву, и боль­ше того — все про­стран­ство перед идо­лом напол­ня­ли зву­ка­ми флейт и гро­хотом тимпанов, чтобы заглу­шить вопли и рыда­ния. А если бы власт­во­ва­ли над нами, сверг­нув богов, ска­жем, Тифо­ны или Гиган­ты, какие бы им были при­ят­ны жерт­вы, каких бы они тре­бо­ва­ли обрядов? Аместрида, жена Ксерк­са, живьем зако­па­ла в зем­лю две­на­дцать чело­век как при­но­ше­ние Аиду, тому само­му, кото­рый, по сло­вам Пла­то­на, человеколюбив, мудр и богат, кото­рый само имя «Аид» полу­чил отто­го, что души пле­ня­ет и удерживает при себе искус­ст­вом убеж­де­ния и силою сло­ва".

[Плутарх. О суеверии. Источник]