Многие видели картину Николая Рериха «Заморские гости» (раньше я бы написал «все видели» — она в советские времена даже попала в учебник для средней школы; сейчас – не знаю).
По широкой реке под ясным дневным небом скользит ладья с высоко поднятым резным носом. Ветер надувает пёстрые паруса. Грудь корабля рассекает речные волны, обрастая «усами» из пены – корабль идёт против течения. Люди в остроконечных шлемах оглядывают холмистые берега. На одном их холмов – крепость. Вроде бы даже с каменными стенами… Фантазия? Рерих взял пейзаж на этой картине не из головы. Более ста лет тому назад, на рубеже XIX и ХХ веков он часто навещал северный край.
«Перед нами один из лучших русских пейзажей. Широко раскинулся серо-бурый Волхов с водоворотами и серыми хвостами течения посередине; по высоким берегам сторожами стали курганы, и стали не как-нибудь зря, а стройным рядом, один красивее другого. Из-под кургана, наполовину скрытая пахотным чёрным бугром, торчит белая Ивановская церковь с пятью зелёными главами. Подле самой воды типичная монастырская ограда с белыми башенками по углам. Далее, в беспорядке, серые и жёлтые остовы посада в перемежку с белыми силуэтами церквей. Далеко блеснула какая-то глава, опять подобие ограды. Что-то белеет, а за всем этим густо-зелёный бор – всё больше хвоя; через силуэты елей и сосен опять выглядывают вершины курганов. Везде что-то было, каждое место полно минувшего. Вот оно, историческое настроение» (По пути из варяг в греки// Н.К. Рерих. Собрание сочинений. Кн. I. М., 1914, с. 46-48)
«Один из лучших русских пейзажей» открылся художнику с вершины кургана «Олеговой могилы» над Волховом. Напротив в древнюю русскую реку впадала неприметная речушка Любша. Но о том, что на холме у её устья когда-то действительно стояла крепость, учёные узнали спустя сто лет после гениального прозрения Николая Константиновича, в 1997 году.
Раскапывал Любшанское городище Евгений Александрович Рябинин. Специалист по финно-угорским культурам, он и здесь ожидал увидеть финское племенное поселение. Однако Евгений Александрович, в отличие от иных финнофилов (в том числе и с археологическими дипломами), был настоящим учёным, и почти сразу понял – финны тут ни при чём.
Не совсем «ни при чём», как выяснилось позже. Очень давно на этом месте стоял острожек какого-то племени рыболовов. Традиционно археологи считают это поселение финским, хотя узнать достоверно, на каком языке говорили аборигены берегов Любши, конечно, нельзя. Потом пришли другие люди. Острожек сожгли. А пепелище – показательный момент для понимания отношений пришельцев с туземцами – перепахали. В буквальном смысле – сохой. Высокий холм, на котором, естественно, не собирались ничего сеять. Прямо как римляне руины Карфагена, только что солью не засыпали по паханому – «чтоб и духу не было».
Кривичи – предположили археологи. Оказалось, что и не кривичи. Кривичи, хоронившие прах сожженных сородичей в длинных курганах, уже обретались в Приладожье не первый век к моменту возникновения Любшанской крепости, но построили её не они. В конце VII века христианского летоисчисления крепость у впадения Любши в Волхов возвели другие пришельцы – словене ильменские. Возвели по тем же архитектурным образцам, что и укрепления южно-балтийского Поморья. Те края останутся образцом для северно-русских зодчих ещё полтысячи лет – конструкция вала Новгородского Детинца, возведённого в 1116 году, тоже повторяет укрепления балтийских славян, не имея аналогов на Днепре.
«Людье новгородские от рода варяжьска до днешьнего дни» - ещё Новгородский летописец подметил, а уж он-то, наверно, знал своих земляков, а равно и варягов – кто они и откуда пришли
Про южно-балтийские истоки северно-русского зодчества к моменту открытия Рябинина археологи знали уже давно, но продолжали упорно считать варягов скандинавами. Сенсацией (так до сих пор толком и не замеченной ни научным сообществом, ни обществом в целом) было другое: стены Любши (как мы будем называть здесь для краткости Любшанское городище) были… каменными! Это в конце VII века! За сто лет до начала «эпохи викингов». За двести лет до появления на берегах Волхова легендарного Рюрика с братьями и дружиной. За триста лет до того, как жителей этих берегов огнём и мечом приобщили к религии «любви и милосердия». Среди лесных дебрей и топких болот Ладожского края дремучие славяне, вместо того, чтоб сидя в болоте, дышать сквозь тростинку, да отнимать у медведей дикий мёд, взяли, да и поставили первую в этих краях – да во всей Восточной Европе (если не считать греческих полисов на берегах Азовского и Чёрного морей; до хазарских крепостей ещё лет сто) – каменную твердыню. Вот они, на фотографиях, раскопанные археологами каменные стены крепости, чьё подлинное имя до нас не дошло.
Почему именно здесь – на полдороге между берегом Ладожского озера («моря Нево», как его тогда называли) и городом Ладогой? На этот вопрос даёт ответ геология, а не археология. В те далёкие века Ладожское озеро стояло под самым холмом, на котором поднялись каменные стены Любши, а место будущего города Ладога ещё было волховским мелководьем. Только спустя полвека на месте будущей Ладоги появятся первые постройки (на мостках, берег, видно, был ещё сырым и болотистым). А холм Любши был на десять метров выше Ладожского, и уже в те времена поднимался высоко над водою, контролируя тогдашнее Волховское устье – пункт стратегической важности.
Архитектура Любшанского городища, привезённая с берегов южной Балтики, имеет глубокие истоки, уходящие в древний мир. У прославленных градостроителей-римлян учились предки варяжских колонистов возведению каменных стен. Там, на южном берегу Балтийского моря, о древнем Риме помнили ещё в Средние века. В языческом храме Волына показывали копьё, якобы принадлежавшее Юлию Цезарю.
Пережившая несколько пожаров и сеч, каменная твердыня Любши не пережила изменений климата. Воды «моря Нево» отступили к полуночи, на просохшем берегу Волхова поднялась новая княжеская крепость – Ладога, выросшая из посёлка торговцев и ремесленников (ещё один маленький намёк – на Варяжской улице той самой Ладоги археологи нашли храмовое здание Балтийских славян). И Любшанская каменная крепость, будто старый воин, забытый теми, чьё безопасное детство и счастливая юность, угасла в забвении перед самым началом русской истории. И возможно, с ладей Рюрика, идущих в Ладогу, оглядывались на заброшенные, опустевшие каменные стены на высоком берегу.
Не в лучшее время произошло и открытие древнейшей каменной крепости русского Севера. Во-первых, в девяностые мало кого моно было заинтересовать проектом, не сулящим немедленной выгоды (да и сейчас, честно-то говоря, мало что изменилось). А какая прибыль может воспоследовать от археологических раскопок? Но даже это «во-первых» — это ещё было полбеды. Настоящая беда была «во-вторых». Каменный ветеран русской истории, страж её колыбели, не вписывается в набор мифов, которым «каждый интеллигентный человек» обязан верить так же слепо, как верил его предшественник в XV столетии, что у мухи четыре ноги (ибо так об этом писал Аристотель), а в XVIII – что метеориты «не могут падать падать с неба» (потому что «на небе нет камней»).
Борозды, крест-накрест рассекающие пепелище острожка таёжных рыболовов на месте будущей Любши, брезгливо перечёркивают «дружное мычание» «патриотов» и «западников» об «изначальной смешанности» русских, и их – нашей – исконной готовности неприхотливо скрещиваться с первой же болотной кикиморой. Ну и о «славянском миролюбии» заодно.
Перед лицом каменных стен Любшанского городища откровенно беспомощен лепет норманистов о скандинавских сверхчеловеках, в воинских и организаторских способностях которых так нуждались-де славянские недотепы. А сходство Любши с крепостями южной Балтики и вовсе выбивает из-под хлипких ножек норманизма последнюю опору, однозначно свидетельствуя, кем были и откуда пришли прославленные летописью варяги. Наконец, как же быть с кличами о «тысячелетии русской архитектуры», так громко звучавшими во время празднования тысячелетия крещения Руси в 1988 году, если Любша свидетельствует о знакомстве жителей волховских берегов с каменным зодчеством за века до «озарения благой вестью»? не зря идол отечественной интеллигенции Д.С. Лихачёв просил археологов не докапывать Любшанскую крепость. Якобы чтобы было, что копать будущим поколениям исследователей. Чудесный предлог…
Любша неудобна. Любша не нужна. Им.
А нам?
