Философы суть сотрапезники Божеств.
(Askr Svarte. Weltschmerz. 2024. С. 92)
Традиция — это всегда несоизмеримо больше, чем ты сам. Это «переданное» — то, что пришло к тебе в виде дара от предков. Это то, что ты можешь принять, но не можешь изменить, — по крайней мере, не можешь изменить в исторической перспективе, оглядываясь на минувшие эпохи. Это то, что было до тебя и, возможно, благодаря чему ты сейчас именно такой, а не иной, каким бы ты ни был. Традиция — это твои корни, открывая которые, ты можешь постичь нечто важное о себе самом.
А вот дальше начинается самое интересное.
Пропуская традицию через себя, как линза пропускает солнечный свет, человек отчасти придаёт ей форму, сопричастную его собственной природе, со всеми её ограничениями известным и безумными прорывами в неизведанное.
Как таковая, традиция не может быть ограничена рамками твоих личных границ, однако именно твой личностный подход имеет потенциал привнести в традицию нечто новое либо, скажем иначе, проявить через личное нечто актуальное для традиции в том месте и в то время, с которыми связали именно твою нынешнюю жизнь нити судеб этого мира (даже если ты на рациональном уровне и не веришь в судьбу).
То есть: ты не можешь изменить прошлое традиции, но можешь — и в каком-то смысле даже должен — изменить традицию, актуализировав вечное в ней посредством его воплощения через своё личное.
Жизнь — рассматриваемая в её временнóй продолженности — это всегда боль, но это не проклятие, а благословение, если правильно видеть. Эта боль как будто указывает нам на то, что мы — живые, что мы реагируем (пусть даже, во многом, неосознанно) на живой мир вокруг, что мы смертны (или так: смертно всё личное в нас), и что мы «должны», хотя бы просто чтобы не сойти с ума от бессмысленности и скуки в этом безумном мире, дать ответ (прежде всего, самому себе) на вопрос о жизни и смерти, который встаёт на заднем фоне практически за любым нашим «судьбоносным» выбором или жизненным решением, даже если мы не сразу опознаём и принимаем такую постановку вопроса.
Человек (личное в нас) боится смерти. Но смерть всегда — так или иначе, рано или поздно — вторгается в наши метафизические иллюзии. И чтобы избежать фрустрации, мы порой бежим от себя, как бы «удаляемся» из личного, но не в смысле возврата к Вечному в себе, а ускользая в выдуманные миры или навязанные извне концепции (например, церковные), которые, работая с симптомами, а не с причинами духовного разлада, ситуативно притупляют боль, но не дают окончательного разрешения нашего внутреннего конфликта и духовного освобождения (если этот термин, вообще, уместен в данном контексте).
Позволю себе высказать следующее — пусть и весьма спорное — утверждение: ПОДЛИННОЕ СЛЕДОВАНИЕ ТРАДИЦИИ ЕСТЬ ПОПЫТКА ДАТЬ ЛИЧНЫЙ ОТВЕТ НА ВЕЧНЫЙ ВОПРОС О ЖИЗНИ И СМЕРТИ. То есть, чтобы «река» традиции существовала, она должна постоянно наполняться «ручьями» личных прозрений и откровений, порождаемых не праздными фантазиями, а вполне живыми, искренними и горячими, напитанными нашей собственной «кровью», если угодно, потоками живой подлинности бытия. При этом наследие предков не должно категорически отвергаться, если, конечно, мы говорим именно о живом потоке традиции, а не о попытках некоего человека создать нечто совершенно своё (допустим, что такое возможно).
Сейчас я держу в руках книгу моего друга и соратника Евгения Нечкасова (Askr Svarte) под названием «Weltschmerz». Буквально это название можно перевести как «Мировая скорбь», но речь здесь идёт не о банальной депрессии пресыщенного «благами» этого мира байронического героя нашего времени, а о суровом диагнозе (=приговоре) современному обществу, сделанному человеком, смотрящим на нынешнюю эпоху духовной деградации глазами не личного, но Вечного.
В этой книге не повествуется о Богах и обрядах, не говорится о том, как и что нужно делать, чтобы… <далее добавьте от себя>.
Но вот я открываю книгу на случайном месте и читаю (это правда):
«Сам мир имеет ценность только как то, что кладется на алтарь Божеству»
[Weltschmerz 2024. С. 73]
Как нам — нынешним, без прикрас, — правильно прочитать и понять это выражение? Применительно ко внешнему или более ко внутреннему космосу человека в действительности приложимо это изречение? Эти слова — следствие инспирации традицией или прямое откровение нуминозного? Или это просто личное «безумие» автора, пишущего в парадоксальной манере в эпоху постмодерна?
Мне думается, что не следует тратить время на попытки ответить на эти и подобные им вопросы. Куда важнее, возможно, спросить себя: «А кто есть тот, кто воспринимает (и воспринимает ли) это послание? И как и исходя из каких интеллектуальных накоплений он интерпретирует это изречение? Очень часто мир обесценивают в своих суждениях те, кому мир отказал в личной «ценности»; но, может быть, в данном случае речь идёт не об обесценивании мира на относительном уровне, а о взгляде на мир с позиции, выходящей за рамки обусловленного мышления? А если это так, то способен ли читающий понять или, хотя бы в какой-то мере, приложить этот взгляд к себе, глядя на себя не как на обусловленную личность, но как на духовное Солнце, восходящее в обители своего сердца, шкала ценностей для которого, если она вообще существует, значительно сдвинута относительно привычных (обыденных, личностных) границ?
Традиция опирается на прошлое, на устоявшееся переданное, однако живёт всегда нынешним, ситуативно неповторимым, духовно подлинным в своём новаторстве, «новизна» которого — эта вечно незаживающая «рана» Божественного — легитимизируется/исцеляется погружением в бездны нашей изначальной подлинности, нашей истиной природы, не отчуждённой от природы Божественного.
«Всё едино…
Боги во всём…
Боги везде…
Боги всегда с нами (а всегда ли мы с Богами?)»
[Weltschmerz 2024. С. 90]
А что называешь Богами сейчас ты, или, если отрицаешь существование Богов, то что именно ты отрицаешь под их именами в этом мире и в своей душе?
Возможно, ты ждёшь от Божественного даров и подмоги в жизненных перипетиях и трудностях (это так по-человечески…).
Однако, что ты будешь делать с вдруг ворвавшимся в твои благостные грёзы пониманием того, что,
«Божество не есть светлый рог изобилия, который из своей неисчерпаемой полноты расплёскивает мир в подлунное множество вещей. Божество расточает и растрачивает себя в саможертвоприношении»
[Weltschmerz 2024. С. 70]
И что ты будешь делать с принесшим себя в жертву Богом, обрушившимся огненным дождём, солнечным ветром на твои, жаждущие даров от «доброго Боженьки», ладонях?..
Однако, это и есть тот, по сути, единственный — существующий в бесчисленном количестве прочтений и интерпретаций — вопрос, на который тебе, рано или поздно, придётся дать самой своей жизнью не исчерпывающийся никакими словами ответ.
Итак, — трансгрессия или угасание? — вот извечный гамлетовский вопрос сегодня.
Иногда, чтобы утвердить традицию, следует пойти против традиции — против её буквального истолкования; а чтобы утвердить Традицию (так, с заглавной буквы) в мире, в котором традиции подменены симулякрами, — так следует поступать практически всегда.
Об этом часто забывают «музейные работники» от традиции — искренние, но недалёкие радетели о «седой старине», для которых давно остывший пепел важнее живого огня, а мёртвая музейная тишина предпочтительнее боли незаживающей раны бытия.
По М. Хайдеггеру:
«Боль есть чистое проявление (Austragen) истины Бытия» [Weltschmerz 2024. С. 52], но, в отличие от последователей некоторых восточных традиций, немецкий мыслитель не стремится избежать боли, но, напротив, отказываясь от любого её избегания, выбирает «вытерпеть, претерпеть боль до конца, в завершенной форме»
[Weltschmerz 2024. С. 52]
В определённом смысле, это — ответ аутентичных традиций Запада традициям Востока. Так мог бы сказать суровый нордический воин древности изнеженному и развращённому восточному правителю.
Аскетизм Одина, осознанно проходящего через боль и смерть ради обретения высшей мудрости, роднит его с Богом-аскетом Шивой, но противопоставляет практически всем остальным Богам индуистского пантеона.
«И делает он это под именем Yggr — Ужасный» [Weltschmerz 2024. С. 58]; тогда как имена Шивы — Угра и Бхима — означают буквально: «Свирепый» и «Ужасный/Ужасающий»
«Прозрением Ужаса» мы называем страх и трепет личного в нас перед Вратами Вечного — перед смертью (для всех) и перед духовным посвящением (для избранных), которое всегда есть «смерть» прежнего, посюстороннего знаемого, ради прозрения и раскрытия иного — радикально неведомого, Непостижимого.
В современном мире любая традиция обречена на медленное угасание, если только она не выберет путь трансгрессии, выхода за пределы себя, самоинициатического прорыва за границы традиционного. Именно этим (хотя и не этим одним) можно объяснить бурный рост некоторых новых направлений в язычестве (прежде всего — относящихся к северным традициям германцев, балтов и славян) на фоне выхолащивания и стагнации некоторых старых, сохранивших непрерывность передачи, традициях (с некоторыми оговорками — марийское язычество, традиции народов Севера и др.).
«Божество бросает златые маски своих ликов во тьму ничто своей самости» [Weltschmerz 2024. С. 78]. И, возможно, этот процесс происходит прямо сейчас — внутри (и вовне) каждого из нас, если правильно видеть.
Подлинно Божественное не исторично и не традиционно, не «правильно» и не «неправильно. Оно за пределами всего. Не об этой ли трагической несовместимости на относительном уровне поёт твоя душа, и не это ли непостижимое для рассудка — Таинство безмолвно ведает твой Дух? Подлинно Божественное (или это Сверхбожественное НИЧТО?..) раскрывается там, где всё «правильное» и «неправильное» оказывается равно отброшено перед Зевом НЕВЫРАЗИМОГО.
