В широко известной и ставшей классической работе П.Г. Богатырева «Функции национального костюма в Моравской Словакии», опубликованной на словацком языке в 1937 г. и затем в русском переводе переизданной в сборнике трудов П.Г. Богатырева, впервые были определены семиотические функции одежды как одной из важнейших подсистем предметного кода культуры. Было показано, что одежда наделена широким кругом значений и функций, что она служит маркером пола, возраста, семейного, социального, сословного, имущественного положения, этнической, региональной, конфессиональной принадлежности, рода занятий человека, его ритуальных ролей. Дальнейшие исследования, посвященные народному костюму (как специальные, прежде всего книга Г.С. Масловой, так и рассматривающие одежду как компонент обрядового реквизита, как инструмент, средство и объект магических практик), показали, что одежда — один и главных знаков культурного статуса человека, его выделенности и мира природы (наряду с речью, именем и крестом на теле). Человек, лишенный одежды, «исключается» из мира людей и воспринимается как представитель иного мира или мира природы, мира животных. Так, по тамбовским поверьям, рубашечку нельзя было надевать ребенку, пока он не крещен, — «он без креста голый, слов но зверь»; а по представлениям всех восточных славян, умершие некрещеными дети летают и просят одежды; услышав их крик надо бросить им сорочку или платок; по рассказам польских жителей Бескид, «скинутые» дети преследуют свою мать до тех пор пока она не сошьет им крестильную рубашку, не освятит ее в костеле и не набросит на душу-птицу. Во время родов женщина «возвращается» в природное состояние: по обычаю борисоглебских крестьян, «с роженицы снимается все, что на ней есть, даже крест, и она остается совершенно голой, на основании того суеверного воззрения, будто за каждую вещь, которая находится на женщине в момент рождения, она должна особо выстрадать и помучиться».
Одежда — своего рода «оболочка» человека, соотносимая с его телом (ср.: общие обозначения деталей одежды и частей тела: спина, плечо, пояс, рукав, горловина, «сорочка», «шапочка», «чепец» 'околоплодная плева' и т.п.), материнской утробой, колыбелью, домом, гробом (ср. укр.: риза гробовая 'гроб': «Не думала, не гадала закрыть твои оченьки ясные, твои уста розовые, и закрыть ризою гробовою» — причитание матери по дочери), могилой; метонимический заместитель человека в разнообразных обрядовых ситуациях; одна из основных материальных ценностей (наряду с землей, скотом, жилищем), предмет дарения, обмена, наследования, жертвоприношения, ритуальной кражи. Состав (набор предметов) и виды (будничная, праздничная, ритуальная и т.п.) одежды различны в разных этнических и локальных традициях; их полный комплекс в каждом случае представляет собой систему, в которой значение каждого предмета и каждого костюма определяется не только их собственными признаками, но и их соотношением (изофункциональность, оппозиция, взаимная дополнительность и т.п.) с другими предметами и видами костюма и правилами их сочетаемости. Для культурного кода одежды характерны избирательность (не все предметы и детали одежды получают культурное значение) и различная знаковая нагруженность разных предметов одежды; к наиболее значимым относятся пеленки, платок, пояс, рубаха, фартук, шапка, штаны, шуба, а к особенно важным деталям одежды — ворот, пазуха, пола, рукав.
В настоящей статье затрагивается только один аспект этой обдирной темы, а именно — то, какими средствами располагает одежда как элемент материальной культуры для выражения столь широкого круга смыслов, что именно в одежде может быть носителем этих смыслов и какие действия, операции и манипуляции с предметами одежды используются в ритуале и становятся объектом семантизации и символизации.
Знаковые функции одежды обеспечиваются прежде всего набором ее формальных признаков, из которых релевантны далеко не все. Например, такой утилитарно существенный признак одежды, как «теплый — легкий», практически не имеет культурной значимости; некоторое значение придается ему, пожалуй, только в обряжении покойника: повсеместно умершего одевают в легкую летнюю одежду, но кое-где в гроб кладут и теплые вещи, чтобы он мог согреться на том свете, если ему станет холодно; использование шубы в качестве свадебной одежды имеет другую мотивировку и другое магическое значение: провоцировать богатство (ср. также: старинный русский обычай облачать невесту, отправляемую на венчание, в шубу даже летом). ;
К культурно релевантным признакам относимо прежде всего само наличие — отсутствие одежды (одетость — неодетость, нагота). Полное или частичное обнажение, заголение тела использовалось, например, в качестве отгонного средства — при появлении градовой тучи для устрашения врага и т.п.. Однако подробнее ритуальных функциях и мифологии наготы здесь нет возможности говорить — это особая большая тема.
Имеет значение также состав предметов одежды, полнота костюма, причем неполнота комплекта одежды, «полуодетость» обычно приравнивается к наготе (напр., женщина без чепца, по словацким поверьям, могла вызвать град), наличие дополнительных предметов и элементов, украшений и т.п. Особого внимания заслуживает обычай «мультиплицирования» одежды: удвоение или умножение отдельных или всех предметов, совершаемое с различными магическими целями. В Полесье беременная женщина надевала на себя двойной комплект одежды в целях оберега. Болгары, чтобы скрыть от опасных глаз, надевали на нее как можно больше предметов одежды — рукавицы, несколько фартуков, плотную вуаль на лицо из красной или белой ткани. У русских Ярославской губ. в масленичный понедельник молодая жена выходила на смотр молодых, надев на себя всю свою одежду, повязав голову множеством платков, надев на себя несколько шуб, а то, что не смогла надеть, держала в руках; так же обряжался и муж.
Этот же прием используется в погребальном обряде. В западном Полесье было принято надевать на женщину-покойницу по две сорочки, две юбки (ПА, волын., Любязь); нередко в гроб клали «запасную» одежду в таком количестве, что с трудом закрывалась крышка гроба: «Повный гроб накладуть усего, одежу кладуть, хустки, полотенце, запаса всякого, щоб зминиця можна ему. А яка подруга придеть, каже, теж свою хустку положу. А яка скаже: «Передаем мою сестри». Все покладуть, у домовку, натовчуть — дошка не закрываемся» (ПА, ровен., Глинное; запись И.А. Морозова). В Заонежье, напротив, считалось, что слишком много вещей класть опасно — крышка не закроется, и тогда в деревне еще кто-нибудь умрет; кроме того, избыток одежды будет мешать умершему передвигаться на «том свете». У болгар-капанцев женщины в знак траура повязывали на голову по два платка.
Имеет значение материал, из которого изготовляется одежда, способ его обработки (значимы лен, шерсть, мех, суровое полотно, домотканая одежда) и особенно цвет, который, кроме половозрастного значения, наделяется и магическими функциями. В Моравской Словакии женщины носили желтые фартуки, а девушки — белые; во Владимирской обл. праздничный сарафан у девушек был красный, у замужних женщин — пестрый, у стариков — «синяк». В болгарской свадьбе особенно заботились о том, чтобы в наряде невесты присутствовал красный цвет (как символ девственности и целомудрия). У русских Поволжья до свадьбы просватанная невеста сидела дома во всем черном или темном и «выла»; после венчания невесту переодевали прямо в церкви или дома (у русских иногда из черной или белой траурной одежды — в красную). Красные пельки на рубахе были знаком молодости: «перестала красные пельки носить» — это означало «состарилась». В погребальном обряжении, напротив, красный цвет у всех славян исключался: «родня буде мерть» (ПА, гомел., Новинки). Яркие цвета (как и украшения) не допускались в одежде старых людей, вышедших из репродуктивного возраста, в убранстве вдов. Как известно, траур у славян мог выражаться и черным, и белым цветом (древняя традиция, сохраняющаяся в отдельных, главным образом, южнославянских регионах). В некоторых локальных традициях вводились дополнительные разграничения по цвету: так, у македонцев
женщина повязывала на голову черный платок, когда она носила траур по мужу, и белый, если умирал другой член семьи или рода.
Еще одним носителем и выразителем культурных значений мог быть покрой и размер (длина) одежды. Старомодная (слишком длинная или короткая, слишком широкая или узкая, непопулярного покроя) одежда вытеснялась на периферию и маркировала маргинальные возрастные и социальные группы. Упрощенный покрой отличал одежду старух и вдов: они должны были носить что-то вроде балахонов. Погребальная одежда у болгар имела предельно простой покрой или вообще не кроилась и не шилась, а представляла собой полотно с отверстием для головы; в некоторых старообрядческих традициях покойника пеленали, как младенца, ср. бел. поговорку: «3 чым у люльку, з тым i у трунку». Особую форму имела рубаха невесты на первом («печальном») этапе свадьбы у русских: она оплакивала свою долю, одетая в рубаху с непомерно длинными рукавами (плакальная рубаха, долгорукавка и т.п.).
Определенными значениями наделялся способ ношения одежды. Ср. разный способ повязывания головного платка: под подбородком, на макушке, на затылке и т.д.; разный способ ношения пояса: у русских парни опоясывались по верхней одежде, а мужики — по нижней; надевание одежды наизнанку, задом наперед, с запахом направо или налево и т.п. Русские девушки и молодые женщины повязывали платок под подбородком, а вдовы и старухи — на затылке. По некоторым болгарским поверьям, хотя бы один из предметов смертной одежды должен был быть вывернут наизнанку, иногда одежда запахивалась на другую сторону, чем на живых людях; чтобы оставшийся в живых супруг (супруга) могли в будущем еще раз выйти замуж, ворот рубахи не застегивался, и пояс на покойном не завязывался. Болгарские и македонские женщины в знак траура повязывали платок под подбородком и опоясывались фартуком поверх верхней одежды, в отличие от обыкновенного способа.
Большое значение придавалось также способу изготовления одежды (когда, кем, каким образом, каким инструментом скроена, сшита одежда или изготовлен материал для нее). Согласно македонским обычаям, одежда невесты должна была быть домотканой и сшитой непременно на руках, причем за один вечер можно было сшить только одну рубаху; всего же — 12 рубах. Часто предметы одежды подвергались специальным магическим манипуляциям с целью наделения их необходимыми свойствами. Девичью одежду, которую невеста носила перед свадьбой, у македонцев не разрешалось брать голой рукой, ее накрывали кадкой и держали под ней три дня. По обычаям сербов, первая рубашка ребенка непременно должна быть «кумовска», т.е. подарена крестной матерью; прежде чем ее надеть на младенца, мать пропускала через нее бритву, нож, ножницы (так поступали в дальнейшем с каждым новым предметом в одежде ребенка). В Ужице (зап. Сербия) новую детскую одежду пропускали через ниты ткацкого стана, приговаривая трижды: «Ко обук'о, таj развук'о!» (Кто одел, тот и раздел), в новую рубашку всегда одевали ребенка на Юрьев день. В Боснии кроили первую рубашечку обязательно в полнолуние, пропускали через нее кусок хлеба и произносили: «Како onaj mjesec pun bio, onako I ti» (Как полна эта луна, так и ты (будь полон)).
Особой регламентации подлежало изготовление смертной одежды: ткань для нее отрезалась не ножницами, а камнем, пламенем свечи (ср. болг. диал. название савана: прегорелка), или же полотно разрывалось (сербы); шить надо было наизнанку, на руках, левой рукой, на живую нитку, «от себя», исключались узлы; ее часто не дошивали до конца; нельзя было готовить смертную одежду в праздничные дни; одежду умершего следовало стирать в реке или непременно в холодной воде и без мыла, а сушить только вывернутой наизнанку (болгары). Строго соблюдались условия изготовления так называемых обыденных предметов (только ночью, от захода до восхода солнца; с соблюдением молчания; исполнители должны быть «чистыми», обнаженными, носить определенные имена и т.п.).
Все действия, связанные с изготовлением повседневной одежды и уходом за ней (шитье, стирка, просушивание, починка и т.п.) также подчинялись специальным регламентациям и запретам, нарушение которых влекло за собой беды и неприятности для того, кто эту одежду станет носить. Например, беременная не должна была шить по праздникам, иначе она «зашьет» своему будущему ребенку глаза или рот (русские); в «градовые» дни и некоторые праздники запрещалось сушить во дворе одежду белого цвета или носить ее (южные славяне); пеленки и детскую одежду нельзя было оставлять во дворе после захода солнца (повсеместно) и т.п.
Важным признаком одежды является ее принадлежность и предназначение (своя или чужая одежда). Поскольку одежда способна аккумулировать в себе свойства того, кому она принадлежит или предназначена, «чужая» одежда часто используется как магическое средство наделения человека желаемыми качествами или благами. Повсеместно у славян новорожденного ребенка заворачивали в старую одежду родителей (обычно в рубаху или штаны отца), мотивируя это различным образом: желанием сообщить ему достоинства и способности отца или матери, обозначить его принадлежность к отцовскому роду и вызвать к нему расположение отца, обеспечить ему в будущем внимание противоположного пола и т.п. С помощью соответствующих (мужских и женских) предметов одежды программировался пол будущего ребенка при совершении супружеского акта. «Для этого следует во время совокупления класть под голову шапку, а еще вернее — надевать ее... на голову мужу или повязывать его бабьим платком. В первом случае произойдет мальчик, а во втором девочка» (Орловская губ.). У сербов женщина, у которой рождаются одни девочки, желая родить сына, должна была пролезть голой через мужскую рубаху или повесить на ночь рубаху, в которой она рожала предыдущего ребенка, на «мужское» дерево; если же она хотела родить девочку, она вешала рубаху на «женское» дерево. При трудных родах роженица надевала рубаху мужа (на Карпатах без этого повитуха отказывалась ей помогать), подкладывала под спину штаны мужа или трижды переступала через них, надевала на себя (чехи). У белорусов беременная женщина, напротив, опасалась надеть что-нибудь из мужской одежды, чтобы ребенок не переменил пол в утробе или не родился двуполым, что было бы великим несчастьем и карой для всего рода. В западном Полесье на свадьбе свекровь надевала на невесту свой плат, «передавая» ей свою плодовитость. На Брянщине при посеве льна хозяин надевал женский фартук.
Одежда умерших наделялась магическими свойствами: в Лешуконском р-не Архангельской обл. рассказывали, что старики-охотники, выходя на охоту, надевали на голое тело рубахи своих умерших жен (предварительно тщательно выстиранные); это делалось для того, чтобы охота была удачной (сообщено Е.Л. Березович). (…) Магическое применение находила и свадебная одежда: она, по поверьям, способна облегчить агонию, свадебной фатой или подвенечным платьем можно отогнать градовую тучу; венчальным платьем накрывали больного во время припадка эпилепсии и т.п. У болгар Софийского округа магические свойства приписывались одежде «лазарок»: во время их танца хозяйка отрезала от их наряда кусочки пояса и бумажных украшений, помещала все это в воду вместе с букетиком базилика и затем кропила этой водой ульи, чтобы пчелы не разлетались.
Носителем культурной семантики становится также признак новизны (новая — старая одежда). У русских старики «не имели права на новое платье и взрослый покрой; обычно донашивали свою или чужую старую одежду или изготовляли из старой материи платье стариковского покроя, напоминавшее балахон». Детей до 7 лет было принято одевать в старую, рваную и грязную одежду, старое платье; новая одежда нашивалась обычно к Пасхе. Во многих ритуалах требовалась новая одежда: так, у болгар в новое должна была быть одета женщина, которая «заквашивает свадьбу», т.е. месит каравай. Напротив, старая одежда могла служить знаком траура: в Кюстендилском крае у болгар вдова, оплакивающая мужа, надевала самые ветхие одежды. Погребальная одежда, согласно одним традициям, должна была быть непременно новой (при этом старую одежду умершего клали в гроб), по другим — новая одежда запрещалась.
Одни и те же признаки одежды могут получать в разных локальных традициях разное значение, о чем писал П.Г. Богатырев: одежда ушедшей эпохи в одних случаях может сохраняться как праздничная или обрядовая, в других она вытесняется на периферию и становится знаком принадлежности к категории стариков; и обратно — одни и те же значения могут выражаться разными способами, напр.: белый и черный траур). К арсеналу знаковых средств одежды относятся также элементы акционального кода (ритуальные действия).
Одевание и раздевание, помимо утилитарного значения, могло приобретать знаковую функцию и регламентироваться особыми правилами. Сербы в Боснии раздевали умершего, обмывали его и облачали в специальную смертную одежду, при этом нельзя было снимать с него прежнюю одежду, как с живого человека, а нужно было разорвать ее. На Украине «сбрасывают с мертвого рубаху не так, как обыкновенно это делается, «дерут вид пазухи аж до долини». Русские в Заонежье перед обмыванием также разрывали на покойнике одежду вдоль основы ткани; просто снимать ее запрещалось; там же разрывание рубахи известно как способ облегчения агонии и ускорения смерти. На Карпатах, в с. Синевир, где когда-то работал П.Г. Богатырев, практиковалось следующее лечение падучей: при первом приступе болезни у ребенка следовало разорвать на нем рубашку, перекинуть ее через крышу дома и закопать в землю там, где она упала (сообщено М.Н. Толстой); тот же способ лечения известен сербам. Раздевание (и разувание) могло превращаться в самостоятельный обрядовый акт: по болгарским обычаям, молодая жена в доме мужа в течение определенного срока должна была молчать, не смела называть родственников мужа их настоящими именами, соблюдала прочие запреты и предписания, которые снимались в один из больших праздников в акте ритуального раздевания и разувания невесты. Переодевание и демонстрация одежды была составной частый русского обряда сватовства: «Стоит невеста перед женихом. И раз пять переоденется. Да свои наряды кажет. Вот платье оденет, по том пойдет еще казаться в зимних пальтах... А у жениха не спрашивали, сколько одежи» (Ярославская обл.).
Выворачивание одежды наизнанку или задом наперед применялось главным образом в целях оберега в самых разных ситуациях хорваты надевали ребенку наизнанку чулок на левой ноге, чтобы уберечь его от вештиц и стриг; украинцы переворачивали ребенку рубаху задом наперед, если он чего-нибудь испугался; македонские женщины носили вывернутую одежду в знак траура по мужу (то ж делали в Родопах, во Фракии и др.). Это же действие могло использоваться в продуцирующих целях (ср. вывернутую мехом наружу шубу в которой встречает молодых после венчания мать жениха, а также случае, когда человек терял дорогу в лесу и не мог выбраться и леса, рекомендовалось вывернуть на себе одежду, надеть правый башмак на левую ногу и наоборот и т.п.). Смысл такого переворачивания, синонимичного другим видам переворачивания предметов, особенно характерным для погребального обряда, хорошо виден из многочисленных свидетельств о выворачивании одежды покойников (на Русском Севере, в архангельских говорах одежда умершего носит название опакиша, т.е. буквально: обернутая). Повсеместно у славян одежду, в которой человек умер, или вообще одежду умершего стирали и сушили вывернутой наизнанку. Македонцы развешивали выстиранную одежду на какой-нибудь забор и сушили, вывернув ее наизнанку и обязательно застегнув (после 40 дней эту одежду отдавали или дарили кому-нибудь, лучше всего нищему). Хранили приготовленную при жизни смертную одежду также вывернутой наизнанку, причем выворачивали ее через воротник, а не через низ, как обычно (ПА, волын., Речица).
Культурные значения приписывались и украшениям: повсеместно исключались украшения в период траура; по верованиям восточных славян, нельзя было хоронить в украшениях, т.к. «серьги превратятся в ящериц, броши — в жаб и т.п.
Благодаря трактовке одежды как своего рода двойника человека, уничтожение или «удаление» одежды (например, одежды больного или покойника) использовалось как оберег и средство лечения. В Тамбовской губ. при лечении грыжи с больного снимали рубаху и вешали на дерево, а сами уходили; брать рубашку, как нечистую, считалось непозволительным и для ее владельца, и для посторонних. В Костромской губ. брали пояс с больного лихорадкой и подпоясывали им березу: береза засыхала, а больной выздоравливал. У русских Смоленщины одежду умершего выносили из дома вслед за гробом и складывали в каком-нибудь чулане, а по истечении 40 дней доставали из чулана и сжигали на улице. В Полесье избавлялись от ходячего покойника сжиганием или закапыванием в могилу его одежды (ПА, ровен., Сварицевичи). В Заонежье одежду с умершего, предварительно выстирав, закапывали в землю, где никто не ходит, или же сжигали на костре (в «чистом» домашнем очаге их жечь запрещалось). В Курском регионе «если у женщины умирали дети, мать ребенка совершала собственное символическое перерождение путем уничтожения своей рубахи: мылась в рубахе, встав в обруч, которым обычно стягивают бочки, а затем снимала с себя и рубила топором мокрую рубашку и под конец сжигала оставшиеся тряпки или же — купалась на дровосеке и рубила топором снятую с себя сорочку и тут же сжигала ее». Избавление от старой изношенной одежды принимало характер календарного ритуала и было приурочено у восточных славян к одному из весенних праздников: Масленице, Чистому понедельнику, Юрьеву дню, Страстному четвергу, когда одежду сжигали в костре, пускали по воде или же мыли и чистили. Болгары в Родопах в Юрьев день мылись и переодевались в новую одежду, а старую оставляли на дубах, растущих поблизости, в качеств жертвы. Разрывание одежды и разорванная одежда получали сексуальные коннотации, в припевках и частушках разорванная одежд означала потерю невинности; разрывание одежды над ручьем символизировало разрыв брачных отношений и т.п.
В магических целях широко использовалось дарение и обмен предметами одежды (ср.: одаривание одеждой на свадьбе; обмен платками девушек при троицком кумлении, обмен рубахами, шапками, поясами при побратимстве и т.п.). У сербов в обряде первой брачной ночи одежда молодых становилась объектом ритуальной кражи со стороны дружек. Во многих случаях с предметами одежды совершались развернутые магические ритуалы, в которых она замещала человека или символизировала какие-то его свойства и способности. Но это уже другая тема.
/Приводится по изданию: Толстая С.М. «Символический язык одежды» / «Семантика Традиционной Культуры» // «Славянская Традиционная Культура и современный мир. Сб. материалов научной конференции. Вып.8. – М., Государственный республиканский центр русского фольклора, 2005./
