Народные толкования снов и их мифологическая основа

Сны, как и мысли, составляют неотъемлемую часть психической и нервной деятельности человека. Связь снов с жизнью, с настоящим и прошлым человека естественна и постоянна, но очень рано в человеческом сознании или, вернее, воображении ощутилась их связь с будущим, связь зачастую не прямая, а скрытая, «закодированная», причем «код» нередко оставался неизвестным всему социуму. Появилась потребность толкования снов. Объяснение скрытого значения снов, их внутреннего, «вещего» смысла существует и, надо полагать, существовало у всех этносов, на какой бы стадии социального и духовного развития они ни находились. Подобно тому, как мы не знаем безрелигиозных племен и народов, мы, вероятно, не обнаружим этнических групп, лишенных веры в сны. Толкование снов интересовало многих философов, писателей и ученых — от Аристотеля, автора сочинения «О сновидениях и толкованиях их», до Зигмунда Фрейда, написавшего монографию «Толкование сновидений».

Достаточно вспомнить из Ветхого Завета, из книги Бытия, повествование об Иосифе Прекрасном, чтобы понять, какое значение снам придавал древний мир. Уже тогда толкователь вещих сновидений считался наделенным «Духом Божиим», а сам Иосиф способность объяснять сны считал не своим свойством («это не мое»), а чем-то идущим от Бога, возвещающего в снах будущие действия («что Бог сделает, то Он возвестил фараону» — Быт. 41: 16, 25). Иосиф растолковал сон фараона, в котором было семь коров тучных и семь коров тощих, и тем спас Египет и свою семью от голода. Он объяснял, как свидетельствует Библия, и другие сны (Быт. 41). С библейской поры минуло немало веков. До нас дошло множество традиций толкования снов. И подобно тому, как мы разграничиваем разные национальные фольклорные традиции, мы можем обособлять и классифицировать и национальные сонники — толкования снов. Обращаясь к русскому, в основе своей славянскому соннику (корпусу толкований снов), следует отметить, что у русских, как и у других славян и иных европейских народов, существовали два вида снотолкователей: а) сонники книжные и б) сонники устные, народные. Старые рукописные и более новые печатные сонники в большинстве своём, подобно унаследованным от Византии древнерусским сборникам изречений и «Пчелам», содержат генетически разнородный материал, отражающий несколько напластовании, различных по своему происхождению и сущности[1]. Источники и характер напластований в книжных сонниках еще не установлены, и потому изучение снотолкований у славян следует начинать с устного народного пласта, который отличается от пласта книжного большей генетическом чистотой и цельностью, а также древностью и устойчивостью. Различны и первоочередные задачи научного изучения двух типов сонников. Книжные сонники нуждаются в выяснении происхождения текста, его истории, установлении зависимости одного текста от другого. Сонники, бытовавшие и бытующие в устной традиции, должны быть, во-первых, в результате полевой работы собраны более полно и планомерно в тематическом и географическом плане, во-вторых, к ним, как и к языкам и диалектам, следует применить сравнительно-исторический и ареалогический (географический) метод исследования.

Ограничение предмета наблюдения и сведение его лишь к устным народным объяснениям сновидений касается скорее только сферы функционирования и формы бытования снотолкований, но не их внутренней структуры, не их символической и семантической сущности в целом. Основным вопросом изучения сонника остается вопрос характера связи между знаком-символом (предметом, лицом или действием), появившимся во сне, и ожидаемым результатом появления такого знака. Связь между знаком-символом и результатом его появления строится на разных принципах. Достаточно простым и очевидным является принцип тождества; например, увидеть во сне покойника-родственника, приглашающего к себе, — к смерти того, кто видит сон (македонск. гор. Прилеп.). Однако использование такого принципа в толкованиях встречается редко, чаще выступает принцип сходства, которое при этом может быть разного рода. Возможно просто подобие: Дождь — к слезам (польск. люблинск., Небжеговска) или Горох — слезы (польск. люблинск.). При этом в первом случае — подобие по свойству, а во втором — по форме. Не исключено и подобие по слову, по созвучию, т.е. на основе паронимии. Так, на Ровенщине говорят корона — корогва (т.е. 'хоругвь') и поясняют: буде мэртвэц, а на Гомельщине карова — хвороба, а на Волыни толкуют в рифму корова крёву. Так же поясняют на Ярославской земле и в восточном Полесье. Того же типа предсказание гора — горе (вост.полесск.).

Часть толкований снов основывается на метонимии — пространственно-временной или иной, например: песок или тина снятся — к смерти, к похоронам, т.е. к вырытой могиле (вост.-полесск.), рушник, полотно — к дороге (вост.полесск.) или на метафоре: если снится, что укусила гадюка, то остерегайся лихого человека, а *каяй гадзюку убйёш, то пабораеш ворога* (вост.полесск.), видеть во сне огонь - повстречаться со злодеем (Ровенщина, Люблинщина).

Наиболее характерным и, вероятно, древним принципом толкования является принцип переворачивания значения символа-знака, придания противоположного смысла результату. В народной традиции широко распространено убеждение, что видеть во сне экскременты — к деньгам, к золоту, измараться ими — к большим деньгам, а видеть во сне золото значит испачкать постель. На основе этого мотива возникло много быличек, кратких юмористических рассказов и анекдотов, известных не только в крестьянской, но и в городской среде. По сути дела на основе именно такого поверья и возникли в прошлом ароматные русские слова золотарь, золотая рота, золоторотец. Приведенный пример не единичен. Столь же широко известно мнение, что видеть вшей во сне — к деньгам, к прибыли (польск., русск., белорусск., сербск.). В основе этого мотива опять же лежит антонимичность смыслов знака-символа и результата, хотя имеется и общий признак «множества», который объединяет антонимичные полюсы смысла. Также не только в народной среде известна примета, согласно которой ложный слух о смерти какого-либо лица — к долголетию этого лица. В восточном Полесье, в Речице, полагали, что «кали снйцца, што хтосъ памер, то ион будзе жыцъ ешчё доуга». Сербы в Среме (Фрушка Гора) верили, что видеть свадьбу во сне — к трауру, т.е. к смерти близкого, а чехи также считали, что свадьба во сне — к похоронам, а похороны во сне — к свадьбе. В Полесье считалось, что смех во сне — к слезам, а плач — к смеху. Число примеров можно умножить, но и приведенных достаточно, чтобы убедиться, что такой тип обратных, «перевернутых» толкований отражает известные нам народные представления о сне, которые могут быть сведены к пяти основным положениям:

1.Сон противопоставляется не-сну, яви, повседневной, обычной

жизни;

2. Сон — перевернутая явь, явь наизнанку, оборотная, повседневно не зримая сторона жизни; сон — видимый фрагмент обычно невидимой «параллельной» жизни;

3. Сон как смерть. Сон равносилен смерти. Как смерть, по народным представлениям, не является концом жизни, а лишь переходом ее в другое состояние, так и сон есть временный переход в другое состояние, в «параллельную жизнь»; сон — своего рода «обмирание»

4. Сон как «тот» свет. Сон — посещение «того» света. Отсюда во сне естественное, как правило, вполне обыденное, общение с людьми, с близкими (обстановка общения при этом обычно «как на этом свете»). Сон — это открытие границы между «этим» и «тем» светом.

5. Сон — это также открытие границы между настоящим и будущим и в то же время настоящим и прошедшим. Отсюда восприятие сна как предсказания, предзнаменования, пророчества, отсюда вера в вещий смысл снов[2]. Мистичность сна и двойственность его смысла, придающая ряду предметов и действий, фигурирующих во сне, знаково-символическое значение, формируют тексты толкования снов — сонник — в виде особого жанра, во многом схожего с такими малыми фольклорными жанрами, как гадания (гадания о судьбе), предсказания погоды, загадки.

Выше были перечислены принципы толкования снов на основе тождества, подобия, созвучия слов, противоположности, метонимических и метафорических ассоциаций. Однако есть примеры, и они не малочисленны, когда все эти принципы не действуют, не объясняют толкования сна, не раскрывают причину связи знака-символа или знака-симптома с предсказываемым результатом, с его значением (означением). И в самом деле, можно задать себе вопрос, на каком основании покойник связан с дождем или дождь с покойником? Почему говорят «покойник во сне — к дождю» или «дождь во сне — к покойнику»? Ответ на эти вопросы можно получить, только обратившись к славянским народным верованиям, к народной мифологии.

Сербы в центральной Сербии полагают, что покойник, появившийся во сне, предвещает дождь или перемену погоды. Такое же верование широко известно у южных лужичан и кашубов, у поляков, украинцев, белорусов и великорусов.

Еще М. Д. Чулков в своей знаменитой «Абевеге русских суеверий» (М., 1786) объяснял, что пригрезившийся во сне мертвец значит, что будет снег (с. 236). О том, что покойник — к дождю, снегу и ненастной погоде, говорят в вологодских, ярославских, тверских (Вышний Волочек), калужских и других краях. В Полесье небойшчик предвещает дождик. Особый интерес представляют записанные в конце XIX в. толкования, в которых речь идет не просто о покойнике, а об утопленнике. В Белоруссии в Борисовском и Бобруйском уездах полагали, что утопленник во сне — к дурной погоде, а в Ярославской губернии считали, что утопленник — к стуже. Толкований обратного порядка, когда дождь во сне объясняется как предвестие покойника, записано меньше. А. В.Гура, обладатель уникалькой картотеки по славянским народным снотолкованиям, записал в Вологодском крае верование, что дождь во сне к покойнику — «кто-то из родных умрет». На Ровешцине ему же одна вдова рассказала, что во время войны она видела сон: «моего чоловша дошч обмыу на нет; правого бока обмыло мужу», а наутро она получила известие, что ее мужа убили — «чоловша забыи». Восточнославянский материал подтверждается южно-и западнославянским: в северной Македонии возле Скопле полагают, что «дождь — это смерть и плач», т.е. появление покойника, а в Польше на Люблинщине «затемнение от туч и дождь — смерть приходит, к покойнику». Широкое географическое распространение снотолкования «покойник — дождь» свидетельствует о его общеславянском характере и древности. Древность представлений, связывающих дождь с покойником и с утопленником, в первую очередь подтверждается сохранившимся в реликтовом виде обрядом защиты от града и ненастья у южных славян. У сербов и болгар в отдельных зонах сохранилось представление, что градовыми тучами предводительствуют покойники, в первую очередь утопленники. Такие сведения имеются в записях из западной Сербии (Драгачево) и из центральной Болгарии (Пловдивско). Притом известен целый ряд отгонных заклинаний, начинающихся с обращения к конкретному покойнику — утопленнику или висельнику, или просто погибшему человеку. Так, например, сербы в Поморавье при приближении вредоносной тучи кричали: «Потопалци, погибалци и обjешеньаци! Вед'те стоку тамо, не идите 'вамо!» (Утопленники, погибшие и висельники! Ведите скот туда, не ведите сюда!). Скотом, обычно крупным — говядами и коровами, — назывались тучи, а их пастухами были покойники, умершие не своей смертью. Число примеров можно было бы многократно умножить, но я воздерживаюсь от этого, т. к. многие из них были опубликованы в специальной работе. Необходимо подчеркнуть, что у славян в архаических культурных зонах до сих пор сохраняются представления, что покойники участвуют в земной жизни, обеспечивая благоприятную погоду и условия для урожая, в то время как «заложные» (термин Д. К. Зеленина), «плохие» покойники, ведая тем же небесным метеорологическим хозяйством, вредят потомкам, принося им бури, град, непогоду, проливные дожди. Согласно верованиям сербов из Хомоля (северо-восточная Сербия), двойная радуга-дуга, обращенная двумя концами к земле и двумя концами к небу, — явление довольно редкое, — показывает своими разноцветными полосами, каков будет урожай на земле и на небе. Об урожае судят по ширине полос, при этом желтая полоса означает «жито» (пшеницу, рожь, кукурузу), красная — вино, зеленая — сено, синяя — сливы и т.п. Таким образом, согласно давнему и сохранившемуся лишь в реликтовом виде верованию, покойники заботятся об урожае и на том свете, и в известной мере и на этом свете, а дождь, своевременный и благодатный — необходимое условие плодородия и благополучия. В то время как ненастье, град и сильные морозы — напасть, и ее вызывают нечистые, «заложные» покойники. Впрочем, направлять ее могут и святые — св. Герман, св. Савва, св. Илья-пророк. Важно отметить также, что многие славянские календарные праздничные обряды, провоцирующие плодородие, и прежде всего Рождество, сочетаются с обрядами почитания и приглашения покойников-«родителей», т.е. предков. Не менее убедительным доказательством мифологической связи покойника с дождем оказываются славянские обряды, совершаемые во время засухи. Для вызывания дождя в Полесье поливали могилу утопленника водой, «чтобы вода дошла до покойника» (подразумевается, что при этом он даст дождя). В Сербии (в Болевце) с той же целью производились те же действия на неизвестной могиле в той части кладбища, где хоронили умерших неестественной смертью. Иногда сербы покойника-утопленника выкапывали и бросали в реку, чтобы пошел дождь.

Число аргументирующих иллюстраций можно умножить, как можно умножить и число снотолкований, основанных на подобной мифологической связи, хотя объем сообщения едва ли позволяет это сделать. Приведем поэтому лишь еще один пример, в своей семантической основе родственный рассмотренному; это — рыба во сне. Рыба, как и дождь, связана со стихией воды. Не во сне, а наяву она воспринимается как метафора воды, как ее символический представитель или заместитель. Вода же символизирует здоровье, подобно тому как земля — плодородие и богатство, а верба — быстрый рост. На Украине и в Белоруссии на Вербное воскресенье при битье освященной вербой произносили заклинание, в котором обычно содержались и такие слова: «Будь здорова, як вода, будь богата, як земля, а роста, як верба». В 1841 г. в Галиции Григорий Илькевич записал: «Бувай здорова, як риба, гожа, як вода, весела, як весна, робуча, як пчола, а богата, як земля сьвятая». Фразеологизм здоровый, как рыба известен в чешском, польском, словацком, сербскохорватском, словенском, белорусском и украинском языках. Только зная мифологическую трактовку рыбы в народных обрядах и отношение к ней в поверьях, приговорах и фразеологизмах, можно понять разные толкования рыбы во снах. В Покутье на Карпатах русины полагают, что видеть во сне живую рыбу — к здоровью, а дохлую (уснувшую) — к лихорадке; поляки в Люблинском воеводстве полагали, что приснившаяся рыба в воде – к здоровью, а в Великой Польше рыба в чистой воде — к добру; русские в Саратовском Поволжье считали, что рыба во сне — к прибыли, а видеть, что ты ел рыбу, — к убытку. Полешуки в восточном Полесье (Хойницкий р-н) объясняли, что если во сне «рыбу багато бачиш, то, кажуць, дож [дождь]», а сербы считали, что во сне «риба претсказуjе бригу» (рыба предсказывает тоску, заботу, душевное беспокойство). Такое же толкование отмечено и у поляков на Люблинщине. Различия в толкованиях легко объяснимы. В полесском толковании передается прямая, не «сонная» символика рыбы, связанная с водой; в карпатском, покутском толковании, равно как и в польском, люблинском, — тоже прямая символика рыбы, связанная с символикой воды и закрепленная в календарном обряде; в поволжском толковании 'здоровье' переосмыслено как 'богатство' («будь здоровый, как вода, и богатый, как земля»), а в сербском толковании даны значение и смысл, обратные обычному символическому значению вне сна. Тоска, забота, душевное беспокойство антонимично здоровью физическому и особенно душевному. Обратный смысл, типичный для многих снотолкований, подкрепляется созвучием, хотя и не полным, слов р-и-б-а и б-р-и-г-а.

Изучение механизма славянского народного толкования снов находится еще на своей ранней стадии. Наша заметка — один из первых опытов рассмотрения некоторых конкретных примеров. Как в этимологии каждое отдельное слово требует специальной штудии, так и в народном соннике каждый знак-символ нуждается в отдельном рассмотрении.

/Приводится по изданию: Толстой Н.И. «Очерки славянского язычества». М., «Индрик», 2003./

Скан., подготовка – Ставр.